Глава 3
Красные клятвы на желтом поле
Брызнул мелкий дождик и поднялся ветер, разворачивая разноцветные флаги нашего войска. За моей спиной захлопало белое полотнище с синим орлом, то самое знамя, когда-то привезенное Балином в Каер-Мелот. Чуть выше нас, на вершине холма, летел багряный дракон Дамнонии, а под ним вряд стояли на коленях с десяток воинов.
‘Гвидион,’ - промолвил Бедвир с гордостью ‘Вон, третий слева.’
Мне показалось, что он шутит:
‘Гвидион? Быть того не может! Ведь он еще ребенок. Сколько ему, десять?’
‘Четырнадцать. Я ему говорю: рано тебе еще в бой, хотя бы год подожди, так он такой скандал поднял, ты бы видел. Уйду, говорит из дому, так и знай.’ Бервир так и светился отцовской гордостью, а еще христианин. Мне захотелось ему напомнить о том, что гордость – это порок, согласно его же собственной вере.
Мы видели как Артур, великолепный в своем сияющем доспехе, подошел к Гвидиону, протянул ему рукоять своего знаменитого меча, минуту спустя поднял юношу на ноги и поцеловал его троекратно.
‘Ну, поздравляю, Бедвир!’ - засмеялся я. ‘Теперь Гвидионовы скандалы уже не твоя забота.’
Он, как ни странно, понял мою шутку и улыбнулся в ответ: ‘Да вот дочек бы еще куда сплавить. Может возьмешь себе одну?’
‘Да, брат, ты, видимо, совсем отчаялся, если уж меня за жениха считаешь!’ - отшутился я, зная, что Бедвир отдал бы за меня дочь, отдал бы с удовольствием.
Артур между тем принимал присягу юноши, показавшегося мне чем-то знакомым, но я видел только склоненную темную голову и руки, обхватившие рукоять меча. У этой церемонии есть свои правила: меч господина, его руки поверх твоих, слова клятвы, поцелуй, все очень просто. Из всех мне известных людей только я один не сумел осилить этой рутины. Такой у меня талант – проваливать самые простые вещи.
* * *
Был пир, и король Артур усадил меня рядом с собой по правую руку, а я был сам не свой, двигаясь как во сне, как, верно, движется дрессированная собака. Все смотрели на меня, но я знал только о ее присутствии, по другую сторону короля, и видел иногда ее руку и прядь ее волос, и слышал ее голос. Потом в конце зала произошло оживление и двое слуг вошли в зал, и один из них расстелил на полу небольшой коврик, а второй важно внес алую подушку с королевским мечом, огонь отражался от блестящего клинка и вспыхивали зеленым и красным самоцветы в рукояти. Артур хлопнул меня по плечу, сказал что-то вроде ‘давай, иди’, и я послушал его. Мне пришлось обойти целое крыло стола, и все оборачивались ко мне и говорили что-то радостное, а некоторые дружески хлопали меня по рукам. Когда я, наконец, достиг центра зала, Артур уже стоял перед ковриком и держал меч в руке. Он просто перепрыгнул через стол, и все. Но он король, ему все можно. Я опустился на колени, протянул ему сложенные ладони, и он вложил в них рукоять своего меча и обхватил мои руки своими. Я произнес слова клятвы:
‘Клянусь служить тебе, Артур, король Британии, до конца моей жизни. Клянусь хранить тебе верность и воевать с твоими врагами и защищать твоих друзей. И если нарушу я эту клятву, пусть позор покроет мой род до седьмого колена.’
Я так мечтал об этом моменте. Я должен был испытывать гордость и радость, но мои чувства, обожженные пламенем королевы, оставались мертвы, и магия клятвы, если таковая существует, не затронула меня. Артур поднял меня, взяв меня за плечи, и громогласный рев раздался оттуда, где сидели Лотианские принцы, и я обернулся к ним, как раз вовремя, чтобы подхватить бросившегося мне на шею Гарета, который пролез под столом и в один миг пересек зал.
Впоследствии многое было сказано о том, что церемония моей клятвы осталась незавершенной. Однако, я готов поспорить, что в тот момент никто не придал этому никакого значения и я сам всегда считал себя Артуровым клятвенником, с поцелуями или без них. Я знаю, что и Артур придерживался того же мнения, всегда считая себя моим господином, что бы не произошло между нами впоследствии.
Он обратился ко мне в тот вечер:
‘Я не отблагодарил тебя, Галахад. Скажи, чего тебе хотелось бы?’
‘Твоей жены,’ - подумал я с детской глупостью, а вслух сказал: ‘Я не заслужил награды, господин, но хочу попросить о милости. Я знаю, что есть в Каер-Мелоте люди, мне не доверяющие, и я не могу их винить. Я – неизвестно кто, пришел неизвестно откуда и сразу – такой случай.’
Король нахмурился, вспомнив свои такого же рода сомнения:
‘Я тебе верю и этого достаточно.’
‘Конечно, господин. Но хотелось бы мне получить возможность заслужить твое доверие. Был бы счастлив отправиться в поход, по твоему приказу, на какого угодно врага.’ Лишь бы подальше от Каер-Мелота, от жадного огня, от безжалостной, ни с чем не сравнимой силы.
‘Хорошо, тогда вот что. Как ты знаешь, Мелвас мне присяги не давал, что само по себе огорчительно, но все же не дает мне права на прямые военные действия. Однако, если кто-то из моих воинов в поисках богатства и славы причинит Мелвасу некоторые затруднения это может вызвать между нами конфликт, весьма для меня желательный. Так что бери себе десятка три людей и пройдись по Силурии, вдоль берега, где-нибудь поблизости с Дамнонской границей, а впрочем где тебе угодно. Держись подальше от больших городов. И лишнее серебро тебе не помешает, так ведь?’
Последнее было чистой и горькой правдой, я был отчаянно беден, жил на иждивении у Гавейна и очень нуждался в собственных средствах. Поход, предложенный Артуром, особой славы не обещал, но мог принести некоторую выгоду.
Так я, король Бенвика, превратился в грабителя, по приказу моего короля и господина, и в соответствии с моими собственными меркантильными интересами.
С помощью Гавейна я отобрал себе три десятка воинов и остался свом выбором доволен. Я видел в них смелость, желание развлечься и заработать и несколько снисходительное любопытство к моей персоне, и все это мне нравилось. Агравейн и Гахерис просились со мной, но Гавейн запретил братьям даже думать о таком малопочетном деле, а у меня вышел трудный разговор с Гаретом, в результате которого он все же пообещал не бежать из дома, чтобы в тайне последовать за моим отрядом.
Мы покинули город хмурым осенним утром. Артур вышел прводить нас во двор и обнял меня на виду у всех, нарочно показывая свое ко мне расположение.
Я решил сделать небольшой крюк, и на пятый день пути привел свой отряд к Стекляному Озеру. Конечно, мне хотелось похвастаться перед Вивиан и показать ей, что ее мальчик не пропал без ее юбки, а стал клятвенником короля Артура и выполняет его важное задание, между прочим. Но прежде всего я нуждался в ее совете, а попутно хотелось мне немного повысить свой авторитет среди воинов, простым фактом своей близости со знаменитой волшебницей. Последнее удалось лучше всего: я видел робость и нерешительность с которой бывалые воины следовали за мною по неширокой тропе, вьющейся по лесу и меж холмов, и по краю затянутого дымкой болота, приближаясь к усадьбе на берегу неподвижного озера. Над озером висел густой туман, по моим подозрениям, вызванный Вивиан для пущей таинственности.
Она встретила нас на пороге своего холла, и все мы стали перед ней на колени, потому что была она госпожой Стекляного Озера, и казалась величественной, могущественной и немного зловещей.
Вечером мы снова сидели с нею на берегу озера, а луны не было видно из-за туч, и мне казалось странным, что прошло всего несколько месяцев со времени моей ссоры с Вивиан, столько всего случилось за это время. Я рассказал ей все, о Лотиановых принцах и нашей дружбе, такой для меня бесценной, об Артуре и моей роли в его спасении и, конечно, о королеве. Многое из моего рассказа было ей известно, но она слушала меня внимательно, интересуясь не столько событиями, сколько моим трактованием. Наконец, она заговорила. Не упомянув ни Гавейна, ни Артура, Вивиан заговорила о самом главном:
‘Фэйр... Она должна была родиться мужчиной, воином, королем. Она рождена повелевать и править и вести людей в бой и сокрушать врагов, отнимать жизнь, сжигать города, брать силой, ставить на колени армии и подчинять себе целые народы. И ради этого она готова пойти на любые жертвы, любые лишения, и рисковать жизнью, это даже желательно. Она представляет себя Бодиккой и бредит ее славой. А вместо этого она вынуждена вышивать шелком и играть на лютне и выслушивать гимны своей красоте. Плевать она хотела на красоту, не говоря уж о гимнах. Ей нужен бой и высокая награда. И сейчас такую награду она видит в тебе.’
