Итак, лозунг дня: “Даешь рыночную экономику”. К лозунгам мы давно привычные – не удивишь. Либо игнорируем, либо имитируем, либо искренне готовы “давать”...
Но, бывает нелишним иногда хотя бы беглой рефлексии подвергнуть вещи, казалось бы, очевидные. Хотя бы затем подвергнуть, чтобы в результате иметь право вслед за М.Горьким повторить: “боюсь людей, чья энергия равна их невежеству”. А убоявшись – избежать удела и жребия, предназначенного для тебя этими “энергичными”.
Итак, что же есть “свободный рынок”, к которому “мы стремимся”, которому “нет альтернативы”, на который “мы обречены”, о котором “мечтаем”, “на пороге которого стоим”? При кажущейся сложности вопроса ответ на него предельно прост: свободный рынок – это полный аналог того содержания, что его выражает понятие капитализм. Однако здесь – расчет психологический: поскольку у народа нашего (трудового) уже на уровне социального генотипа заложено категорическое неприятие капитализма, то для начала данное понятие (капитализм) более или менее неуклюже подменяют паллиативами (или, если иметь в виду собственно вербальный аспект – то эвфемизмами) типа: предпринимательство, приватизация, разгосударствление, акционирование, бизнес и т.п. Когда я слышу (а слышать, в силу известных обстоятельств, я вынужден это словосочетание на каждом шагу) “рыночная экономика”, меня смех разбирает. И это было бы действительно смешно, если бы не было столь печально и грустно.
Что же есть “рыночная экономика”? В двух словах – это такая же точно (по отношению к истине, разумеется) глупость и ложь, как и “экономика должна быть экономной”, “правовое государство”, “новое мышление”, “прозрачные границы” и тому подобные перлы, вызываемые к жизни вполне прозрачными... ну, скажем так, мыслителями.
Экономики, которая не была бы рыночной, в природе не существовало, не существует и существовать не может. Разве что первобытный строй, в котором имеет место полное доминирование присваивающих форм труда, еще не знает рынка, сиречь – обмена в его товарной форме. Сегодня же рынок (речь не идет о его эффективности, оптимальности, рациональности и пр.) у нас есть. И был вчера. И будет завтра. Рынок ресурсов сырьевых, услуг, финансов, продуктов, движимого и недвижимого имущества. Предикат же “свободный” предусматривает одно малюсенькое условие, совсем “ничтожный” дополнительный параметр: появление на этом и таком рынке в качестве товара ... живого труда. Человека труда. Человека, средуцированного до рабочей силы, до функции лишь и, тем самым, – до уровня товара. То есть – предполагает появление на этом рынке того, от чего с таким трудом неимоверным и жертвами неисчислимыми народу нашему удалось избавиться почти семь десятилетий тому назад...
Когда человек – товар, товар наряду с товарами всеми иными, то он, человек, всегда и всенепременно – средство. Он всегда – функция. Аргумент же в этих условиях – то общественное отношение, имя которому капитал. Капитал же в его чисто экономическом значении – самовозрастающая стоимость, а в значении социальном – неоплаченный труд человека, средуцированного к уровню товара, то есть пролетария. И не суть важно, пролетария какого труда: физического, умственного, управленческого, обслуживающего (мы просим прощения у читателя за необходимость повторения этих азбучных истин, однако опыт свидетельствует, что и сегодня у многих, кто слышит слово “пролетарий”, перед глазами – мускулистый мужчина с обнаженным торсом с занесенным над головой тяжелым молотом. А поскольку успехи научно-технического прогресса сделали такого кузнеца существом реликтовым, напрашивается вывод, что пролетариат – это сегодня какой-то анахронизм...).
