… Было уже далеко за полночь, когда нубийцы внесли белеющие в темноте носилки во двор. За ними следом вошел Трофим, ведя в поводу игреневую лошадь. Кесарий легко спрыгнул на плиты двора и подбежал к Каллисту.
- А ты что, так и не лег спать? – укоризненно, но радостно спросил он.-Пошли, пошли в триклиний. Сейчас мне все расскажешь.
- У тебя… не было неприятностей? – осторожно спросил Каллист. Кесарий рассмеялся.
- Не волнуйся, все очень хорошо…Меня назначили одним из армейских архиатров. На этой неделе наш легион выступает в поход, на Тиан. Ну и день выдался! Бывает же такое! Теперь ты расскажи – какими судьбами здесь? По Филагрию с Посидонием соскучился?
- Нет, Кесарий… - проговорил Каллист. – Мы с Фессалом не стесним тебя – завтра мы переберемся в гостин…
- Рехнулся?! – воскликнул Кесарий. – Какая гостиница?! Будешь жить у меня – дом большой, как видишь. Он сначала был казенный, а потом император мне его подарил… Я хочу его предложить под ксенодохий – очень удобное расположение. Ну, теперь-то все затянется с ксенодохием… Ладно, что это я! Рассказывай, как Никомедия, как Леонтий врач!
- Кесарий, - проговорил Каллист, - Кесарий… у меня печальные вести…
- Леонтий слег? – тревожно спросил каппадокиец.
- Кесарий, Леонтий умер, - стараясь казаться спокойным, сказал Каллист.
- Леонтий умер? – переспросил Кесарий – словно не поверил. Потом склонил голову – словно стал ниже – и медленно перекрестился, говоря: «Христе, Свет радости, Свет отрады, дай Леонтию долю в Твоем воскресении…»
- Он крестился, - негромко сказал Каллист.
- Правда? – лицо Кесария озарилось неожиданной улыбкой.
- Да.
Они посидели молча. Потом выпили вина. Потом Кесарий сказал:
- Правильно, что ты сразу же оттуда уехал.
- Мне Леонтий велел привезти Фессала в Новый Рим. Возьмешь его в ученики? Он неплохой парнишка, ему бы еще хоть год поучиться… а лучше подольше. Он сирота, Фессал. Леонтий его по клятве взял. Он учился у деда Фессала.
Каллист говорил сбивчиво. Вино, не пьянившее его весь день, теперь неожиданно ударило в голову.
- Леонтий врач написал рекомендательные письма…ему и мне. Но я-то хочу в Рим поехать…
- Ты уже в Риме, - заметил Кесарий.
- В Старый Рим, - почти обиделся на неуместную шутку Каллист. – Ничего смешного в этом нет.
- А я и не намерен смеяться. Или ты всерьез принял блажь моего раба Гликерия? И теперь говоришь про какую-то гостиницу, про какой-то Старый Рим? Ты не хочешь остаться в Константинополе? – отрывисто заговорил Кесарий. Он отчего-то очень волновался.
Каллист молчал – он вдруг почувствовал себя захмелевшим. Ему хотелось плакать и рассказывать Кесарию про все, что произошло за эти дни, но он понимал, как глупо это будет выглядеть.
- Александр! – раздался тихий голос. Нонна стояла посреди триклиния.
Кесарий вскочил, чтобы поцеловать ее.
- Мама! Ты должна спать! Что это такое – не слушаешься врачей, - шутливо погрозил он ей пальцем. – А я то-то думаю – в кого у нас Аппиана.
- Я хорошо себя чувствую, сынок. Просто не могла уснуть… Дай мне слово, что не будешь больше наказывать этого молодого раба. Ты его и так жестоко избил.
-Нет, мама. Жестоко бьют вовсе не так. Он свое получит. Довольно я ему спускал с рук!
- Ты совсем как отец! - вздохнула Нонна и быстро вышла из триклиния.
Кесарий и Каллист молчали.
- Трофим, где этот... Гликерий? – спросил, наконец, Кесарий, убирая волосы со лба.
- Сидит у прачечной, - ответил Трофим.
- Что он делает?
- Плачет, барин, - покачал Трофим головой. - Розог боится.
- Приведи его!
Трофим вскоре привел поникшего Гликерия, шепча ему на ухо: - Делай, как я сказал.
Тот упал на колени и подполз к ложу Кесария.
- Простите, хозяин - зашептал он, целуя ему ноги.