‘Вивиан, что мне делать?’ - спросил я по-детски и она мне ответила:
‘Служить своему господину и не давать Фэйр того, что она хочет получить. Пусть хоть кто-нибудь сумеет ей отказать. Пусть им будешь ты, мальчик’
На рассвете мы прощались и она говорила мне:
‘Мы еще увидимся, и не раз. И помни, нельзя быть счастливым во всем. Красота, талант, голубая кровь, они тоже имеют свою цену.’
Балин присоединился к моему отряду.
‘Возьмешь?’ - спросил он мрачно, держа мою лошадь в поводу.
‘Возьму,’ - ответил я коротко, ему в тон.
‘Я – клятвенник госпожи Вивиан,’ - напомнил он снова, и я только пожал плечами: какая разница.
Балин оказался полезным: он хорошо знал дорогу и вывел нас к Силурийскому побережью, не пересекая владений Гвента и в обход Иски, где в древней крепости легионеров, несомненно содержался большой гарнизон. По холодному берегу, где каменные утесы, будто зубы гигантского дракона вгрызались в серые волны, мы ехали два дня, по пути разграбив рыбацукю деревню. Ее жители разбежались при нашем появлении, и мы никого не преследовали. Несколько лодок качались на волнах недалеко от берега, и люди в лодках смотрели как мы орудуем в деревне. Через два дня мы подъехали к небольшой крепости, владелец которой предложил нам выкуп за крепость и деревню. Выкуп я взял, и разделил с владельцем скромный ужин и длительную детальную беседу, целью которой было заманить нас дальше на Запад. Той же ночью небольшая группа всадников покинула крепость, направившись вдоль берега, и я поднял своих людей и еще до рассвета мы отправились в путь. Пока нас было видно из крепости мы продолжали двигаться на Запад, но едва крепость скрылась из вида, повернули на Север. Вскоре нам удалось поймать пастуха, которого мы угостили элем и дали ему несколько серебряных монет за сведения, представлявшие для нас определенную ценность.
Руководствуясь этими сведениями мы продолжали путь на Север и на второй день пути приблизились к крепости, которая мне понравилась прочным палисадом, чистой деревней с аккуратными крытыми свежей соломой хатами и ухоженными полями на склонах пологих холмов. Деревню мы нашли пустой и я решил, что жители ее укрылись в крепости и неприятно поразился, сравнив себя с покойным Фледгаром.
Я велел воинам зажечь факелы и стать возле хат, ближайших к крепости. Полуденное солнце отражалось от моего доспеха. Я ждал.
Наконец, из крепости выехали трое. Я махнул Грифидду и Балину, и мы неторопясь двинулись вперед.
‘Имей в виду,’ - сказал мне в спину Балин, ‘крепости нам не взять. Пока мы будем тут сидеть к ним придет подмога, нас окружат и перебьют’
Я с удивлением обернулся и Балин пожал плечами: ‘Так, хотел тебя предупредить.’
Трое выехавших из крепости поровнялись с нами и я увидел перед собой нестарого воина в железном шлеме, закрывающем щеки. В его длинную черную бороду была для чего-то вплетена светлая прядь.
‘Я – Галахад из Бенвика,’ - сказал я, будто мое имя объясняло мое присутствие и мои намерения. ‘И это – мои люди. Мы сожжем твою деревню и возьмем твою крепость и сделаем ваших детей своими рабами.’
‘Ты далеко от дома, Галахад из Бенвика,’ - заметил чернобородый довольно справедливо, и я ответил ему правду:
‘Моего дома больше нет. Его стерли с лица земли франки. И я готов сделать то же с твоим.’
Воин глядел на меня мрачно, и я заметил тяжелую печаль в его темных глазах.
‘Чего ты хочешь, Галахад?’
‘Твоего серебра, твоей еды и твоих женщин.’ Приятно, когда разговор приобретает деловой оборот.
‘Я дам тебе серебра и еды, но придется тебе обойтись без женщин.’ Иного я не ожидал.
‘Это зависит от того, сколько будет серебра,’ - я гордился своим знанием предмета.
‘Серебра будет двадцать фунтов,’ - предложил хозяин крепости вполне приемлемый выкуп.
‘Как твое имя?’ - вдруг вспомнил я вопиющее нарушение протокола.
‘Хардрис, сын Роста’ - ответил чернобородый, и жаркой волной накатил на меня горячий воздух над рекой, душный запах полевых цветов и отчаяние короткого боя в лощине. Обнажив меч, я бросил своего коня вперед.
‘Предатель’ - заорал я. ‘Сдохни, мразь!’
Он успел увернуться от моей суматошной атаки и крикнул:
‘Да ты с ума сошел! Кого я предал?’ и я ответил ему:
‘Короля нашего Артура!’
‘Ах, ты, Артуров щенок!’ - Хардрису, наконец, удалось обнажить оружие и он бросился на меня с приличной яростью. Его конь был больше и лучше, и мой, уставший после долгого марша, споткнулся и шарахнулся, и стал заваливаться на бок, но я успел спрыгнуть на землю, перекатиться через плечо и вонзить свой клинок в брюхо Хардрисова жеребца. Упал Хардрис неудачно, тяжело стукнувшись о землю и выбив воздух из легких, и я приподнял его подбородок острием своего клинка.
‘Давай, сопляк,’ - прохрипел он, едва восстановив дыхание. Шлем он потерял и я видел его худощавое сильное лицо. ‘Давай, режь’
Почему-то я не мог заставить себя этого сделать.
‘Молись, предатель,’ - сказал я, делая над собою усилие, чувствуя, как сталь вспарывает кожу.
‘Боги в свидетели, я гибну за чужие грехи...’ - вздохнул Хардрис и я вдруг понял, что говорил он правду. Я отступил на шаг.
‘Встань.’
Хардрис поднялся, провел рукой по шее, мрачно взглянул на перепачканную кровью ладонь.
‘Пошли за выкупом,’ - велел я. ‘Пусть соберут твои вещи. Поедешь со мной в Каер-Мелот.’
‘Нет,’ - ответил он тихо, но твердо. ‘Я – клятвенник короля Мелваса’
‘Ты – мой пленник,’ - я начал терять терпение и злился на себя за допущенную слабость и нерешительность. Мои люди стояли за моей спиной. Всегда кто-то смотрит на тебя, если ты – принц Галахад. ‘И если ты не пойдешь по своей воле я потащу тебя на веревке.’
‘Потащи, Галахад, или лучше добей меня, потому что никуда я не пойду. Не могу я, понимаешь?’ - такой мрачной решительностью наполнялись его слова, что я даже растерялся:
‘Почему?’
Помедлив, он ответил: ‘Жена у меня больна. Не могу я оставить ее сейчас, понимаешь?’
Мне представились светлые пряди, разметанные по подушке, бледное влажное лицо, полуоткрытые глаза, и больно кольнуло где-то у меня под ребрами: Фэйр. Я понял Хардриса прекрасно.
‘Ладно. Клянись, что приедешь в Каер-Мелот как только твоя жена поправится.’
‘Или умрет,’ - вставил из-за спины умный Балин, и лицо Хардриса болезненно передернулось.
‘Клянусь.’
‘Иди’ - велел я. ‘И вышли серебро и еду.’
Один из сопровождавших его воинов спешился, Хардрис вскочил в седло и полетел к крепости. Вскоре нам привезли две кожаные сумки с серебром, а также мешки с мукой, соленым мясом и сыром.
Я привез серебро Артуру, и он от денег отказался. Он принял меня с радостью, и был мною доволен, и объяснил мне простое правило добычи:
‘Смотри, Галахад, треть ты должен отдать мне, треть – оставить себе, а остальное разделить между твоими воинами, как сочтешь нужным, но лучше поровну. Раз я от своей доли отказался, отдай им половину, они будут довольны и в другой раз пойдут за тобой охотно.’
Король не слишком верил в приезд Хардриса, но и не гневался на меня за допущенноую мною слабость, удивительно легко позабыв о недавней смертельной опасности.
‘Теперь посмотрим что сделает Мелвас,’ - повторял он в раздумьи.
В вечер моего возвращения в Каер-Мелот я был приглашен в покои королевы, и отказаться я не мог.
В уже известной мне просторной комнате было полу-темно. Я встретил там Гавейна, обнявшего меня крепко и тепло, и Артура, который взял меня за руку и подвел к королеве. Она была одета во что-то зеленое и голубое, спадающее тяжелыми складками, и я уставился на ее ожерелье из синих, неровно ограненных камней, и почти не слышал нашего разговора.
‘Гвенифэйр, ты помнишь принца Галахада?’
‘Рада твоему возвращению, принц.’
‘Счастлив видеть тебя здоровой, госпожа моя.’ Счастлив видеть тебя, Фэйр. Я перевел взгляд на ее лицо, темные сияющие глаза, высокий светлый лоб, круглые нежные губы. Как счастлив я видеть тебя, Фэйр. Как долго я ждал этой встречи, как я боялся ее и желал.
