- Сашка, где тебя носило целых четыре часа и почему ты пьешь один. Может быть, пригласишь меня – я не хотел пить, но нужно было перенести огонь на себя. Александр взял второй маленький тонкий стаканчик – было основание думать, что обслуга гостиницы дума-ла о гостях.
- Где ты был. Почему не оставил даже записочки, ведь мы уезжаем завтра?
- Я порвал отношения с Людкой и не жалею - промычал он.
- И теперь оплакиваешь прошлое? – утвердительно спросил я.
- Да пошла она в задницу. У меня даже не встал и я оплакиваю этот факт –
- Послушай, а у кого встанет после употребления такого количества каких-то таблеток. Скажи спасибо Господу, что ты не умер –
- Я вовсе не благодарен Господу, что он оставил меня жить и мучиться. Ведь я никому не нужен –
Мы налили по 20 грамм. Он выпил их махом, а я пригубил.
- Ты совершенно не прав. У тебя жена и сын. Ты обязан его вырастить и выпустить в путь-дорогу. Знаешь как это много – говорил я слова, пустые для Александра. Но, всё же его лицо просветлело. Слёзы покатились по его щекам, грудь и спина бесшумно вздрагивали.
Я дал Александру успокоиться. Меня мучил вопрос: “Почему он так страдает?”. А то, что страдает, я знал наверняка.
- Саша, друг. Давай допьём эту бутылку (в ней оставалась половина) и мы перестанем пить... Надолго!
И вдруг, Александр говорит: “Клянусь, что я не буду пить, по крайней мере, два месяца. И, заметь, что я уже к этой бутылке не прикасаюсь. Допивай её сам, а я буду смотреть, и разговаривать с тобой”.
- Сашка, это – самый лучший подарок мне. Я буду гордиться тобой перед Верой Михайловной, что ты возвратился трезвый и мне не стыдно быть у тебя дома –
Мы еще долго говорили о жизни, о работе и о том, нужны ли мы ей. Никакого оптимизма: я буду заниматься своими отвлеченными от практики делами, и помогать Александру и Володьке. Почему-то я впервые назвал Володьку Володькой, а не Мальчиком.
- Кстати, ты знаешь, где он – поинтересовался я.
- Спит, как медведь зимой в берлоге. Мы же ведь не тревожили его сегодня.
Я решил проверить. Дверь никогда не запиралась и на сей раз она была открытой, но Володьки дома не было. Не оказалось в комнате его ни в два часа ночи, ни в шесть часов утра. Ключ лежал на полочке у дежур-ного, который говорил, что не видел Володю ни днем, ни вечером, ни ночью. Вот это удар, причем, совсем не оттуда, откуда можно было ожидать...
Мы должны были уходить не позже, чем в четырнадцать часов – мы так и вышли. Володька не появлялся, конечно, он не мальчик, как прозвали мы его. Ожидание в поезде ничем не закончилось.
У Володьки могла быть своя жизнь, с которой мы не были знакомы. Только на это и была вся надежда...
Мальчик появился на кафедре гладко выбритый, стриженный, пахнущий Шипром, а не каким-то тройным одеколоном, всем своим видом показывая, что стоимость билета (17 руб) для ничего не значит ничего. Когда его спрашивали о том, где он был, парень только таинственно улыбался. Много позже выяснилось, что во время ночных дежурств у экстрактора он познакомился с молодой аппаратчицей, которая была разведенкой и симпатизировала молчаливому, но крепкому и неглупому инженеру, работающему над диссертацией. Одним словом и он, и она подошли друг другу, и в выходные дни аппаратчицы она пригласила Володю, а дальше всё, как в романе...
Александр держал слово ровно два месяца, когда он сблизился с нашей сотрудницей (Анна), которая была на тридцать лет моложе Александра. Она стала и его младшей сестрой и преданной любовницей. Быть может, он в первый раз (после Веры!) полюбил кого-то из девушек. Это был очень серьёзный роман, причем ей досталось иметь дело с “душевным и вечно страдающим” алкоголиком.
В последнее время он нашёл какое-то прибежище в покинутом доме рядом с Курским вокзалом и, когда он уходил в запой, то мог, вдруг, появиться у моей жены или в этом здании. Он стал быстро деградировать. Опять стали появляться таблетки непонятного происхождения, но, выдаваемые за анальгетики или способствующие сну.