Слово “обмен” всегда ходит рука об руку со словом “обман”. Обман – это неадекватный обмен. (Попутно заметим, что Гегель, которого весьма трудно заподозрить в “коммунистической заангажированности”, теоретически безукоризненно отследил диалектику обмана: а) обман в форме единичного – хитрость; б) обман в форме общего – подлость; в) обман в форме всеобщего – эксплуатация). Итак, обман есть неадекватный обмен. Момент этой неадекватности именно и воспроизводится понятийным блоком “прибавочная стоимость” (впрочем, здесь есть смысл сделать оговорку: облегчая труд наших возможных критиков и оппонентов, подчеркиваем, что рассматриваем обмен в смысле, который не редуцируется лишь к обращению). Адекватный обмен – это, собственно говоря, и есть нормальный обмен, торговля, рынок. Обмен самостями, деятельностями, застывшими формами деятельности – продуктами). Торгашество же – ординарный случай формы превращенной: была торговля (нормальное диалектическое противоречие) стало торгашество (антагонизм). И попытайся возразить Марксу, который называл буржуазность “концентрированным выражением торгашества”.
И для того, чтобы с непостижимой уму (а, впрочем, вполне постижимой) методичностью и зацикленностью через все (предварительно прочно прибранные к рукам) средства и каналы информационного воздействия (именно воздействия, а это есть форма информационной агрессии, форма информационной интервенции) заклинать, апеллируя скорее к подсознательному, нежели к рассудку либо разуму, что “свободный рынок есть благо”, “есть единственный шанс” и тому подобное в том же духе, нужно быть либо поразительными невеждами, либо очень лукавыми и наивными людьми, либо – законченными негодяями. Поскольку же первых и вторых к сегодняшним “масмедия” на пушечный выстрел не подпускают (впрочем, тех, кто ведает, что к чему, к ним не подпускают на два пушечных выстрела), то, очевидно, что знают что к чему и что почем и тем не менее – делают свое дело.
А “что к чему”, так об этом еще 140 лет тому назад знал Маркс: “Свобода торговли есть освобождение капитала от национальных оков, которые в большей или меньшей степени сковывают еще это развитие. Это свобода капитала по отношению к труду. Следовательно, вместо того, чтобы упразднить противоречие между капиталом и наемным трудом, свобода торговли еще более обостряет его. Разве мой враг ... перестает быть моим врагом от того, что он разрывает путы, сковывающие его борьбу против меня? Рабочим может помочь лишь уничтожение всей системы отношений между наемным трудом и капиталом” (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т.42, с.454). Так вот, если ты – товар, товар наряду со всеми иными на “свободном” рынке, то ты всенепременно – средство, функция, эксплуатируемый, пролетарий. Т.е. несвободен. А, принимая в расчет то обстоятельство, что несвобода экономическая своими производными имеет все без изъятия иные несвободы (политическую, правовую, духовную, социальную, моральную, эстетическую и пр.), то становится вполне понятным, почему такое, казалось бы, совсем неприметное общественное (производственное) отношение, как отношение человека к средствам производства всегда находится в эпицентре политических, идеологических, словом – всех мыслимых борений. Здесь суть, здесь корень. И не вина же марксизма, что его философский материализм связан с открытием этого факта.
Свобода начинается там и тогда, где и когда есть выбор. А если ты еще и на свет не появился, а уже выбран, выбран теми, жестко фиксированными общественными отношениями, определяющим из которых – священным – есть капитал, то твой жребий, твой удел и судьба: упование на то, что на рынке живого труда тебя купит другой человек. Собственник средств производства, собственник капитала (а именно и исключительно собственность на средства производства, о чем лукаво недоговаривая и тем самым – внося невероятную путаницу в существо проблемы предпочитают общаться с “плебсом” наши реставраторы) в состоянии дать феномен частной собственности. Уповай и радуйся, радуйся, что получишь элементарные средства для элементарного же существования. Радуйся и не пытайся выказывать свое естественное право на выбор, право на свободу. Радуйся, что тебе несказанно повезло по сравнению с тем, другим, которого на этом рынке труда обошли стороной и не купили и он пополнил резервную армию труда (стал безработным). К слову: безработный – это эксплуатируемый вдвойне, потому что ему не только отказано в праве на внешний (случайный) труд, но отказано в праве на труд вообще, отказано в праве быть хотя бы и ущербным, но человеком.