В центре покоя стояли по кругу высокие масляные светильники, неровный красный отблеск мерцал на золоте и серебре и богатых одеждах танцовщиц, двигавшихся по кругу в странном и плавном танце. Нежные женщины, одетые в полупрозрачные одежды, были привезены из дальних южных стран, их волосы вились черными змеями, глаза горели темным огнем и вcе они были прекрасны. Медленная переливчатая мелодия лилась из странного инструмента, похожего на длинный рог, на котором играл длиннобородый старик с головой, обвязанной темным покрывалом, а женщины двигались все быстрее, тела их изгибались все томительнее, и свет отражался в их глазах.
Я сидел у ног королевы и звал ее про себя Фэйр, и отчего-то воображал, что между нами установилась особая связь, отличная от других и позволяющая мне считать ее своею. Не было рядом со мной Гарета с его теплым и чистым, детским дыханием, в жаркой, пахнущей лавандой полутьме становилось душно, и полу-голые танцовщицы извивались в страстной истоме, когда я ощутил легкое, как ветер, прикосновение ее пальцев к моим волосам на затылке. Я почувствовал себя больным, слабым, умирающим, а она склонилась ко мне и прошептала едва слышно:
‘Если угодно тебе, принц, любая из них будет твоею сегодня.’
Я торопливо ответил: ‘Нет, госпожа!’ и, смутившись, добавил: ‘спасибо.’
Хардрис приехал в Каер-Мелот в середине зимы. Снег укрывал дороги, и погода стояла холодная и ветренная, но, верный своему слову, он приехал, как только смог. Я нашел его в небогатой и не слишком чистой таверне. Дым ел глаза, и я едва различил моего пленника и двоих его спутников за столом у стены. Хардрис выглядел хмурым, усталым и не совсем здоровым, с темным осунувшимся лицом и заплывшими глазами. Он приветствовал меня осипшим голосом, не называя ни принцем, ни господином:
‘Вот, Галахад, приехал. Заждался меня, поди?’
‘Да нет, приятная неожиданность. Раньше весны я не рассчитывал тебя увидеть’ - ответил я честно. ‘Как здоровье твоей жены?’
Он не ответил мне, уставившись в стол и сдвинув широкие брови, и я смущенно пробормотал:
‘Прости...’
Он взглянул мне прямо в лицо, и взгляд его был холоден, когда он ответил мне:
‘Ты мне не друг и не господин. Я – твой пленник. Ты приказал и я пришел, а будь моя воля, век бы мне тебя не видать. Скажу тебе больше, я считаю тебя разбойником и грабителем, и если бы моим людям не было приказано явиться в Каер-Соу на побережье, я бы крепости тебе не отдал и выкупа не платил бы. А так, пятеро нас в крепости оставалось, понимаешь? Повезло тебе просто.’
Я решил ему объяснить:
‘Нет, я знал, что все воины собираются в этой крепости, на побережье. Поэтому и не пошел дальше на Запад, поэтому и на Рост напасть решился.’
‘Ну, ладно, раз ты такой хитрый да умный. Теперь что со мною делать будешь?’
‘Сначала с тобой поговорит король Артур. Ты, вероятно, не знаешь, что прoшлым летом на жизнь короля было произведено покушение.’ Я кратко рассказал Хардрису о происшедшем у старого форта. ‘Ты утверждаешь, что непричастен к этому заговору, и я тебе верю. Но вопрос остается прежним: кто устроил засаду. Нам нужно это знать. Потом ты пошлешь одного из твоих людей к твоему господину королю Мелвасу, у которого я стану просить за тебя выкуп.’
Хардрис взвился на меня: ‘Я заплатил уже!’ но я лишь рассмеялся в ответ: ‘Это ты за крепость заплатил. За тебя я спрошу еще сто фунтов.’
‘Он столько не даст,’ - пробормотал мой пленник, и я ему польстил:
‘По-моему ты стоишь большего.’
Назавтра силурийцев принимал король Артур, и я присутствовал при их разговоре.
‘Я ничего против тебя не замышлял, король, и о засаде на тебя узнал вот от Галахада. Можешь мне не верить, дело твое, но это правда,’ - сипел Хардрис в своей непочтительной манере, разговаривая со всеми, как с равными, и я кивнул Артуру, подтверждая его слова. Артур стоял у окна, вглядываясь в безрадостный зимний пейзаж, и мокрый мелкий снег залетал в окно и блестел в его волосах.
‘Один из врагов назвал твое имя. Подумай почему.’ - сказал король не оборачиваясь.
‘Не знаю, право. Откуда мне знать,’ - выдавил из себя Хардрис и я вмешался:
‘Говори правду, Хардрис. Я вижу, что ты что-то скрываешь.’
Он поднял на меня глаза, и я счел нужным объяснить: ‘Я – воспитанник госпожи Вивиан из Cтекляного Озера, не испытывай моего могущества,’ а про себя подумал: иначе я жестоко тебя разочарую.
‘Есть у меня враг, по имени Тамреус. Он состоит при короле Мелвасе, уж не знаю для чего. Может, король его зовет, когда ему нужно поблевать или задницу вытереть.’
Артур резко обернулся и Хардрис опустил голову:
‘Прости, господин король. Так, к слову пришлось.’
‘Ладно, Хардрис’ - обратился к нему Артур. ‘Может и вправду так получиться, что враги у нас с тобой общие. Придется тебе вернуться в Силурию. Требуется от тебя устроить встречу принца Галахада с твоим этим Тамериусом, столь дорогим твоему сердцу. Но если что-то случится в этом походе с Галахадом – ответишь головой. Я за него всю Силурию выжгу до тла, так и знай.’
Идея такого погребального костра показалась мне великолепной, прямо захотелось сложить голову ради такой чести. Закралась также и подленькая мысль: моя смерть могла бы дать Артуру повод для войны с Силурией, и по этой причине была бы моему королю желательна...
‘Придется ждать до весны, король,’ - ответил Хардрис, и на том мы и порешили. Тогда же, в начале весны он отправил обоих своих людей к королю Мелвасу за выкупом, увидеть которого я не надеялся. Мне нравился мой пленник, и я чувствовал перед ним вину, и даже пожалел, что не спросил у Мелваса большего выкупа, просто чтобы польстить Хардрису.
Мы выехали в путь все с тем же отрядом в тридцать бойцов и с Грифиддом, и с Балином, так никогда и не вернувшимся на Стекляное Озеро. Мне пришлось отказать многим хорошим воинам, просившимся ко мне в отряд, и я был удивлен и обрадован своей неожиданной популярностью. Балин видел ее причину в серебре, привезенном участниками прошлогоднего набега, но я в столь низменные побуждения предпочитал не верить, a относил воодушевление воинов на счет моей пламенной натуры. Было мне тогда семнадцать лет и я еще верил в такие вещи.
А еще с нами напросился Агравейн, сильно утомленный в Каер-Мелоте обществом своей супруги, и Гавейн проговорил с ним целый вечер, объясняя, что Лотианский принц оказывается под командой Бенвикского короля, и если ему такой порядок кажется странным, то лучше ему, принцу Агравейну, остаться в столице. Но мне всегда нравился Агравейн, я был рад его компании и не предвидел никаких затруднений. Именно ему я открыл подлинную цель нашего похода – вызвать войну между Силурией и Дамнонией, по желанию короля Артура и вопреки его прямому приказу.
Силурия встретила нас непрестанными дождями и ледяным ветром, но мы нигде не задерживались, держали путь во владения Тамреуса, и оказалось, что мы пересекли их во время осеннего похода, потому что лежали его земли между разграбленным нами побережьем и крепостью Хардриса по названию Рост. Построил ту крепость отец Хардриса, по имени тоже Рост, все очень просто. К крепости прилагались обширные угодья с хорошей плодородной землей, делавшей моего пленика человеком небедным.
Маршрут и план действий предложил Хардрис, когда мы крепко пили с ним в Саксонском Тапоре. Он злился на Тамреуса, на меня, на несправедливую судьбу, поставившую его, Хардриса, в трудное положение, и, конечно, был прав:
‘Смотри, Тамреус как решил, если все удастся и король Артур погибнет, то вся слава достанется ему, правильно? А вот если что-то пойдет не так, и план его сорвется, то на кого свалить вину? Правильно, на меня! В любом случае он остается в выигрыше, жаба вонючая. Больше того, не будь я твоим пленником, люди твоего короля меня бы уже на ремни порезали.’
Разговор входил в сферу опасной сентиментальности, и я поспешил направить его в дeловое русло:
‘Если я приеду к нему в крепость и попрошу о встрече, как ты думаешь, он меня примет?’
‘Примет обязательно,’ - уверял меня мой хмельной пленик. ‘А потом посадит тебя на цепь и пошлет кого-нибудь к Артуру за выкупом. Меня, например.’
Мне такой план не понравился.
‘А как мне тогда с ним поговорить?’
