2. О ЧЕМ МОЖНО УЗНАТЬ В НИКОМЕДИЙСКИХ БАНЯХ.
предыдущее - http://www.proza.ru/2011/06/08/1517
- Даров источник многих в банях мы найдем:
Смягчить мокроту могут, влагу тела взять,
Избыток желчи гонят из кишок они,
Смягчают зуд, - приятен и докучен он,
И обостряют зренье; если ж кто-нибудь
Стал плохо слышать, уши прочищают тем.
Забывчивость уносят, память же хранят,
Для размышленья разум проясняют вмиг,
К беседе оживленной направляют речь…
Митродор счастливо вздохнул, и подставил круглую и гладкую спину умелым рукам раба-банщика. В алейптерионе было тепло, он находился рядом с горячими банями.
- Да ты еще и поэт! – сказал Каллист насмешливо. – Тоже Асклепий вдохновил?
- Я не обижаюсь на тебя, Каллист врач, - великодушно ответил страдалец, нежась в ароматах благовоний, которые хранились до этого, по меньшей мере, в пяти изящных сосудах, теперь безжалостно опустошенных и валяющихся под скамьей из розового мрамора, на которой и возлежал тучный Митродор. – Ты еще не пришел в возраст великого врача Галена, который сам посылал своих пациентов к Асклепию Пергамскому!
- И который часто сетовал, что они слушаются более Асклепия, чем его! – продолжил Каллист, пригубляя прохладный напиток из чаши. – Все-таки здесь хорошо – я согрелся, наконец. Что за суровая зима в этом году! Кто тот мудрец, хотел бы я знать, что изобрел кальдарий *, тепидарий * и догадался проложить эти трубы с горячей водой под полом! Гипокауст * – великое изобретение, воистину! Асклепиад был прав, когда предписывал лечение с помощью него!
___
(*) Алейптерион - помещение в римских банях, где специально обученные рабы проводили массаж и натирание маслами посетителей.
Помещения в римских банях (термах) – кальдарий (caldarium) – лат. горячая баня, тепидарий (tepidarium) – теплая баня.
Гипокауст –использовавшаяся в римских банях система центрального отопления с подогревом пола и стен.
____
- Каллист, а ты видел мою статую? Там, в палестре, рядом с Махаоном и Подалирием? – вдруг заволновался Митродор уже под тремя парами рук массажистов. – Сходство поразительное, не находишь? Благодарные жители Никомедии поставили. За то, что интересуюсь их городом и обычаями… - он понизил голос, - обычаями старой веры!
- Пришлось, наверное, какое-то из твоих имений продать, чтобы в казну города пожертвовать? – не сдержал желчного вопроса Каллист. Статую, на которой был изображен атлет-красавец, мало похожий на Митродора, он уже видел. Такие статуи в банях ставили при жизни не только императору, но и щедрым благотворителям, атлетам-олимпионикам, философам и врачам. Они стояли рядом со статуями древних великих философов, полководцев и врачей.
Митродор не ответил ему, нежась под руками массажистов. Каллист огляделся – Кесария в алейптерионе уже не было.
- Барин в холодный бассейн ушли, - услужливо подсказал ему Трофим, собирающий простыни.
Помощник никомедийского архиатра встал с мраморной скамьи и прошелся пружинящей походкой по пустой палестре *.
___
(*)
Палестра – в римских банях - зал для занятий спортом.
___
Вот Асклепий, а вот Махаон с Подалирием, а вот и «благодетель Никомедии Митродор Каппадокийский». Красавец-герой, с диском для метания в руке! Каллист, несмотря на свое раздражение, расхохотался – так нелепо выглядела статуя рядом с тучным оригиналом, постанывающим от массажа на мраморной скамье. Кесарий говорил, что Митродор – его дальний родственник, троюродный или четвероюродный брат по отцу. Удивительно, как они непохожи!
Обилие статуй – в основном, копий фигур греческих атлетов выполненных по заказу императора Адриана, восторженного любителя греческой старины, более двух веков назад, - делало почти незаметным отсутствие людей. Большинство сегодняшних посетителей грелись в тепидарии, горячих банях, пользуясь в эти студеные дни бескорыстным теплом подземных вод, по приказу того же Адриана заключенных в трубы и подведенных к этому храму здоровья.