Скажут: он не работает, а ему платят. И здесь необходимо остановиться на данном вопросе чуточку подробнее, поскольку в арсенале буржуазного идеологического мифотворчества именно миф об альтруизме и филантропии буржуа – один из наиболее активно насаждаемых и распространяемых.
Известно, что строй, базирующийся на “священной частной собственности” не может существовать, не создавая и не воссоздавая перманентно резервную армию труда – армию безработных. Иногда в самом факте наличия безработицы в странах капитала склонны усматривать чисто и исключительно экономическую сторону дела. А между тем это отнюдь не столь одномерное явление. Сформулируем вопрос следующим образом: существует ли безработица исключительно потому, что в условиях капитализма объективно невозможно обеспечить трудовую занятость каждому, кто в ней нуждается?
Нет. Безработица как социальный феномен – это весьма неоднозначное, многоплановое и полифункциональное социальное образование.
Во-первых, она является тем жупелом, грозным призраком, перспектива и постоянное ожидание которого для пролетария (и перспектива, к слову, вполне реальная) позволяет господствующим классам сравнительно легко достигать относительно высокой производительности труда, которая характерна для экономически развитых капиталистических стран в первую очередь за счет страха тех, кто имеет работу, потерять ее (а страх, что говорить, средство сильнодействующее).
Во-вторых, безработица форсированно разрушает, деструктивирует психику человека, нивелирует личность человека труда и тем самым делает его социально-пластичным, покладистым, конформным. Резко понижает уровень его социальной активности, в значительной, если не в полной мере пассивирует, снижает и нейтрализует его врожденную критичность и революционность. Расчеловечивает человека.
В-третьих, безработица выполняет сугубо охранительную по отношению к капиталу функцию, небезуспешно атомизируя, разъединяя людей труда (отсюда – вожделенный культ индивидуализма, насаждаемый власть предержащими), ведь безработный пролетарий, некупленный товар находится в состоянии жесточайшей конкуренции к себе подобным.
Апологеты “чисто” буржуазной схемы отношений между работодателем и пролетарием много сделали и делают для того, чтобы репрезентировать подобные отношения как гуманистические. И “коронным” аргументом в подобных социальных идеологемах выступает факт наличия института вспомоществования безработным, в частности, не имеющим работы. И опять лукавство. Не из альтруистической сущности буржуа сие вытекает, но исключительно – из страха. Из перманентного собственного страха перед будущим (мимоходом отметим: отнюдь небезосновательного страха). Буржуазия готова сегодня хорошо платить, и платит, лишь бы ни в какой форме не повторился опыт 17-го года. Но даже за страх свой она платит чисто по-буржуазному: не говоря уж о том, что отчуждаемые ею средства на выплату указанного пособия составляют изчезающе малую частичку наемного труда, она стремится пожать еще и моральную прибавочную стоимость в виде мифа о собственном человеколюбии. Еще бы: платит ни за что. Но уже давно и хорошо известно: “реформы никогда не были проявлением слабости сильных. Они всегда были и будут проявлением силы слабых”... И оторопь берет, когда слушаешь сегодняшних сирен капитализации (извиняюсь – “демократов”, “ прорабов”, “перестройщиков”). И не от того оторопь, что их жизнерадостные резоны базируются на вакууме разума, логики, науки. Это само собой, ибо с недавних пор уже ни для кого не есть загадка. О другом “резонируют”. Нет, не по поводу допустимости либо недопустимости безработицы в нашей стране (которая долго и по праву гордилась тем, что еще в 1930 году повесила замок на последней бирже труда). Для них этот вопрос окончательно решен и обжалованью не подлежит. Рассуждают о другом (делая деньги с умным лицом): сколько, тридцать или сорок миллионов безработных нам следует ожидать в ближайшее время. То есть о людях, о человеках, о личностях рассуждают как о ... дровах. А, впрочем, все верно: товар он и есть товар. И какая разница: дрова, люди или гуталин... Ну, “друзья народа”, “демократы” и “прорабы”...