‘Надо поехать в Иску, купить рабов, девушек помоложе, и на Остару привезти их в Каер-Соу. Тамреус всегда туда приезжает и покупает там девушек. Такие него потребности.’
Что-то в тоне Хардриса мне не понравилось, но все же я решил его послушаться, и в середине Марта мы прибыли в Иску, где Балин и Грифидд взяли на себя труды по выбору девушек, чему я был очень рад. Сам я не мог даже смотреть на девушек без того, чтобы не вспомнить легкие пальцы в моих волосах, тихий шепот, жадный огонь, Фэйр...
Пятерых девушек погрузили в повозку, существенно замедлившую наше передвижение, и все же сумели доставить в Каер-Соу за день до праздника Остары.
Я помнил как празновали Остару на Стекляном Озере. В ночь Остары раннею весной, день сравнивается с ночью, свет приходит в равновесие с тьмой, добро со злом, жизнь со смертью. Остара – это новое начало, пробуждение ото сна, время надежды, юность года. Это также день моего рождения. Мне кажется, Вивиан сама не знала когда я родился, и просто решила праздновать мое рождение на Остару, когда-то же надо, а так – символично, да и запомнить легко.
В ночь Остары просыпается земля, и Бог-Отец прихоит на землю в обличии воина и встречает Боиню-Мать как юную и прекрасную девушку. Каждый год Вивиан поражала меня, являясь нам в облике девочки, едва осознавшей свою женственность, едва пробуждающейся к любви и чувственности.
В Каeр-Соу все было по-другому, и смысл Остары ускользал от собравшихся на праздник, сменившись желанием поглазеть на молоденьких девушек, повыгоднее их продать, или же купить подешевле. Девушек наряжали в тонкие открытые платья и заставляли терпеть обчный в это время года холод и стучать прутьям о землю, с тем, чтобы разбудить не столько землю сколько похоть покупателей. Все обряды перевиралсь самым пошлым образом, и я был очень недоволен таким нарушеним, а что бы сказала Вивиан, можно только догадываться, причем в основном по-саксонски.
Балин и Грифидд сумели заинтересовать Тамреуса и назначить с ним встречу в одном из городских трактиров. Мои воины начали сходиться туда еще с утра, и ко времени нашей встречи в большом зале с низким потолком и оленьими рогами по стенам я видел много знакомых лиц. Тамреус явился на пол-часа позже назначенного времени и сразу мне не понравился одутловатым лицом в сетке красно-синих прожилок, спутанными жирными волосами с заметной проседью и манерами наглого и надменного вельможи. Остановившись у нашего стола он уставился на сидевшего рядом со мной Хардриса с заметным отвращением и приветствовал его соответственно:
‘Блевотина собачья.’
Хардрис захрипел и стал подниматься из-за стола, но я положил ему руку на плечо и сказал вежливо:
‘Рад знакомству. Но я все же буду называть тебя Тамреусом. Я - принц Галахад и говорю с тобой по приказу короля моего Артура. Сядь, Тамреус.’
Мои воины, оказавшиеся за его спиной, придали некоторый вес моим словам, и Тамреус послушался меня, и страх мелькнул в его глубоко посаженных глазах. Воодушевленный успехом я продолжил:
‘Господин Хардрис находится под моей защитой и оскорблять его не советую. К тому же мне нет дела до ваших склок. Расскажи мне о засаде на короля Артура у старого форта на реке Мелот.’
‘Мне ничего об этом не известно, принц,’ - ответил Тамреус и, похоже, соврал.
Мне нужно было время. Я подозвал слугу с элем и не сводил глаз с мрачного лица Тамреуса пока наполнялись наши чаши, и видел зло в его глазах и ложь и страх, но в моей миссии не оставалось места для сомнений, мне нужно было знать наверняка.
‘Потрудись обяснить как получилось, что один из атакующих назвал твое имя?’
‘Ложь!’ - воскликнул Тамреус и был, конечно, прав ‘Это он!, - толстый палец ткнул в Хардриса, ’Он все устроил, мразь!’
Я молчал, довольный тем, как легко Тамреус себя выдал, и тот, воодушевленный моим молчанием, обратился к Хардрису:
‘Ну что, ублюдок, сделал Севиру счастливой? Сколько она с тобой прожила? Год, меньше?’
Он не успел договорить, когда кинжал Хардриса оказался у его горла и я, вскочив на стол, чудом успел растолкать обоих, чтобы спасти жизнь неприятного Тамреуса.
Вслед за этим произошла беспорядочная потасовка, люди Тамреуса схватились за оружие, мои последовали их примеру, а я кинулся их разнимать, и чей-то клинок задел мое плечо, но Агравейн встал со мною рядом и вместе нам удалось создать недолгое замешательство, воспользовавшись которым Тамреусу удалось скрыться. Я был весьма доволен, мой враг нужен был мне именно таким, живым, здоровым, в меру опозоренным и полным благородного гнева.
Важно встав посреди зала я громогласно заявил:
‘Собирайтесь. На рассвете выезжаем в Каер-Мелот.’ Ничего подобного я делать не собирался.
Мы тронулись в путь еще затемно, вскоре свернули с римской дороги и взяли путь на Север. Со мною поровнялся наблюдательный Хардрис и хмуро сообщил:
‘Так мы в Каер-Мелот не попадем.’
Я с ним охотно согласился и добавил: ‘Мы едем к тебе в Рост.’
Хардрис подумал немного и высказал свои подозрения:
‘Тамреус за нами погонится.’
Я ответил откровенно: ‘Очень на это надеюсь. Мне показалось, что между вами сложились несоседские отношения. Хочу дать тебе возможность разрешить ваши разногласия.’
‘Клинком в его жирное брюхо.’ - предложил Хардрис, и снова я согласился:
‘Желательно. А попутно я хочу осмотреться в его владениях.’ - сказал я несколько туманно, но мой пленник меня понял:
‘Особенно насчет еды.’
‘Ну, и серебра тоже. Мне людям надо платить,’ - поделился я своими заботами.
Купленные в Иске девушки следовали за нами. Одна из них, с длинными светлыми волосами напоминала мне Фэйр. Впрочем, все напоминало мне Фэйр: выглянувшая из-за туч луна, крик ночной птицы, яркие языки огня над жаркими углями.
К вечеру мы подъехали к монастырю, и я немало удивился, обнаружив в Силурийской глуши такое заведение. На всякий случай я велел ничего не трогать, но потребовал с монахов выкуп – серебром и едой. Они заплатили мне вдвое меньше спрошенного, утомив меня жалобами и плохой латынью, но я обошелся без особой строгости, вспомнив, что король мой Артур тоже был в своем роде христианином.
Девушка со светлыми волосами поднесла мне кувшин воды, стала лить мне на руки. Я заметил ее маленький треугольный рот, опущенные длинные ресницы.
‘Как твое имя?’ - спросил я ее, сомневаясь, что она поймет меня по-дамнонски, но она ответила:
‘Ниэль.’
‘Откуда ты, Ниэль?’ - сделал я еще одну попытку и получил ответ такой же односложный: ’Из Улада.’
Позже, вспомнив о длинных ресницах и белой тонкой шее, я велел запереть девушек в одной келье и поставить у дверей стражу. Мои опасения оказались напрасными, ночь прошла спокойно, и утром мы продолжили путь. Хардрис ехал рядом со мной и рассказывал мне о деревне, в которой мне предстояло осмотреться, и я предложил ему:
‘Хардрис, может так получиться, что твой приятель Тамреус возьмет Рост в осаду. Более того, я на это надеюсь. Хорошо бы поехать вперед, предупредить твоих людей, подготовить крепость к защите.’
‘Ты отпускаешь меня в Рост?’ - Хардрис так резко дернул поводья, что его конь испуганно попятился, и я бросил ему через плечо:
‘Почему бы и нет?’
Нельзя так искушать людей, думал я, глядя, как оседает пыль над дорогой, по которой Хардрис увел пятерых моих воинов в Рост. Что ему стоило отрезать меня от крепости, сдать Тамреусу, избавиться от своего плена? Рассуждения носили чисто теоретический характер, в верности своего пленника я, отчего-то не сомневался. Тогда же я послал Балина с двумя воинами в Каер-Мелот, призывая короля Артура привести войско к Росту, надеясь на то, что план мой удастся.
Деревня, обещанная Хардрисом оказалась довольно большой, и мы позволили людям разбежаться, а я надеялся на то, что Тамреус вскоре узнает о том, как мы распоряжаемся в его владениях. Ночевали мы все в той же деревне, где нам с Агравейном, конечно, отвели самую большую хату, условно разделив ее на два покоя подвешенной к потолку лошадиной попоной. Я долго ворочался на пахучих, и, без сомнения, блохастых шкурах и снова казалось мне, что я болен и слабость противно разливалась по жилам и, наконец, я растолкал спящего у меня в ногах Грифидда:
‘Грифидд, проснись! Слышишь, приведи мне ту девушку...’