- Прекрати, - отдернул ноги Кесарий. - Проси прощения у Каллиста врача.
Гликерий с готовностью уткнулся в ноги Каллиста.
- Языком проси, а не за ноги хватай! Очень ему приятны твои хватания! - заметил Кесарий.
Гликерий высунул язык и уже собрался лизнуть пятку Каллисту.
- Святые мученики, что за идиота мне продали! - заорал Кесарий, хватая Гликерия за шиворот. Тот затрясся от страха.
- Повторяй - простите меня... - зашептал ему в ухо Трофим.
Гликерий закрыл лицо руками и разрыдался:
- Простите... Простите...
- Кесарий, прости его, - покачал головой Каллист. - Тем более, он френит перенес.
- Он? Френит?! - уставился в величайшем изумлении на друга Кесарий.
- Ты разве его не вылечил от френита и у себя не оставил?
- Кто... - простонал в отчаянии Кесарий, - кто это сказал тебе?
- Госпожа Нонна, твоя мать.
- Святые мученики! Да он здоров как бык! Я его купил, чтобы он хоть какую-то секретарскую работу вел... у меня секретаря своего нет, раб-секретарь стоит дорого, общественный секретарь к моим услугам не каждый день, вот я и купил эту бестолочь, думал, раз писать-читать умеет, то секретарской работе обучу понемногу... у-у, болван!
Он снова встряхнул Гликерия.
-Я… нет... я ...да… я писать умею... И читать... как изволите... - забормотал Гликерий.
- Ты видишь, Каллист? Ты видишь? Ты прав - он в утробе матери френит перенес... таким и родился.
Кесарий вздохнул и уже спокойнее проговорил:
- Так, способнейший раб, слушай меня... Рожу вытри, нечего тут рыдать... порыдал бы ты так у Филиппа патриция на соседней улице... Не реви, я сказал! Сейчас пойдешь в йатрейон, Трофим тебе свинцовых примочек поставит... – или он уже поставил? – молодец, Трофим! А потом идите с ним на кухню... Трофим, вот это и это забери - курятину… баранину... вино тоже бери.
- Благодарствуем, барин! - закивал Трофим.
- Это вам на двоих... завтра у тебя выходной... послезавтра - тоже... Гликерий поработает за двоих, я надеюсь. И запомни, - обратился он к прижимающему руки к груди Гликерию, - еще раз сотворишь что-то подобное - непременно прикажу выпороть. Иди с глаз моих долой, скройся, сгинь!
Гликерий, Трофим, блюдо с бараниной, курицей, лепешками и кувшин вина исчезли во мгновение ока.
- Клянусь, он заслуживал розог, - заметил Кесарий. – Распустился.
- Твоя мать – очень добрая женщина, - сказал Каллист.
- Да, святая женщина, Каллист… Но послушай меня! Конечно, Фессала я возьму учиться. И ко мне, и к старым врачам устрою на обходы – пусть учится, пока есть возможность. Как у него с деньгами? Он согласится вести мою переписку? За плату, разумеется. Он же не пойдет гладиаторов лечить с возницами, как Филагрий и Посидоний.
- Спасибо, Кесарий, - промолвил Каллист. Отчего же он так запьянел? Так хорошо стало, спокойно… Неужели он так много выпил вина за день?
- А ты, Каллист, должен остаться в Новом Риме. Сейчас, конечно, не время про это думать, но можно иметь в виду – я говорю про то, чтобы вернуть твое имение.
- Мое имение? – растерянно проговорил Каллист.
- Да, я давно уже об этом думаю. Хотел уже тебя приглашать – представить императору, и все такое, – и тут ты сам приезжаешь… Ну, хорошо – про имение говорить рановато, а про работу как раз. Я уже разузнал сегодня, какие есть места для тебя – во-первых…
- Сегодня?!
- Ну, поговорил… с нужными людьми. Есть несколько мест. Итак, помощник архиатра городских бань. Скучно, но у Филоксена пять дочерей и он богат. Вижу-вижу, тебе это неинтересно… А при школе гладиаторов? Ты же любишь хирургию? Там неплохое жалованье. И жилье казенное, если, конечно, хочешь отдельно жить, а не у меня. Впрочем, можешь у меня гостить месяцами, а жилье все равно иметь.
- Это хорошо… жилье…гладиаторы… - пробормотал Каллист.