Мне их жаль. Более того: я панически боюсь и опасаюсь за их судьбу. Ибо все это уже было в истории. Разве что детали не совпадают. Была и внутренняя оккупация, и долларовая интервенция, и охота за ведьмами, и “разделяй и властвуй”, и пятые колонны, и умело разведенные костры межнациональных и межрелигиозных конфликтов, и попытки привить отвращение к собственной истории, и посев ядовитых зерен недоверия у детей к труду и славе ратной дедов и отцов, и табуны троянских лошадок, втянутых нашим народом в душу свою, и ставка на незатейливый прием: “чтобы обезглавить, надо возглавить”, который давеча почти удался одному меченому подонку... Было элементарное и тотальное воровство, под которое лихорадочно подгонялись “законы” и “конституции” (а чем иным есть право как не “волей экономически господствующего класса, возведенной в ранг закона???”). И было ожидание “нового порядка”. Принесенного на кончиках штыков то ли Антанты, то ли вермахта, то ли НАТО...
Не выйдет. Но все же жаль, что история учит только тому, что ничему не учит...
Однако вернемся к нашим баранам: частной собственности (и ее апологетам). Появление феномена (и института) обмена в свое время стало поворотным пунктом в развитии человечества, людей и человека. Его непосредственными следствиями были стремительное складывание общественности (и персонифицированного репрезентанта последней – личности); новых исторических форм общности людей (народностей, этносов, наций); социальное расслоение людей по классовому основанию; появление государства; конституирование в качестве доминирующей частной собственности на средства производства...
Сколько копий сломано, сколько мечей затупилось на ристалищах теоретических и отнюдь не только теоретических по поводу частной собственности и детерминируемого ею тотального отчуждения. Но было бы наивным и весьма преждевременным делать вывод, что сегодня эта проблема представляет собой исключительно академический интерес.
Казалось бы: ну что еще нового можно сказать обо всем, что так или иначе связано с феноменом частной собственности после того, как этой проблемы касались Кенэ и Смит, Сисмонди и Рикардо, Лассаль и Прудон, Дюринг и Штирнер, Маркс и Ленин, Тойнби и Хайек... Но опыт жизни нашей повседневной неумолимо и ежедневно убеждает: то ли мы предшественников невнимательно читали, то ли они сами были лишь детьми своего времени, хотя и (в разной мере, разумеется) сумели опередить его мыслью. И необходимо прикасаться к этой проблеме вновь и вновь, прикасаться скальпелем безупречной в своей добротности научной методологии, чтобы не доводилось уже настоящим скальпелем из легированной стали на операционных столах Белфаста и Кабула, Могадишо и Сараево, Ерусалима и Бейрута, Чикаго и Багдада, Цхинвали и Бендер, Баку и Вильнюса, Сумгаита и Оша, Шуши и Сухуми, Грозного и Шали, Очамчира и Душанбе прикасаться к искромсанному и исковерканному горячим металлом человеческому телу; не приходилось платить столь ужасную дань Молоху и пополнять кладбища свежими могилами, а мир – сиротами, вдовами, калеками, беженцами, пожарищами и тем самым неотвратимо набирать ту критическую массу нищеты, несправедливости, отчаяния и ненависти, которая в случае своего “срабатывания” сделает неактуальным не только ответ (в том числе и истинный), но и сам вопрос: “кто прав?”, “кто победит?”. Некому будет не то что отвечать: вопрошать некому.
То, что субстанциальной основой отчуждения (во всех его модусах и ипостасях) есть наличие частной собственности на средства производства – это уже со сравнительно недавнего времени безусловно установленный и доказанный научный факт. Именно это первое отчуждение человека – от средств производства, порождает весь спектр модусов его (отчуждения): продукта от производителя, самого процесса деятельности от субъекта ее, человека от человека, человека от социальных институтов и так далее. Более запутанным есть (и представляется) вопрос про самое эту частную собственность. Даже если не принимать в расчет те сплошь встречающиеся ситуации, когда человек с высшим образованием отвечает утвердительно на вопрос, является ли частной собственностью его собственный “Москвич”, ржавеющий 11 месяцев в году на открытой стоянке; не принимать в расчет те сплошные ситуации, когда содержание этого понятийного блока намеренно и сознательно деформируется, камуфлируется и затемняется, то и тогда еще найдется немалый простор для продолжения и наращивания исследовательских, включая и философские, усилий по поводу феномена частной собственности.