Здесь все – почти как на Косе, где он провел юность… О, знаменитый на всю Империю остров Кос, родина Гиппократа! Он каждый день ходил в клинику мимо дома с портиком, увитым повиликой – здесь когда-то сыновья Гиппократа Фессал и Дракон серьезно и сосредоточенно приводили в порядок записки своего великого родителя.
Интересно, его незадачливого ученика Фессала с Лемноса – сероглазого, стройного, как девушка и боящегося даже в руки взять хирургический нож, назвали в честь сына великого коссца? Правда, иглу офтальмика он должен научиться держать – это искусство для молодых врачей, юношей, у которых ловкая и крепкая рука. Низдавить за считанные мгновения катаракту, введя иглу в глаз – большое искусство. Сможет ли Фессал овладеть им? На Лемносе все болезни лечат целебными грязевыми ваннами - зачем ему хирургия. Но говорит он хорошо. Лучше бы в риторы пошел. Хотя, впрочем – великий врач Асклепиад Вифинец был ритором непревзойденным, а с хирургией у него тоже были нелады, как говорят злые языки. Но, с другой стороны, мог бы не-хирург сделать правильный надрез на шее, открывая путь воздуху в трахею при стремительно развивающемся удушье, когда горло, миндалины и язычок покрываются грязно-серыми пленками, закрывая обычный путь для дыхания? Ведь именно Великий Вифинец первым не побоялся сделать такую смелую операцию, и спасал многих – и мужчин, и женщин и даже детей, для которых такая болезнь – приговор…
Каллист жестом подозвал раба и потребовал новую сухую простыню – та, которую он накинул после омовения, стала уже совсем мокрой и неприятно холодила плечи. Бросив взгляд на нежащегося уже под двумя парами умелых рук Митродора (третий раб отошел за новыми маслами), он усмехнулся Дорифору. Местный скульптор-копиист наградил олимпионика-копьеносца не греческими, как у Поликлета, чертами лица, а широкими скулами и крупным носом жителя Никомедии, в жилах которого смешалась кровь греческих колонистов и фракийцев-варваров из племен вифинов. Дорифор, слегка улыбаясь, смотрел на земляка.
«Как считает Хрисипп, красота заключается в соразмерности частей – таких, как соотношение между пальцами, а также ладони и запястья, предплечья и плеча, и прочей каждой части к любой из всех остальных частей, как написано в Поликлетовом «Каноне». Ибо обучив нас в своем трактате всей соразмерности пропорций тела, Поликлет создал и творение, чтобы доказать свое мнение; он изваял статую согласно принципам своих писаний и назвал ее, как и свой трактат, «Каноном», - пробормотал Каллист заученные с первого года обучения во врачебной школе на острове Кос слова Галена.
Им, ученикам Косской врачебной школы, разрешалось ходить в бани только три раза в неделю. Правила во врачебных школах строгие, никаких товарищеских пирушек и даже на ипподром лишний раз не сходишь без личного разрешения архиатра. Не говоря уже о том, чтобы встречаться с девушками. За такие вещи попросту изгоняли из школы. Клиника, библиотека и комната в доме для учеников – вот три места для пребывания. Да, если есть желание, то храм. Храм Асклепия Пэана в асклепейоне. Учеников-христиан там не было – кто же из христианских родителей отпустит свое неразумное дитя учиться медицине на остров Кос, где большинство эллинских храмов до сих пор не закрыто? Впрочем, если бы такие ученики и были, христианских церквей на Косе теперь стало не меньше, чем эллинских храмов.
Но Каллист не любил молиться в храме. Он уходил вглубь заросших кипарисовой порослью аллей, где воздух был резок и свеж, а на забытой всеми полянке среди одичалых маргариток стояла статуя Асклепия Сотера. Асклепий был без посоха и змеи. Он держал на руках тело погибшего юноши, вглядываясь с великим состраданием и любовью в его лицо, и словно вдыхал в его уста утраченное дыхание. Юношу звали Ипполит… Хотя ноги умершего еще бессильно свисали, не находя опоры, веяние вернувшейся жизни сквозило в его чертах, словно скульптор запечатлел его за мгновение до пробуждения. Как-то Каллист пришел сюда рано утром, вскоре после того, как ему принесли печальные вести из Никомедии. Он плакал и не хотел, чтобы его увидали товарищи, пока он не сможет совладать с собой. Каллист помнит до сих пор, как луч восходящего солнца упал на лицо юноши, и ему показалось, что тот открыл глаза и изумленно смотрит на Асклепия, как будто одновременно узнает и не узнает его, и не верит тому, что с ним происходит…
В памяти Каллиста вдруг встал его первый день на Косе – первый день, когда он сошел с корабля со своим скарбом, который тащил единственный раб. Солнце не палило, словно скрывшись в какой-то дымке, над морем была радуга. Где-то там, за морем, стоял на веранде дома в Никомедии его дядя Феоктист – ждал вестей.