‘Беленькую?’ - спросил Грифидд, зевая.
‘Да, ее зовут Ниэль,’ - мне было важно, чтобы он не ошибся.
‘Хорошо, сейчас приведу, гоподин.’
Она и вправду пришла вскоре, появилась темной тенью в сером дверном проеме, спрятав светлые волосы под накинутый на голову плащ, шагнула в комнату, ахнула, споткнувшись о постель, упала на колени, снова ахнула, увидев меня совсем рядом. Я коснулся ее щеки, подбородка, провел пальцем по круглой шершавой губе, и она легла рядом со мной. Я крепко обнял ее, жарко и нетерпеливо, содрогаясь от неудержимого желания. К лешему Вивиан с ее нравоучениями.
Весь следующий день мы видели всадников, следовавших за нами на приличном расстоянии. К вечеру они совсем обнаглели и подъехали довольно близко, и стало их как-будто больше, но мы обманули их, перейдя вброд широкую медленную реку и укрывшись на ночь в лесу. Огня мы не разжигали, спали одетыми и при оружии, и продолжили путь еще до света.
Мы увидели крепость Рост к полудню. А между нами и прочным высоким частоколом, перед круглыми хатами деревни, увидели мы отряд вчерашних всадников, числом примерно равный нашему, надежно перегораживающий наш путь.
Я остановился в нерешительности и с тем же чувством обратился к Агравейну:
‘Что мы будем делать, принц?’ - хотя особого выбора у нас не было. Того же мнения придерживался и Агравейн:
‘А что тут думать, Галахад? Надо пробиваться в крепость!’
Я не хотел ему говорить о том, что стал вдруг сомневаться в Хардрисе, в том, что вожделенная крепость предложит нам приют, а не темницу. Пока я так раздумывал, ворота крепости отворились и выпустили пеший отряд в двадцать, примерно, пик. Воины сомкнули щиты в цепь, и первые пики полетели в преграждавших наш путь всадников, а я уже пришпоривал коня, тянул из ножен меч и орал, захлебываясь от отстрой, крылатой радости:
‘Вперед! За Артура! В атаку!’ и рядом со мною летел Агравейн и тоже орал что-то вдохновенное, а за моей спиной, крепко прижавшись ко мне, скулила от страха Ниэль.
Вражеский отряд, зажатый между стеной щитов и нашей суматошной, но пылкой атакой, не сумел нас остановить, воины Хардриса расступились перед нами и снова сомкнули щиты за нашими спинами, и стали медленно отступать к воротам. Отличная выучка с железной дисциплиной спасли немало жизней в тот день.
Так мы вошли в крепость Рост и укрылись за ее высоким частоколом, и я, спрыгнув на землю и осторожно сняв с седла полуживую от страха Ниэль, увидел заляпанного кровью Хардриса и крепко его обнял. Он, конечно, оттолкнул меня и напомнил: ‘Ты мне не господин и я тебе не друг,’ но я увидел улыбку в углах его губ и сказал глупость:
‘Я тебя отпуская, ты мне не пленник больше!’
Тогда Хардрису пришлось мне напомнить:
‘Подумай, если я не пленник тебе, то мой долг повиноваться господину моему королю Мелвасу,’ и я отступил от своего слова с беспримерной легкостью:
‘Шучу, что ты. Конечно, ты мой пленник. И, принимая во внимание твои превосходные боевые качества, я повышаю твой выкуп до пяти сотен. Не стоит благодарности.’
Странная это была осада. К концу первого дня количество осаждавших удвоилось и Хардрис злорадно сказал, что Тамреус может при желании поднять до сотни воинов. Нас, защитников крепости, насчитывалось пятьдесят восемь, не считая раненых в схватке у ворот и жителей деревни, вооруженных вилами и топорами. Таким образом наши силы оказались примерно равны и я думал о том, как сдвинуть чашу весов в нашу сторону. Такой способ вскоре нашелся: колдовство Стекляного Озера. Каждую ночь я спускался со стены, бесшумный и невидимый, сливался с темнотой и пробирался во вражеский лагерь, где сеял страх, липкий ужас темноты, гдядящей в спину, холода, заползающего под кожу, страх тени, стоящей на самой границе зрения, страх древнего непостижимого могущества.
Потом я возвращался в крепость, взбираясь на стену по заранее спущенной веревке, возле которой всегда ждали меня Агравейн с обнаженным оружием и Ниэль с ведром воды. Я раздевался до пояса, смывал кровь и грязь, и брал ее в свою постель со всем торопливым пылом семнадцатилетней неопытности, и в самый последний миг, за гранью рассудка, звал ее Фэйр.
А утром мы наблюдали поднимавшуюся в лагере панику, где обнаруживались четыре головы караульных, насаженные на пики и глядевшие на лагерь пустыми глазницами с четырех же сторон. Или вылавлись из колодца два тела, брошенные туда два дня назад и успевшие отравить воду. Или же снималась со столба голова черной овцы, насаженная на гвоздь прямо над головой караульного, всю ночь не сомкнувшего глаз. Такая ерунда пугала воинов больше всего, предвещая немыслимые и неотвратимые беды, самого мистического рода, а когда я просто поджег хату, где осаждавшие держали свою еду, это бедствие было воспринять войском Тамреуса чуть ли не с облегчением, как самая обычная военная неудача, ничего общего с нечистой силой не имеющая. Я бросал камни в котлы с едой, связывал узлами гривы лошадей, совал грязь во рты зарезанных караульных, развлекался по-всякому, а нанятый Тамреусом друид выл в отчаянии. Посланные в дозор всадники возвращались все реже, войско Тамреуса таяло и погружалось в бездны сверхъестесвенного ужаса, и штурмовать наши стены не спешило. Все чаще важный и толстый Тамреус появлялся у наших ворот в сопровождении воина с белым флажком на пике, но никто с ним не говорил и в крепость его не звали. Я проводил дни в приятном отдыхе с Ниэль и в рассуждениях о природе храбрости: отчего, например, бывалый воин, не дрогнувший в битве, трясется от страха, увидев в поле связанные узлом колосья? - и был я в Росте почти что счастлив.
Так прошло пол-луны и войско Тамреуса осады не снимало, из чего я заключил, что он надеялся на подмогу, и не ошибся. Они появились теплым и тихим вечером и заходящее солнце огнем окрасило сталь их оружия. Голубые флаги Силурии шевелились на их пиках, и было их так много, что мрачный Хардрис, стоявший рядом со мной на стене, удивленно присвистнул.
‘Ну что, пленник, готов умереть за моего короля Артура?’ - спросил я, и Хардрис ответил в своей обычной изящной манере:
‘Плевать мне на вас обоих.’
Наутро у ворот появилось важное посольство под теми же синими флагами и Хардрис виновато пояснил:
‘Король Мелвас. Раз я его клятвенник – должен принять.’
Ворота открылись, впустив шестерых всадников, и мы сошли во двор им навстречу. Хардрис опустился на землю перед всадником в превосходном, покрытом голубой эмалью доспехе, я, конечно, остался стоять.
Всадник спрыгнул на землю, поднял Хардриса и обратился ко мне с приятной улыбкой:
‘Принц Галахад! Слыхал о тебе много славного. Сожалею, что выпало нам свидеться при столь враждебных обстоятельствах.’
Я сдержанно поклонился: ‘Король Мелвас,’ и вынужден был напомнить себе о том, что слышать обо мне Мелвас не мог ничего, кроме сомнительной рекомендации Тамреуса, а значит он врет и пытается мне понравиться в каких-то своих вражьих целях.
Очарование короля Мелваса было продуктом жесткого самоконтроля и неплохого, хоть и циничного, знания человеческой натуры, и в немалой степени определялось его завидной внешностью. Был король высок ростом и широк в плечах, с красивым правильным лицом в обрамлении вьющихся каштановых волос и такой же бороды, кажущейся на вид мягкой и шелковистой. Он умел широко и белозубо улыбаться, искрить веселыми серыми глазами и говорить глубоким грудным голосом. Женщины должны от него пропадать, подумал я с непонятной ревностью. В добавок к пышному облику у Мелваса обнаружилась маленькая суть. Такая маленькая, что я даже не сразу ее заметил. А заметив, удивился: глазами великолепного короля глядел на меня капризный избалованный ребенок, вечно обиженный тем, что его не там посадили, дали не тот кусок пирога, а вместо боевого жеребца подсунули пузатую пони.
‘Что привело тебя в мое королевство, принц?’ - приятно спросил Мелвас и я ответил ему с улыбкой не менее ослепительной:
‘Надеюсь получить от тебя выкуп за моего пленника господина Хардриса: пятьсот фунтов серебром.’
‘Пятьсот?’ - удивился Мелвас неслыханной сумме, и я заставил свой голос звучать сердечно:
‘Очень мне дорог мой благородный пленник.’
‘На пятьсот фунтов дорог?’ - уточнил Мелвас
‘По самой меньшей мере на четыреста пятьдесят.’ Так принято у людей, делать вид, что пытаешься договориться.