Сформулируем вопрос хотя бы в таком виде. Широко известно отношение к частной собственности в традиции марксизма-ленинизма. Не менее известно (по крайней мере – профессионалам) отношение к оной ее многочисленных апологетов. Сегодня на каждом (буквально, а не фигурально лишь) шагу обывателя хватают за воротник и зазывают “в приватизацию”. В официальной советской идеологии категорически и однозначно утверждалось, что частная собственность в нашей стране ликвидирована окончательно и бесповоротно. Незаслуженно забытый (сознательно замалчиваемый долгое время) русский философ Иван Александрович Ильин (1883-1954) оставил потомкам свой труд “Обоснование частной собственности”... Ряд можно продолжать до бесконечности. Однако, вопрос: в чем заключается инвариантность этого ряда?
А состоит она в том, что в каждом из вышеприведенных (и можно с уверенностью утверждать – во всех неназванных) версиях частной собственности под последней подразумевается нечто, весьма существенно отличающееся от содержания понятийного блока “частная собственность на средства производства”. Итак, перед нами тривиальная формально-логическая ситуация: суждения об одном и том же различаются между собой. Известен и диагноз: “либо верно лишь одно из них, либо неверны все”... Такая ситуация. Разумеется, всем понятно, что наиболее состоятельная в научном отношении та интерпретация феномена частной собственности, которая осуществлена основоположниками диалектико-материалистического учения и едва ли есть необходимость иллюстрировать либо подтверждать сей факт. Однако вся беда в том, что количество прежних, а равно – и ныне сущих заклинаний в верности марксизму с трудом огромным переходит в качество и глубину постижения его, Марксова понимания сути дела.
Относясь с известной настороженностью к очень уж оперативно появившейся “на заре перестройки” книге “После коммунизма” (авторский коллектив выступил в ней под псевдонимом “С.Платонов”) мы, тем не менее, разделяем один из ее выводов: “Особенность переживаемого страной момента... такова, что обывательское обращение с категориями марксизма вот-вот может ввергнуть нас в катастрофу куда хуже взрыва неверно рассчитанного ядерного реактора...
Нужно незамедлительно положить конец тому – пусть даже исторически обусловленному, но затянувшемуся сверх всякой меры и смертельно опасному для нас – переходному инфантилизму, когда за “грудой дел, суматохой явлений” стали окончательно расплываться контуры цели коммунистов, и испарилась суть “действительного коммунистического действия” (Маркс). Если мы хотим действительно быть коммунистами, то должны безотлагательно переоткрыть для себя программное положение “Манифеста”: “Коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение частной собственности” (цит. кн., стр.71-72). Вышеприведенный фрагмент убедительно свидетельствует: теоретическое наследие Маркса (а, равно – Энгельса, Ленина) ожидает еще не одно прочтение и теплится надежда, что такое прочтение рано или поздно сможет распредметить, актуализировать и объективировать многое из того, что долго еще будет защищено своей собственной сложностью и величием как от сонмов брутальных критиков, так и от пошлости эпигонских наскоков “нотариально заверенных” в прошлом “марксистов”.