Неожиданно почувствовав ком в горле, Каллист резко встряхнул головой, и решительно направился к бассейну, в прохладный зал-фригидарий * , над входом в который Атлант нес пламенеющий шар – восходящее солнце. С обеих сторон Атланта поддерживали две девы, судя по всему, тоже коренные вифинки – с высокими лбами, полными губами и удлиненными прямыми носами, над которыми сходились густые брови. Они словно были родными сестрами Антиноя, любимца Адриана – безутешный после смерти юного друга, император желал видеть дорогие черты во всех окружавших его изображениях. Одну из дев звали София, мудрость, и она носила серебряное одеяние, роднящее ее с луною, а вторую, в белых ризах, звали, согласно надписи, Арета, добродетель.
Сверху, из огромных трехстворчатых окон лился дневной свет.
***[…Евсторгий говорил её отцу, она слышала, спрятавшись за дверь:
«Он у меня рыжий, да. В мать пошел. И оспины на лице. Когда оспа-то была, Леонта заболел, Эввулион его выходила, ночей не спала. Все боялась, сначала, что умрет, а потом, что некрасивым останется. Я говорю ей - оставь, у мужчины не на лице красота, а она - что ты понимаешь! А потом заболела сама...умерла...да, Леонид, видишь, а я не заболел...я потом понял - у меня же коровья оспа в детстве была, ну, я же рос у деда в латифундии, совсем в деревне, считай...вот и не заболел. А Эввулион свою похоронил…»
Девочка побледнела от гнева. Отец сговаривает её замуж! За кого?
«Я пойду в весталки, папа!» - завопила она, вбегая в таблин.
«Что за непослушная девчонка!» - воскликнула мачеха, прижимая руку к животу.
«Конечно, в весталки!», - сказал отец, лаская её. – «Мы ждём письма из храма Весты. Евсторгий, посмотри-ка – а это моя дочка, ей восьмой год!»
«Рыженькая!» - засмеялся высокий патриций с глубокой складкой между густых бровей.]****
…Каллист прыгнул в бассейн – холодная вода обожгла его, словно огонь, смывая боль воспоминаний о прошлом, о Косе и о дяде. Задыхаясь, он проплыл до противоположной стенки и выбрался наверх по мраморным ступеням. Раб подал ему простыню, и он, переводя дыхания, завернулся в нее. Только сейчас он заметил, что Кесарий молча стоял рядом с ним и энергично растирал морской губкой свои длинные худые руки.
- А, ты тоже искупался? – спросил его Каллист, окидывая взглядом пустой зал. – В уединении?
Тот кивнул. Совершенно не расположен сегодня к разговорам, как видно. Молчит и молчит со вчерашнего дня, как приехал из Нового Рима. Бледный, усталый. Только от губки кожа его слегка порозовела.
Кесарий накинул льняную простыню, как тогу. Уродливый шрам на правом бедре исчез под белоснежной тканью.
- Скажешь речь? Сенату и народу римскому? А, Кесарий? – не удержался Каллист, хлопая его по плечу.
- Тише, - нахмурился Кесарий. – Я не хочу, чтобы каждый в этой бане знал, что Кесарий Каппадокиец приехал из столицы.
- Нас некому услышать, - повел плечом его друг, словно поправляя копье Дорифора.
- А рабы? Они слышат все, что надо и не надо. Это Трофим мой не сплетник, но это просто моя удача и его добродетель… Нельзя ни в коем случае допустить, чтобы по городу разнеслась весть о том, что я здесь. У меня есть второе имя – Александр, так меня и называй на людях.
- Согласен…Александр. К чему только такая скрытность?
- Я потом объясню тебе, не в банях же говорить об этом, честное слово…- проговорил Кесарий и крикнул двум рабам у двери, с любопытством пялившимся на него и Каллиста: – Эй, что вы там прислушиваетесь, лентяи? Одежду в аподитерии* как следует стерегите, там для вас работа, а не здесь!