Король выглядел несколько растерянным, с чем я мысленно себя поздравил и решил развить успех:
‘Помимо того, господин король, прошу защиты от твоего подданного, некоего Тамреуса, причиняющего нам немало неудобства этой нелепой осадой.’
‘Принц Галахад,’ - король все еще улыбался, но менее решительно, ‘крепость придется отдать.’
‘С радостью. В обмен на четыреста пятьдесят фунтов серебром.’
‘Послушай, ты провел по моей земле вооруженный отряд, разграбил монастырь, разорил деревню и захватил крепость. Теперь ты имеешь наглость требовать с меня выкуп!’ Каждое слово Мелваса было правдой, он это понимал и оттого наливался гневом, и так зарождалась наша крепкая, взаимная, устойчивая неприязнь.
Возмущение Мелваса было вполне искренним, и мне даже стало немного стыдно. Я вздохнул:
‘Грехи мои тяжелы и многочисленны и мне придется ответить за них перед господином моим королем Артуром. Да, кстати! Мне нужно взять с собой в Каер-Мелот этого самого Тамреуса. Королю Артуру интересно с ним побеседовать и узнать по чьему приказу на него была устроена засада, прошлым летом, у старого форта на реке Мелот.’
Если можно моргнуть не закрывая глаз, то Мелвас сделал именно это.
‘Твоей наглости нет предела, Галахад!’
‘Ты мне льстишь, король.’
‘Когда мы возьмем крепость, я велю драть тебя кнутом, как нашкодившего щенка!’
С этими словами король Мелвас красиво развернулся, вскочил в седло и отправился восвояси. Пахнуло приятным свежим запахом, и я сказал, глядя как за посольством закрываются ворота:
‘Хорошие у него духи. Надо будет спросить где берет, при случае заказать и себе флакон. Вот, кстати, и госпожа моя Вивиан тоже духи делает, как это я не догадался у нее перехватить в последний раз!’
Хардрис со стоном опустился на землю и схватился за голову:
‘О, боги, какая дурость! Иногда мне кажется, Галахад, что ты не в своем уме.’
‘Вполне возможно,’ я присел рядом с ним на корточки. ‘Слушай, Хардрис, Мелвас сам виноват, не надо было устраивать покушения на Артура. И вот что еще. Если мы доживем до завтра, я отпущу тебя на свободу.’
Конечно, мы дожили до утра. Как только Мелвас повел своих людей на штурм, новое войско показалось на холме, под золотым знаменем с багряным драконом, и было их бесчисленное множество. Я велел Хардрису оставаться в крепости, и вывел свой отряд за стены, и Агравейн блестал опасной Лотиановой отвагой, а бились мы в пешем строю, и Грифидд уже не пытался спрятать меня за своей спиной.
Мне очень хотелось поймать Мелваса, но он, полный печального достоинства, сдался королю Артуру, зато нам удалось окружить перепуганного Тамреуса, и Агравейн подрезал жилы его лошади, в потом мы все смотрели с интересом, как нарушивший мой приказ Хардрис убивал своего врага, и он не спешил.
Потом мы пировали в крепости, и все были пьяны, потому что еды не хватало, зато эль и вино лились рекой. Артур обнимал меня при всех, и посадил меня рядом с собой за стол, а Ниэль стояла за моей спиной и подливала мне вина.
Ночью я заблудился и не смог найти своей постели, зато набрел случайно на Хардриса, сидевшего у огня во дворе, и сел с ним рядом.
‘Вот и все,’ - проговорил Хардрис. ‘Нет больше Тамреуса. Так я мечтал его прикончить, а теперь как-то, я не знаю... пусто.’
Он говорил не со мной, просто говорил в моем присутствии, и я не особенно его слушал, а думал о том, что поеду с Артуром в Каер-Мелот, увижу Фэйр и не стану больше ее бояться, а напротив, буду принимать любое приглашение в ее покои, смотреть на нее не скрываясь и говорить с нею всякий раз, когда она того пожелает. Хардрис между тем продолжал:
‘Ты знаешь, Севира была обещана ему, Тамреусу. Ее отец был данником Тамреуса, ну и задолжал ему что-то. Вот, этот кабан и предложил – отдай дочь в уплату долга. Да не в жены, а так, для удовольствия. А мы с Севирой уже знали друг друга, понимаешь? Разговаривали друг с другом, два раза на ярмарке в Иске, потом еще на реке. Танцевали даже один раз на Белтан. Нет, только танцевали, больше ничего, кончно. Она как узнала про Тамреуса, послала ко мне мальчишку. Я сразу в седло, людей с собой взял несколько, и – за ней.’
Хардрис поднял кружку, стал пить, будто через силу, вытер рот рукой и снова заговорил:
‘Она выбежала ко мне босиком, в одной рубашке. Босиком... Я посадил ее на коня, позади себя, она меня обхватила, да так крепко, я даже не ожидал, что у нее руки такие сильные окажутся. Ну, привез ее в Рост, а у меня бард тогда гостил приблудный, но все обряды провел, как положено. Их этому учат, ты знешь? Вот, а я не знал. А потом я ее сразу взял к себе в постель. Так что когда ее отец заявился под вечер, она уже была моей женой, по всем правилам, по всему закону. Очень она боялась, что я отдам ее обратно. Как будто такое возможно. Я дал ее отцу серебра, сколько он должен был Тамреусу, даже больше. А на другой день является Тамреус, серебро высыпал прямо на землю и давай браниться. С тех пор так у нас и пошло. Два раза похитить ее пытался, троих моих людей убил. Ну, а я его, сколько-то. Я Севиру даже за стены одну не отпускал, так и жила у меня в крепости, как пленница. А прошлой весной, год назад, заболела лихорадкой, и вроде поправилась, вставать даже начала, а потом снова слегла. И так все лето, то лучше, то хуже, такая бледная стала да худая, все кости видны были. Ну вот, а зимой умерла, да так тихо, заснула и не проснулась, вот и все. Я потому и к тебе поехал, что не мог здесь один, в Росте.’
Я глядел на него и видел в нем глубокую печаль, и какое-то детское недоумение на такую несправедливость, и я сказал ему единственное, что пришло мне в голову, в чем был я уверен, полностью и без сомнений:
‘Она была счастлива, ты знаешь? Когда увидела, что ты приехал за нею и выбежала к тебе босиком.’
Мы помолчали и Хардрис сказал мне:
‘Если ты меня отпустишь, я буду тебе другом.’
‘Конечно, я тебя отпускаю, Хардрис. Но Мелвасу этого знать не надо. Нехороший он господин, к тому же и сам пленник, поедет с нами в Каер-Мелот. А ты как хочешь, Хардрис. Возьму тебя с собой с удовольствием, но настаивать не стану. Я тебе друг, но не господин.’
Так мы с ним и уснули во дворе, прямо на земле, а на следующий день стали друг друга немного стыдиться, словно сожалея о пьяной ночной откровенности, но я не слишком о нем заботился, поглощенный прощанием с Ниэль, удивленный неожиданной горечью этого прощания. Я гладил ее волосы, касался ее тонкой шеи и грелся напоследок наивным теплом ее простой мечты: выйти замуж, родить детей, растить их в маленьком доме у реки, научиться варить хороший эль и ткать цветной ниткой... Не было мне места в ее мечте, ну а ей не было места в моей. Я оставил ей серебра и, конечно, дал ей свободу, как и остальным девушкам, купленным в Иске, но одна из них последовала за Агравейном и Ниэль грустила, что я не сделал ей такого же предложения. Расставаясь с с нею, чувствовал себя виноватым. Впрочем, я уже начал привыкать к этому обычному для меня чувству.
* * *
Трое всадников спускались к нам с холма и Бедвир широко улыбнулся, узнав в одном из них своего Гвидиона. Следом за ним трясся Хардрис, почти совсем уже седой, но по-прежнему жилистый, крепкий и резкий. Я смотрел на третьего, темноволосого юношу с мелкими и милыми чертами свежего лица, с треугольным ртом и пушистыми ресницами: Лиам. Я знал о его существовании от Хардриса, но увидел его впервые. Бедвир шумно приветствовал сына, я тоже сказал Гвидиону положенные поздравления и протянул руку спутнику Хардриса: ‘Лиам. Поздравляю. Верю, покажешь себя достойным этой чести.’ Он ответил мне крепким рукопожатием: ‘Спасибо, отец.’ Он произнес последнее слово очень осторожно. Так всадник направляет коня в реку, не зная глубины, опасаясь течения, и я улыбнулся ему ободряюще. Не беспокойся, я не сержусь на тебя, сын. Такой сегодня день, чтобы признать все свои ошибки и покаяться во всех грехах. Такой сегодна день. Последний.
