Чаще, чаще, как можно чаще, невпопад. Случайным, полузнакомым, соседям. Вы все замечены! И значит, все нужны! А то нестерпимо думать о самых распоследних разах, когда видишь, ничего не подозревающий, простоватого соседа дядю Колю, дело обычное, воскресный день, под руку с женой. Ну с чего бы хватать его за рукав, сжимать руку, неловко шутить о чем-то..просто - сосед, Елкин, елки-палки..через день его недоуменная душа окажется вытряхнутой на мороз, в стужу. Покряхтит, затопчет папироску. А..может, попозже, а? Нет, это я так. Надо так надо. И чуть улыбнется виновато и застенчиво потрескавшимися губами. Я, это..дурной бывал, когда выпивши. Ну да это дело прошлое.
Солдат из русской сказки. Пошел в тридесятое царство и не вернулся. Лукавый был, веселый, а не вернулся. Сгинул.
Чаще, как можно чаще, невпопад. Нелепым, пропащим, мелькнувшим в жизни, как опаздывающий на урок испуганный первоклашка..
Погиб Вовка-грузчик. Его забили в пьяной драке, забыли, бросили лежать на земле. Отмаялся, балаболка, неузнаваемым ушел в другой мир. Молча.
Я про себя называл его "Чонкиным". Неунывающий русский мужичонко, бывший кандидат по прыжкам в воду, отец троих детей, пьяница и забияка, мелкий ушастый Вовка. Очень уж он был несерьезного вида. И в те редкие минуты, когда из-под вечно растянутой плутовской ухмылкой физиономии показывалось иное лицо иного Вовки, становилось неловко. Он говорил о детях (Алька у меня рисует, знаешь как..да чтоб я пьяный к ним пришел?!), о брате (я Лешему письма из армии писал, чтоб за ум взялся, ну и вообще), об отце (мне восемь исполнилось, пошли мы с ним подарок выбирать - вот, настольный футбол хочу, только это дорого, наверное..батя футбол купил и так тут же за углом это дело отметил, что я уж не знаю - коробку мне эту держать или отца..)
Что ж за подсечку, за хитрый захват произвел враг рода человеческого и, значит, личный враг и Вовки, что сломал этого маленького человека играючи, перешиб хребет его духу и бросил ползать, корчась от боли?
Мальчишка Вовка, лопоухий ершик со шкодливыми светлыми глазенками, словно в дьявольском магическом стекле, сутулится, изгибается. Теряет чистую хрупкость, а силы не прибавляет. И вот уже по инерции пьется, травятся анекдоты, живется-бывается..
"И я надеюсь, что завтра буду живой", - бьют по слуху отчаянные трамвайные барды, одни из немногих поющих и не собирающих деньги..
А перед глазами у меня магазинный Чонкин, который надеялся завтра умереть, как надеются, что аванс выдадут пораньше, или что к вечеру не будет дождя...