- На ипподроме они жилья не дают, и врачей там слишком много. Пергамец Эвклий перевез сюда всю свою родню. Только и знают, что хвалить свой Пергам с Асклепейоном и Галеном. Раз он такой у них замечательный, спрашивается, что они в столицу тогда приехали?
- Нет, Пергам я не хочу, - заявил Каллист, отпивая из кубка. – Иасон… асклепейон… ну их.
- Еще помощником архиатра всех рынков. Денежное место, всегда будет свежее мясо к столу – но тоска, тоска… больных видеть не будешь, как нож хирургический держать, забудешь через год. Зато брюшко отрастет, как у Эрмия архиатра. У него характер скверный, подагра. Зато он эллин. Но я все равно не советую с ним связываться. Мясо и у меня неплохое подают.
- Эллин? Ну и что, что эллин, - заплетающимся языком рассудительно выговорил Каллист. – Зачем мне эллины… пожалуй, я пойду в гладиаторы…
- Ты сейчас пойдешь в спальню! – засмеялся Кесарий.
- Я не хочу спать. Я тебя ждал, Кесарий. Ты – мой друг! – заявил Каллист и обнял константинопольского архиатра.
Кесарий осторожно высвободился из пьяных объятий вифинца, подсунул ему тарелку с бараниной и оливками.
- Поешь. Ты только пьешь, а при этом надо что-то есть. Слушай, постарайся меня правильно понять, Каллист, и не обижайся. Вот, опусти-ка голову в таз… вот… теперь слушай… полотенце у тебя за спиной. Рабы спят все. Скоро рассвет. Сам бери полотенце, сам вытирайся… ну, готов меня слушать?
- Да, Кесарий, - мужественно ответил Каллист.
- Понимаешь, при моей должности мне положен помощник. Не секретарь, а именно помощник. Например, сейчас я уезжаю в Тиан с армией, кто-то должен заниматься иатрейоном и другими делами… помощь калекам-ветеранам и калекам-возницам с ипподрома, например… ну, я тебя введу в курс дела. Ох! Вот и проговорился. В-общем, я хотел бы тебя видеть на этой должности. Жилья нет, но жить можешь у меня. Весь второй этаж – твой.
- Кесарий…
- Так, только не обижайся, - поспешно перебил его Кесарий. - Это не рабская должность. В Новом Риме ты почти не сыщешь рабов, которые этим занимаются. Берут племянников, других родственников… Так что это не стыдно для свободного человека.
- Кесарий…
- Конечно, я сын всадника, а ты – патриция…
- Кесарий! Что за глупости!
- Глупости? – улыбнулся Кесарий. – Так ты согласен? Ах, Каллист, как я рад!
- Согласен! – засмеялся Каллист. – Это – как сон. Кесарий, благие боги, не может быть…
- Все, тогда иди спать. – Кесарий порывисто встал с ложа. – Хорошо, что мы решили этот вопрос сегодня. Завтра я сообщу, что у меня есть заместитель. Я отведу тебя в спальню – ты здорово пьян. А где Фессал? Ты подаешь ему дурной пример.
- Он под розами на кушетке заснул, - извиняясь, проговорил Каллист. – Устал, не дождался тебя. Трофим ему одеяло принес. Я не стал его будить – он потом не заснет. Он очень впечатлительный, Фессалион…
…Трофим и Гликерий сидели на кухне. Гликерий прикладывал примочки под глаз.
- Это мелочи, - говорил Трофим.- Такое у моего прошлого хозяина пару раз за неделю всегда приключалось. А Кесарий врач никого не приказывает бичевать, да и розгами тебя только попугал. А у моего прошлого хозяина запросто могли под бич отправить.
Он опустил тунику с плеча и показал уродливые старые шрамы от страшных рваных ран.
- Как же ты не умер, Трофим? – прошептал потрясенный Гликерий.
- Тоже скажешь – умер. У нашего хозяина и покруче наказания были… меня, милостью Асклепия Сотера миновали… да что ты плюешься, надоел уже! Я ведь, после того, как к морским разбойникам еще мальчишкой попал, уже в Лидию и не вернулся. В Пергам меня продали. Да… Там храм Сотера – ух, чудо! Дорога мощеная из города с колоннами – храм-то сам как город, только в стадиях от города эдак в десяти. Когда процессия идет – смотришь, дух захватывает. Все в белом, с флейтами, пальмовыми ветвями…Меня Сотер-то к Кесарию врачу и послал… а то конец бы мне был… ох, Гликерий… дурачок ты… не молился ты никогда никому по-настоящему.