* * *
По возвращении из Силурии великодушие короля Артура обрушилось на нас, как падает летний дождь: обильно, щедро и без разбора, на зеленеющие поля, на пыльные крыши, на навозные кучи, на головы достойные и прочие, в равной мере. Среди всего этого великолепия братской любви и всеобщего прощения в самом выигрышном свете предстала внушительная фигура Мелваса. С ролью благородного пленника и короля в изгнании он справлялся потрясающе, приобретя откуда-то манеры скромного достоинства и выражение затаенной печали на красивом бледном лице. Гостеприимство короля Артура он воспринимал как должное и стоически переносил тяготы своего пленения в покоях, не уступавших по роскоши королевским.
Мне жаловаться тоже не приходилось. Артур осыпал меня милостью и дал мне серебра, которым я поделился со своими воинами, и по моей просьбе позволил Хардрису взять земли покойного Тамреуса, и оказал мне большую честь, назвав меня покорителем Силурии на пиру в Каер-Мелоте. Услышав эту похвалу, и вправду излишне претенциозную, король Мелвас поднес к лицу ухоженную руку жестом мучительной скорби, а сидевшая рядом с ним Фэйр взглянула на меня с брезгливым недоумением, как на невежу, испортившего за столом воздух.
Напрасно я строил планы моих отношений с Фэйр, напрасно беспокоился о том, как стану я противиться ее желанию. Ее желание, твердое как сталь и такое же беспощадное, было всецело направлено на царственного пленника и тот не слишком ему противился, появляясь с королевой повсюду, просиживая часами в ее покоях, подавая ей подушки и чаши с водой и уроненные ею цветы с такой же печальной покорностью судьбе, с которой, должно быть, неудачно постриженный Самсон садился за прялку. Я видел их повсюду, хоть и старался избегать их всеми силами. Я видел их во дворце, и в лавках торговцев, и в саду, где расцветали розы и девушки носились с радостным визгом, а она прохаживалась с Мелвасом по выложенным камнем тропинкам и он брел, хромая, и, внезапно остановившись, опирался дрожащей рукой о стену и сдвигал к переносице круглые брови и королева заботливо касалась пальцами его рукава, а он мужественно покачивал головой: ах, тебе больно, милый? Нет, дорогая, все прошло. Ведь я мужчина, а мужчинам больно не бывает. Я готов был задушить их обоих, а стоявший рядом со мною на стене Балин задумчиво проговорил:
‘Странно, я не помню чтобы Мелвас хромал,’ и я мрачно ответил: ‘Задницу отсидел.’
Жаркие солнечные дни, наполненные жужжанием пчел и запахом цветов, и светом, и миром, тянулись бесконечно, а ночи, усыпанные звездами и звеневшие пением цикад, были невыносимы, и я жалел, что не взял с собой Ниэль и думал, что должен завести себе девушку, любую, какую угодно, лишь бы забыть, хоть на мгновение, как легкие пальцы моей королевы легли на рукав нахала и притворщика.
Я показывал чудеса в соколиной охоте, плавал в реке с Гаретом до полного изнеможения, не пропускал ни одной из многочисленных военных игр, устраиваемых Артуром в честь победы над Силурией, и даже начал вызывать легкое раздражение своими в этих играх успехами, и чувствовал себя беконечно одиноким и несчастным.
К началу Августа наш плененный король оправился от своих мифических ран настолько, что смог перенести церемонию королевской присяги, обставленную с пышностью и должной торжественностью. Церемонии предшествовал турнир, в котором десять пеших и десять конных дамнонцев бились с таким же количеством силурийских воинов. Для укрепления дружбы между братскими народами Артур велел дамнонцам выступать под силурийским флагом, а воины Мелваса несли нашего дракона, а я от участия в турнире отказался, да и Гавейн выглядел растерянным и недовольным в голубой силурийской тунике. Мне хотелось уйти и не видеть важного Мелваса и сияющую Фэйр и радостного оживленного Артура, но все же я остался и досидел до конца, потому что так принято у людей, на время праздника скрывать свою вражду.
Потом был пир, на котором я сидел с Лотианскими принцами и ел из одной тарелки с Гаретом, тогда уже двенадцатилетним и за лето ужасно выросшим, и пил я слишком много и слишком громко смеялся грубым шуткам Гавейна. Перед нами выступали танцоры и один из них жонглировал ножами и все смотрели с интересом и надеялись увидеть как он промахнется и порежется, а я воспользовался моментом и выскользнул из-за стола и пошел в нашу с Гаретом спальню и растянулся на своей постели в пьяной и горькой тоске.
Там и нашел меня Артур. Он вошел бесшумно, словно ученик Вивиан, и, помедлив у порога, позвал меня негромко:
‘Эй, Галахад!..’
на что я промычал что-то неразборчивое. Он присел на край моей кровати и потер ладонью подбородок и сказал:
‘Устал я от этого всего,’ и я понял его прекрасно. Я попытался подняться, но он приказал: ‘Лежи’ и прижал меня ладонью, и спросил, немного погодя: ‘Что, выпил лишнего?’ Я молча кивнул в ответ. Луна светила в окно, по-ночному тревожно пахли в саду цветы, и я был благодарен королю за то, что, оставив своих гостей, он пришел ко мне и сидел со мною молча, и тоже смотрел в светлое от луны окно.
‘Хочешь, пошлю тебя в посольство? В Уэлльс, к королю Пеллесу? У него крепость прямо на берегу озера, тебе понравится. Он обеспокоен моей дружбой с Мелвасом, хочу передать ему подарков и на словах что-нибудь хорошее. Ирландцы его беспокоют часто, так что может и драться тебе придется. Как, поедешь?’
‘С удовольствием, господин,’ - ответил я с облегчением, уже предвкушая скорый свой отъезд.
Я принялся за сборы со всем рвением и в дополнению к Балину и Грифидду, решил взять с собой еще десяток. Недостатка в желающих не было, хотя я и твердо заявил, что серебра в тот раз не не предвиделось. Удивил меня Гавейн, попросив взять с собой Гарета, твердо пообещавшего удрать из дома неприменно, если снова откажут ему в его просьбе. Гарет так откровенно радовался поездке, с такой забавной серьезностью выбирал вещи, готовил оружие, расспрашивал о маршруте, что я и сам радовался, глядя на него. Наш отъезд из Каер-Мелота получился праздничным и веселым, дорога выпала нам легкая и приятная, и мы взяли с собой соколов и охотились каждый день. Я ехал рядом с Гаретом и рассказывал ему о римлянах, о том, как они строили из камня, умели делать метательные машины, стекло и крыши из черепицы.
Редко удавалось мне увидеть такое прелестное место, как окрестности замка Корбеник. Пологие холмы, поросшие светлым лесом, амфитеатром спускались к огромному чистому озеру, где ели смотрелись в неподвижную воду, и замок, построенный на месте старой римской виллы, казался ненастоящим в своей заколдованной красоте. Я сразу решил злоупотребить гостеприимством короля Пеллеса и остаться в Корбенике на сколько позволят приличия, а потом задержаться еще немного. Сам король показался мне похожим на гнома из старинных Уэлльских преданий. Был он невысок ростом, необычно широк в плечах и передвигался странными неровными шагами из-за давней боевой раны. Он бурно обрадовался нашему посольству, с восторгом принял подарки Артура, так же как и его дружеские уверения, и сразу понравился мне своей открытой неприязнью к Мелвасу.
‘Крыса вонючая!’ - орал он весело, и я горячо с ним соглашался, хотя на крысу красавец-король не походил ничуть. ‘Сватался к моей Элейн, да, представь себе, передумал! И я этому рад сердечно! По мне лучше иметь зятем жабу болотную, чем этого Силурийского засранца!’
Дочь Пеллеса Элейн я увидел в вечер нашего приезда и неприятно поразился ее красоте и сходству с Фэйр. В ее обществе я почувствовал смутное беспокойство, испытанное мною прежде в присутствии могущественной и непонятной мне магии. Я не заметил в ней ничего, объясняющее мое беспокойство: чистое и простое желание понравится, любопытство к столичному воину из окружения самого короля Артура, о котором она даже слышала что-то героическое. Их сведения обо мне были в основном сплетнями и враками, но лестного характера, и я с необычным для меня тщеславием, не спешил их опровергать. Сын Пеллеса Элизер, энергичный крепыш несколькими годами постарше меня, тут же потребовал драться со мною на мечах. Я не смог ему отказать и, оказавшись более ловким и умелым меченосцем, позаботился о том, чтобы поражение Элизера не было унизительным. Гарет вогнал меня в краску своим бешенным восторгом по поводу моей легкой победы, и Элейн тоже разрумянилась от удовольствия и показалась мне еще более прелестной. Она была моложе Фэйр, и вместо тонкого изящества королевы поражала юной спелой чувственностью, нежной округлостью форм в сочетании с невинным полу-детским незнанием своей красоты. Но все одно, я видел в ней Фэйр, как видел ее в каждой красивой женщине, и тосковал по ней, и не было мне спасения, не было мне покоя под сиреневым небом Корбеника, где луна смотрелась в озеро, а спелые звезды скатывались с небес и обжигали своим ледяным огнем.