Касаемо же кампании по “сплошной приватизации”, которая находится сейчас в самом апогее своего осуществления, то, кажется мне, более короткого и надежного пути и способа ее дискредитации, нежели его демонстрируют ее (приватизации) наиболее одержимые и фанатичные адепты, вообще трудно вообразить и придумать. Сойдет как пена, никто и не вспомнит (разве что – с проклятиями). Это – закономерный финал и удел всех кампаний. А, кроме прочего, уже сегодня каждому, у кого сохранилась хотя бы капля разума, совести и чести уже стало ясно: приватизация, ваучеризация, акционирование, разгосударствление как оно замыслено и осуществляется в наших условиях – это есть лишь фиговый листок, сотканный с идеологических нитей и обеспеченный определенным стартовым финансовым, политическим и пр. капиталом. Листок, при помощи которого пытаются камуфлировать элементарное воровство. Хищение в особо крупных размерах того, что с таким трудом, жертвами и лишениями было обретено обществом за столь непростые и неоднозначные 75 лет.
Апроприировали. Идет циничная и брутальная экспроприация. Неизбежно затем последует экспроприация экспроприаторов.
Такая неумолимая диалектика. Где есть преступление, там будет кара. Ибо люди труда уже все поняли. И они не молчат. Они безмолвствуют. И то безмолствование (кто понимает) – красноречивее любого ора, любого крика. И известно о том еще со времен Гришки Отрепьева...
Стоит уже уяснить достаточно простую истину: в конце концов разговоры сегодня должны вестись не об “измах”. Речь идет о том, что благоприятствует, а что претит и противоречит становлению практической всеобщности творчества. Творчества как способа бытия действительного гуманизма, или, что есть то же самое: творчества как способа бытия коммунизма. И когда зацикленно указывают пальцем на “цивилизованные и высокоразвитые” страны (три десятка из двухсот), то не видят (а чаще – “не видят”), что никакой это не капитализм. Лишите этот “фасад” его “заднего дворика” (той огромной части мира, которая служит сырьевым, трудовым, интеллектуальным и пр.) ресурсом для “избранных”, лишите последних таких авторитетных аргументов, какими есть аргументы милитаристский, финансовый, идеологический и другие; добавьте к этому то обстоятельство, что данные страны значительно эффективнее использовали наш собственный опыт, нежели мы – ихний лучший и свой собственный, и можно делать вывод: сегодня человечество не может позволить себе роскошь жить не по разуму, не по науке, не по неумолимым законам исторического развития. Иначе – перспектива самоубийства всей земной цивилизации. Такова дань, налагаемая сегодня на людей за невежество, цена, которую они вынуждены платить и платят за отсутствие творчества, за дефицит творчества, за “невладение творчеством”. Вывод: невежество есть сегодня непозволительная роскошь. Невежество вообще и невежество философское – ближайшим образом. Ведь у него, невежества – тоже своя неумолимая диалектика и, соответственно, логика. Когда оно базируется не на объективной сложности процесса познания (основание – “не могу”, форма – заблуждение), а на необходимости, на вынужденности выполнять и обслуживать вполне определенный социальный заказ (основание – “не желаю”, форма – ложь) – оно банализируется. Оно становится “на поток”, его производство “индустриализуется”, становится процессом намеренного мифотворчества. И неумолимым следствием этого всегда есть банализация бесчестья. Банализация предательства. Банализация нищеты. Банализация горя. Банализация смерти. Оглянитесь вокруг: не подобную ли стремительную инволюцию культуры претерпели мы за “славное” десятилетие?..
Одним из ярчайших примеров диалектического невежества есть пример о понимании сущности форм собственности, в частности – сущности частной собственности. Той самой, которой по существу своему может, должна и противостоит собственность обобществленная, а не “общественная”.
А не зная диалектики (либо не желая ее знать), поступили в свое время очень просто: на том полюсе, где субъект собственности “один” – частную собственность на средства производства (а, следовательно, и на все остальное как производную) упразднили, а на другом, там где “все” – фактически установили. Вернее – искренне считали и надеялись, что фактически установили. Была чья-то, персонально принадлежала, стала – “всехняя”, а по факту: ничья. Общественная. А поскольку ничьей она долго по причинам вполне объективным быть не могла, то очень скоро стала “государственной”. А государство – это институт и инструмент власти. И непосредственными субъектами этой власти являются государственные люди. При определенных условиях власть государственная, отчуждаясь от трудящихся масс, превращается на частную собственность этих людей. Приватная же (частная) собственность на власть суть бюрократия. А поскольку собственность – государственная, то она в подобных условиях вполне “естественно и органически” перетекает и трансформируется в собственность бюрократическую, то есть опять же таки – в частную. Но если в первом случае субъект такой (частной) собственности персонально известен, то в случае втором он анонимизирован. Он – фантом. Он – везде и – нигде. Он – бюрократия.