- Я?! – возмутился Гликерий. – Молился…
- Ну, только если сегодня, когда тебя розгами испугали… А меня пытать хотели, кости ломать… ох, страшно вспомнить… свидетель им нужен был на суде… кто-то чего-то вернул аль не вернул…а я тут был, во время разговора ихнего, значит… в бане полотенце подавал и все такое…хозяину и другу его… и вот они поспорили, перстень, что ль, укатился…ох, Асклепий Пэан! И уже все, в суд волокут, только я взмолился, дайте, говорю, Сотеру помолиться! Как раз статуя его стояла, у бань городских… Припал я к его ноженьке-то и прошу: «Не погуби! Куда я хромой-безрукий годен буду? Цикуту вольют в глотку, как Хлою нашему, и дело с концом!». И тут Кесарий врач выходит – я подумал было, что это сам Пэан аль Махаон. Уж чего он там им сказал, не знаю, а только купил меня, потому что ему нужен очень в то время раб был, такой вот, на все руки мастер, чтоб расторопный, значит, был. И вот я за его здоровье всегда, всегда раз в год петуха Асклепию приношу – отложу копеечку, да и куплю.
- Надо в церковь ходить, свечи ставить, вот, Пантолеону мученику, например, - заметил назидательно оживившийся Гликерий.
- Ставлю уж… Тем более, Пантолеон всем помогает… - примирительно сказал Трофим. – Тихо ты! Госпожа Горгония с хозяином разговаривать изволят.
…Горгония и ее брат стояли в галерее среди цветущих роз.
- У тебя все хорошо? – спрашивала Горгония, кладя свою красивую овальную ладонь на его тогу. – Самый последний, наверное, явился в сенат отечество спасать?
- Вовсе нет, Горги, - Кесарий, слегка склоняясь, обнял ее за плечи и они медленно пошли вдвоем по галерее. – Я прибыл одним из первых. Видишь ли, у Митродора был какой-то очередной пир, за городом, в одном из его поместий, и очень многие – почти все – были им приглашены. Он меня, разумеется, тоже звал, но я не поехал, так как еще раньше обещал Пигасию и Фалассию, что буду оперировать в этот день в асклепейоне…
Он невольно понизил голос и обернулся. Потом дети Нонны рассмеялись.
- Пигасий? Этот епископ дружит со жрецом Асклепия?
- Считается, что они ведут беседы, в ходе которых Фалассий должен убедиться в превосходстве христианства над другими религиями… Два жреца неплохо сдружились за это время, должен я тебе сказать… А ты хорошо придумала про асклепейон! И почти правдиво получилось – у Митродора недалеко одно небольшое именьице, и там его не было, естественно – он с сенаторами в том, большом, где кипарисовая роща, пировал.
- Да уж, придумала… С тобой приходится придумывать все время что-нибудь… И я знала, что Аппианка проговорится, как пить дать. Как ты ее в речку ухитрился уронить, скажи на милость?
- Я же пытался уже рассказать – она потянулась за желтым листом – решила, что это лилия водяная. Мы на Буцефале решили переплыть через речку, чтобы приехать побыстрее домой.
- А, вот оно что! – саркастически заметила Горгония.
- Она, собственно, не упала в воду – я ее вовремя схватил. Просто промокла и испугалась, конечно… Как она? Нет жара?
- Спит крепким сном человека с чистой совестью. Как она похожа на своего отца!
- А ты что не спишь? – улыбнулся в темноте Кесарий.
- Я сначала с Аппианкой подремала – она любит, когда можно прижаться к маме под бочок. Дитя, дитя совсем! Ну вот, она уснула, а я проснулась среди ночи – слышу, ты приехал. Потом поняла, что вы с Каллистом в триклинии… ты поговори с ним, он так много пьет, Кесарий! Потом слышу – ты все не идешь к себе, вот и решила выйти, прогуляться. Сна все равно нет. Так скажи мне, наконец: у тебя точно не будет наприятностей?
- Нет, наоборот, - Кесарий сорвал белую розу и воткнул в густые волосы сестры, тронутые редкой сединой.
- Шутник… Будто мне пятнадцать лет… - вздохнула она, но розу не убрала.
- То, что я прибыл верхом, а не в носилках, очень понравилось императору Констанцию.
- Вот как? – уже не так озабоченно спросила Горгония.