Облегчение, как всегда, принесла война. Злая весть пришла в Корбеник вместе с беженцами из разоренной ирландскими разбойниками прибрежной деревни. Такие набеги были в Корбенике делом обычным и воины Пеллеса соблюдали примерную готовность, поэтому и начался наш поход с досадного недоразумения, когда Элизер увел свой отряд к Ирландскому морю не дождавшись меня. Мы пустились за ним вдогонку, ориентируясь на поднимавшийся на горизонте столб дыма. Там мы и догнали Элизера с его воинами. Мы застали их отчаянно отбивающимися от пеших, дикого вида ирландцев, устроивших засаду на Элизера и сумевших прижать его отряд к самому берегу моря. Нам просто повезло застать их в живых, а вернее повезло Элизеру и его людям, когда мы на всем скаку атаковали разбойников с тыла и те, увлеченные боем с воинами Корбеника, не успели построиться в цепь и гибли, так и не понимая откуда пришла их смерть. В живых их осталось всего с десяток, когда им удалось отступить к крутому скалистому берегу, где наши кони пройти не смогли, а пока мы искали окружной путь, ирландцы достигли своей ладьи и столкнули ее в воду. Они кричали нам издалека, но мы не слышали их слов в шуме прибоя, да и особенно не интересовались. Я уже повернул коня прочь, когда что-то происшедшее на ладье все же привлекло мое внимание: на борту ладьи стояла женщина в белой рубашке и с длинными летящими по ветру волосами. Раздался крик и женщина упала в воду. Я спрыгнул на землю, увязая в песке побежал к кромке прибоя, на ходу сдирая с себя тяжелый доспех, стягивая сапоги, нырнул в кипящую пеной волну. Я вырос на Стекляном Озере и плавать научился раньше, чем ходить, но волны поднимались все выше и я не видел уже на пляшущей зеленой поверхности ни белой рубашки, ни темных волос. Я нырнул и поплыл под водой и почти сразу увидел ее, а вернее гриву черных волос, шевелившихся в воде. Я вытащил ее на поверхность и она с криком вдохнула, забилась в моих руках, пытаясь схватить меня за шею, но я увернулся и оказался за ее спиной и осторожно прижал ее к себе.
‘Тихо, тихо, не бойся, я помогу тебе,’ - заговорил я успокаивающе, но она меня не слышала и не понимала. Я вынес ее из кипящего прибоя, почти болезненно ощущая ее мягкую тяжесть, руки, обнимавшие мою шею, быстрое теплое дыхание на моей щеке. Нет, так больше нельзя, думал я, надо завести себе девушку, как вернусь в Каер-Мелот, первым делом.
Мы отвезли женщину в ее разоренную деревню, куда уже начали возвращаться уцелевшие жители, и там же мы оставили наших раненых. Я обернулся к стоявшему рядом воину и оцепенел, узнав в нем Гарета.
‘Ты что?’ - пролепетал я, едва живой от ужаса. В спешке нашего отъезда из Корбеника, в суматохе боя, я не заметил как он увязался за нами. Его одежда была заляпана кровью и я рявкнул:
‘Ранен!?’
‘Нет, Галахад,’ - торопливо проговорил Гарет, и я с размаху влепил ему хорошую пощечину.
‘Ну все, Гарет, больше я тебя никуда и никогда с собой не возьму! Мне такие прыткие да своевольные герои не нужны. Так Гавейну и скажу,’ - прошипел я, наливаясь раздражением на такую его дурость, а прежде всего на свою.
Возвращаясь в Корбеник Гарет плелся где-то позади, старательно от меня прячась, а я все никак не мог придти в себя, представляя себе что могло бы случиться с двенадцатилетним ребенком, вверенном моей заботе. Стояла душная тяжелая жара и все мы заметно обрадовались, вернувшись в замок, где нас встретили, как героев.
Из-за жары столы к ужину накрыли прямо на лугу и там же, на берегу озера поставили для нас шатры для ночлега: цветные льняные полотна, натянутые на кольях.
За ужином меня много и незаслуженно хвалили, тем самым смущая до слез:
‘Спас, просто всех спас!’ - орал подвыпивший Элизер, размахивая правой рукой. Его раненная левая висела на перевязи. Многие были ранены в том бою, лишь на мне не было ни царапины и я начинал верить в свою загаворенность.
‘Повезло просто,’ - отказывался я от перувеличенной чести. ‘К тому же нас четырнадцать было. Вот даже Гарет воевал, а за это Гавейн с нас обоих шкуру спустит, и правильно сделает.’
‘Герои, все герои,’ - повторял Пеллес, самолично принесший откуда-то кувшин особо пахучего меда. Он налил себе и мне и отказал подставившему кубок Элизеру: ‘Хватит тебе уже, ели сидишь’ и, как ни странно подозвал Элейн: ‘Иди, дочка, выпей тоже немножко, сегодня можно. Вкусно, правда?’ Мед действительно был вкусным, пряным и сладким и крепким.
Спать, даже в шатре, оказалось невозможным. Гарет лежал тихо, едва дыша, и мне стало стыдно за свою несдержанность, за то, что унизил его в день его первого боя, первой победы.
Я позвал его: ‘Гарет!’ Он молчал и я тронул его за плечо: ‘Ты убил кого-нибудь?’
‘Да,’ - ответил он негромко.
‘Страшно было?’
‘Потом только, когда все кончилось.’
‘Да, у меня тоже всегда так бывает,’ - сказал я, считая себя бывалым воином. ‘Не сердись, что я тебя ударил. Я просто очень испугался за тебя. Хочешь, при всех попрошу у тебя прощения?’
‘Нет, не надо,’ - ответил он невнятно, и я понял, что он плакал. ‘Я сам скажу Гавейну.’
‘Хорошо, скажи. Но если бы что с тобой случилось, то мне пришлось бы утопиться в озере, так и знай.’
На это он рассмеялся сквозь слезы, а я тихонько стукнул его в плечо и вскоре он заснул, засопел глубоко и ровно.
Я больше не мог лежать в шатре. Выбравшись наружу, я спустился к озеру. Красная луна висела в небе, а над водой собиралась пелена тумана, протягивала ко мне длинные руки, белые, нежные, Фэйр... Я вошел в воду, прохладную и свежую, как ее губы. Впрочем, откуда мне знать какие у нее губы, как нежна ее кожа под моей ладонью, как дрожат мои руки, путаясь в складках ее одежды, откуда мне знать?
Купание не принесло облегчения. Я натянул рубашку на мокрое тело, ткань сразу прилипла к коже. Туман стелился по земле и снова я чувствовал гнет чужой и сильной магии, и в полу-сне я шел, не разбирая дороги, словно не по своей воле, и шатер, в котором я очутился, не был моим.
Все тот же пряный, сладкий, волнующий запах ударил мне в голову, как хмель, и я увидел ее, спящую под тонким покрывалом, увидел очертания ее тела, белую шею, светлые волосы, мерно поднимающуюся грудь. Правую руку она закинула за голову, согнув ладонь ковшиком, и к этому мягкому, влажному, теплому ковшику я прижался губами, опустившись на ее постель. Она тихо вздохнула, вытягиваясь, и я сбросил с нее покрывало.
Нет, конечно, я знал, что лежал с юной невинной девушкой, а не с двадцатилетней королевой, но древняя магия держала нас в руках, и противиться ей было невозможно. В той магии не было ничего от тонкой замысловатой паутины, которую так любила плести Вивиан над Серебряным Озером, а была в ней грубая сила, темная сила юного женского тела и обнаженного мужского желания, замешанного на любви, моей любви к Фэйр, к ее золотым волосам и белой коже, и именно ее я любил той душной безумной ночью, не занавшей ни стыда, ни пощады.
Потом мы долго лежали обнявшись, и она молча касалась моего лица кончиками мягких пальцев, а я поцеловал ее в лоб и сказал: ‘Спасибо.’ Не за любовь, конечно, за такое не благодарят, а именно за ее молчание и нежность, и отсутствие слез, раскаяния и запоздалого стыда. Я не хотел ей лгать и прошептал в ее волосы: ‘Я не могу жениться на тебе, ведь я себе не принадлежу,’ и она быстро ответила:
‘Я ни о чем тебя не прошу.’
Где-то не слишком далеко прокатился гром и Элейн испуганно вздрогнула. Я обнял ее покрепче и постарался ее успокоить:
‘Не бойся, это просто гроза.’
‘Не уходи,’ - попросила она и я ответил:
‘Я не уйду. Иди сюда.’
А гром гремел все ближе, первые тяжелые капли ударили в шатер, и она испуганно ахнула, когда оглушительный треск раздался над нами и ночь вспыхнула синим огнем. Я поцеловал ее с жадностью и с желанием, и снова взял ее, озаренную вспышками молнии, оглушенную раскатами грома, кричащую от страха и от страсти.