Не будем входить в суть вопроса: ни портрет маслом, ни эскиз карандашом бюрократа и бюрократии (и не только в силу несимпатичности объекта, натуры, так сказать) писать в наши планы (по крайней мере, в настоящей статье) не входит. Мы уже не говорим о том обстоятельстве, что постичь феномен бюрократии основательнее, чем это было сделано К.Марксом в работе “К критике гегелевской философии права” едва ли удастся кому-либо в обозримом будущем. Для нас существенным и важным здесь есть иной вопрос. А именно: вывод о том, что бюрократия и творчество, бюрократия и свобода, бюрократия и гуманизм – несовместимы принципиально. Являются антиподами и антагонистами. Отсюда – невозможность, а посему – и недопустимость “знака равенства” между “общественным” и “обобществленным”. Обобществление в нашей философской традиции было, по существу, средуцировано к единственному, притом вовсе не определяющему его параметру: было идентифицировано с национализацией. Следствие: стремительная регрессивная (инволютивная) редукция: обобществленного к общественному; общественного к государственному; государственного к бюрократическому.
Экспроприировав в 1917 году частного собственника как индивидуального, мы в году примерно 1985 окончательно уяснили, что являемся наемными работниками (пролетариями) у частного собственника иного. Истины ради, заметим, что в лицо мы его не знали, ибо был он везде и – нигде; один в лозунгах и призывах своих – противоположный в своем естестве; почти безупречный в теории – совсем иной в практических действиях и поступках своих. Был он, как уже отмечалось, анонимизирован, удачно мимикрировал и всегда расторопно расставлял отвлекающие мишени для “строителей коммунизма”. Строители строили, а прорабы осуществляли необходимую предварительную работу и ждали подходящего момента, когда можно будет уже опостылевшие и надоевшие маски сбросить и в прорабов перестройки (социализма в капитализм) переквалифицироваться. Так оно как-то естественнее и раздваиваться не нужно... Ведь наворованные у народа трудового (в криминальном режиме) миллионы жгли руки: их надобно было пускать в режим самовозрастания, в режим капитала. А для этого нужна самая малость: сковырнуть социализм. Чему попыток свидетелями мы с вами (а, может, без вас, если вы активный соучастник процесса сего) и являемся.
А что же есть антипод собственности частной? Собственность обобществленная.
Сущность обобществления состоит в том, что это есть перманентный процесс осуществления диалектического противоречия: обобществления индивидуального (коллективного) и индивидуализация (коллективизация) общественного. Это есть процесс, позволяющий осуществить самовыявление и актуализацию всего творческого потенциала любого из субъектов собственности (один, много, все). В этом процессе обобществления личности, субъект трудовой деятельности воплощает собой (персонифицирует) универсальную силу истории развития сущностных сил человека (каждый, многие и все): как цель истории, как ее субъект. Только при этих условиях все без изъятия сферы обобществленного производства (производство вещей, идей и людей) становится действительным, то есть таким, где обеспечено органическое совпадение сущности и существования; они носят непосредственно-общественный характер.
Резюмируя сказанное, можно сделать вывод: обобществление есть имманентный (по логике дела) и перманентный процесс наполнения индивидуального содержанием всеобщего, всеобщего – содержанием индивидуального при органическом опосредовании этих моментов (общего). Экстраполировать этот принцип на процесс взаимодействия форм (субъектов) собственности – это и значит обеспечить их бытие в режиме обобществления, избежать рассечения и противопоставления этих форм и тем самым: их превращения в форму частной собственности. Т.е. в возможность эксплуатации.
(Архив 1995 года)