- Он сказал, что прискакать на оседланном боевом коне в такой день – это нечто прекрасное, благородное, достойное великого мужа и ценнее многих пустых слов. Короче говоря, я назначен одним из армейских архиатров и мы выступаем в сторону Тиана на днях.
- Кесарий! – радостно воскликнула Горгония, хватая брата за руки.
- Рада, сестренка?
- Рада, конечно, рада, но… Впрочем, тогда мы уедем с мамой послезавтра утром. Она ничего не узнает. Гликерий, надеюсь, будет помнить твой урок хотя бы до следующего дня Сатурна.
- Да уж, будет… Мы так мало поговорили с тобой, сестренка, - в голосе Кесария послышалась печаль.
- Да, мы с тобой по ночам собираемся, как древние христиане при гонениях, - сказала Горгония. – Днем и поговорить даже некогда. Но я рада, правда, рада, Кесарион, что ты получил эту должность. Конечно, твой ксенодохий на период войны не очень-то будет интересовать Констанция, но ты ведь можешь повернуть дело по-другому. Открой свой ксенодохий как лечебницу для ветеранов - тебе это будет проще сделать, как армейскому архиатру. А там уж добавишь и другие койки.
- Вот именно, Горги! – воскликнул Кесарий. – Я сразу так и подумал. Как мы, все-таки, с тобой похожи! Ты ведь меня понимаешь лучше всех на свете. И сейчас прочла мои мысли.
- Таинственное созвучие, армониа, душ, - засмеялась Горгония. – Послушай, ты ведь устроишь Каллиста в Новом Риме? – тревожно спросила она. – Кесарий, ты должен это сделать, прежде чем отправишься воевать…
- Уже устроил, - рассмеялся Кесарий. – Моим помощником.
- Кесарий! – нахмурилась Горгония. – Это может его обидеть. Вы же друзья, а тут вдруг – он становится твоим помощником. Он же, хоть и племянник сосланного, но не из рабов ведь! Ты подумал хорошо, прежде чем такое делать?
- Нет, Горги, - растерялся Кесарий слегка. – Он не обиделся. Он был очень рад.
- Благородный, чистый юноша, - вздохнула Горгония. – Ты бы не смог так поступить на его месте… Не злоупотребляй его благородством – ты все-таки властный человек, брат мой.
- Постараюсь не злоупотреблять, о Горгония, сестра моя, - торжественно произнес Кесарий, простирая руку вперед. – Клянусь тебе…
- Не ерничай, вомолох , - оборвала его сестра строго.
- Разве я сразу уже и стал тираном в твоих глазах, Горги, из-за того, что , наконец, приструнил Гликерия?
- При чем тут Гликерий?! – возмутилась каппадокийка. – Его надо было выдрать уже давно… Надеюсь, ты не отменишь своего распоряжения? – с подозрительностью спросила она.
- Нет, что ты, Горги, - сурово сказал Кесарий. – Его завтра выдерут как следует.
Горгония недоверчиво посмотрела на брата и хмыкнула.
- Вот к рабам ты снисходителен, а к друзьям – нет. Ты и Григу подавлял все время. Он привык к такому отношению, и теперь за Василием бегает, как щенок, с факелом дружбы.
- Так это я виноват, что Грига привязался в Афинах к Василию?! Я?! Наконец мы нашли с тобой виноватого, о сестра моя!
- Не кипятись. Как тебе подходит твое имя, Кесарий! Больше, чем тога. Ты всегда должен быть первым, ты всегда должен править.
- А разве это плохо? – спросил ее брат, слегка улыбаясь.
- Это прекрасно! Только, пока твоя колесница Феба возносится, других может слегка ободом придавить к обочине.
- Горги!
- Ладно, ладно… Ты – сын своего отца, хоть ты терпеть не можешь, когда так говорят. Вот, нахмурился – совсем как он.
- И ты на него похожа, сестрица, разве нет?
- Иногда я думаю – до чего вы с Григорием несхожи… - продолжила сестра, не ответив Кесарию.
- Погоди, если Григу как следует разозлить…
- Нет, все равно – он другой. Пошел в деда с маминой стороны. Такой же тихий созерцатель, любящий уединение и не замечающий, что делается вокруг. Мама рассказывала, что бабушка ругала деда «философом» и сетовала, что рабы от его поблажек совсем отбились от рук… Когда мама осталась сиротой, их имение оказалось отписано за долги по кесарскому налогу. Но друг семьи ее удачно сосватал за нашего отца.
- Удачно, да, – саркастически заметил Кесарий.
- Кесарий, лучше такое замужество, чем нищета, которое может довести девушку до ужасного…
- Мою мать, - сказал Кесарий с расстановкой, - н а ш у мать ничто не смогло бы довести до падения.
- Конечно, Кесарий, конечно… Ты прав, как всегда. Вы, мужчины, воистину, странный народ. Рассуждаете о том, что должны женщины, а сами ни на миг не захотели бы оказаться в их шкуре… - Горгония яростно закуталась в столу.
- Я бы хотел, - честно сказал Кесарий. – Я бы хотел, не злись, сестренка!
- Ты?! Врун.
- Знаешь, когда у тебя родился ребенок, я так хотел быть на твоем месте! Я так тебе завидовал, что ты можешь кормить грудью, и вообще, что ты можешь родить ребенка, а я – нет.
- Врун, - хладнокровно оборвала его сестра. – Когда родилась Аппиана, ты был в Александрии. А когда ты вернулся, я уже не кормила ее грудью. Или ты… - она вдруг вскрикнула, как от боли и стала колотить его в плечо остро сжатыми кулачками, - зачем, зачем ты вспоминаешь?!
Кесарий, не отворачиваясь от ударов, тихо обнял ее за плечи.
- Ну, прости меня, - прошептал он. – Прости. Я не подумав, сказал.
Ее кулаки разжались, и она, сминая тогу брата в своих влажных ладонях, уткнулась ему в плечо и заплакала.
- Бедная моя Горги, моя милая маленькая сестренка, - говорил Кесарий. – Ты так устала. Пойдем, я отведу тебя в твою комнату. Пойдем!
- Пойдем, - сквозь слезы вымолвила Горгония. – Пойдем, Кесарион.
- Я принесу тебе хорошую травяную настойку. Она…
Кесарий не договорил – из-под куста с розами раздался сдавленный крик человека, терзаемого страшными сновидениями.
- Нет! Нет! Не в воду! Только не в море! Пустите! Отец! Мама! Мама, спаси меня!
Горгония бросилась к разметавшемуся на кушетке Фессалу, упала на колени и прижала юношу к себе.
- Да, дитя мое, да, - говорила она ему, целуя в глаза и лоб. – Да, мое дитя, не бойся, не бойся… Кесарий, у него жар, он болен, Кесарий!
Фессал перестал кричать и тяжело, прерывисто дышал, не открывая глаз. Кесарий склонился над учеником архиатра Леонтия, взял его за запястье, ощупал лоб, приложил ухо к груди.
- Мальчик переутомился, - произнес он. – Ничего страшного. Обычная эфемерная лихорадка.
Он легко поднял долговязого Фессала на руки вместе с теплым покрывалом и понес в кубикулум.
- Устал, устал… бедняжечка… такая дорога – и еще ждал тебя, не ложился. Так и заснул сидя. Какие вы жестокие с Каллистом. Он ведь еще ребенок, - говорила Горгония, растирая не приходящего в сознание юношу смесью имбирного и миртового масел с сирийским нардом.
Кесарий осторожно разогнул левую руку Фессала и взял тонкий хирургический нож. Теплая влага медленно заструилась по стенкам медного таза.
- Ну вот, довольно, - сказал негромко Кесарий, перевязывая локоть лемноссца.
- Дитя мое, - Горгония поднесла к своим губам пальцы юноши. – Дитя мое!
Фессал вдруг открыл свои огромные серые глаза и, останавливая взор на лицах сестры и брата, склонившихся над ним, прошептал:
- Мама? Отец? Такие молодые… Я так и думал…
Его взор скользнул к светильнику, потом – дальше, куда-то за головы Кесария и Горгонии. Он слабо улыбнулся.
- Вы живы… Как хорошо, - чисто и высоко проговорил он и, смежив глаза, упал на их сплетенные руки.
- Видишь, он уснул, Горги, - спустя немного времени, сказал Кесарий. – Выспится и проснется здоровым. Мальчик переволновался. Он впечатлительный. Это всего лишь эфемерная лихорадка.
Горгония долго смотрела на спящего.
- Сколько ему лет? – спросила она наконец.
- Шестнадцатый…
- Как моему Аппианиону было бы…
Она нежно отвела с влажного лба Фессала прямые пряди светлых волос.