___
(*) аподитерий - раздевалка в римских банях
____
-Знаешь, Александр, здесь холодно, - Каллист продолжил разговор, намеренно употребляя новое имя друга, чтобы привыкнуть к нему и не подвести Кесария, случайно оговорившись в самый ответственный момент. – Как ты только решился плавать в бассейне? Такое впечатление, что вода подается сюда прямо из этого злополучного Сангария, где купался наш Митродор.
- Нет, Сангарий холоднее, - уверенно заметил новоявленный Александр.
- Может, проверим? – хохотнул Каллист.
- Не надо, - слегка сдвинул брови его собеседник. – Ты не привык. Вода, действительно, холодная. Мне не понравилась.
Повисла долгая пауза. Копье Дорифора беззвучно упало на землю с плеча Каллиста.
- Ты что, искупался сегодня в Сангарии, Кес… Александр? – вовремя успел поправить себя потрясенный Каллист.
- Да, на рассвете. Когда ты сладко спал на перине! – синие глаза Кесария задиристо блеснули.
- Во-первых, я не сплю на перинах, во-вторых…
- Не обижайся, не обижайся! Я знаю, что ты ведешь философский образ жизни! – засмеялся Кесарий. – В такой холод пошел со мной на реку следить за Митродором!
- Ладно уж, - махнул рукой Каллист. – Не оставлять же тебя одного следить за этим тяжелобольным иерофантом Асклепия Пэана!
- Спасибо, - серьезно ответил Кесарий и быстро добавил: - Ты не хочешь сыграть в мяч?
- Давай, - кивнул Каллист, нагибаясь, чтобы достать со дна тростниковой корзины гладкий кожаный мяч. – Встанем по разные стороны бассейна – кто не отобьет, пусть лезет доставать.
- Ты самоуверен, друг мой, - сказал Кесарий, ловко отбивая подачу. – Надеешься, что заставишь вместо себя лезть в этот бассейн несчастных рабов?
- Вовсе не самоуверен, - возразил Каллист, ударяя мяч сцепленными руками – по-римски. – А лезть придется, возможно, совсем не мне…
- Вот я и говорю – несчастным рабам! Заставишь их лезть в воду вместо себя!
Мяч описал красивую дугу и Кесарий, подпрыгнув, послал его назад сильным ударом слева.
- Ты не думай, что рост – единственное преимущество игрока! – заметил Каллист.
- Нет, конечно. Еще и острый глаз, и природная выносливость, умение пользоваться обеими руками с одинаковым мастерством…
- А так же философский склад ума!
- И постоянные упражнения… Увы, жизнь члена сената не очень благоприятствует сохранению здоровья…
- Для сенаторов холодные ванны чрезвычайно полезны, - заметил Каллист, уверенно отбивая мяч.
- …как и длительные пешие прогулки, Это гармонизирует движение онков, а также…
- …препятствует застою этих частиц, постоянно проходящих через тысячи канальцев тела. Знаю-знаю, ты сторонник Великого Вифинца!
- Тем самым в теле не останавливается ход постоянный соединений и разложений, и для болезни не остается места, - продолжал Кесарий.
- Так пишет Асклепиад в трактате «О частицах», - уточнил Каллист.
- Кроме того, настоящий философ живет согласно своей философии, а не только ее проповедует. Это относится и к врачебному искусству. Я стараюсь следовать Асклепиаду и в этом.
Мальчишки, сидящие на теплом полу рядом со статуей Асклепия – как раз над трубой с горячей водой из подземного источника - вполголоса переговаривались.
- А ты мог бы так отбить?
- Я-то? Да запросто.
- Я, когда вырасту, буду тоже бороду брить.
- А я буду отращивать. Это только римляне бреются. Вон, смотри, какая у бога Асклепия борода! И там, у врача Гиппократа. Видел?
- Ну и что, что у бога Асклепия и врача Гиппократа. Вон, они оба греки, а без бороды.
- А они тоже сегодня на Сангарий ходили на этого толстого дядьку смотреть. Тот, кстати, с бородой.
- Он в соседнем зале, ему массаж делают. Трое рабов. Два банщика, один его собственный. С собой привез.
- У Асклепия собака – на твоего Мохнача похожа, Севаст!
- Который сейчас нижний боковой отбил – помощник архиатра Леонтия.
- А второй – каппадокиец. Хорошо ему – с его ростом любой мяч взять можно.
- Он левша, гляди!
- Вот и нет - он левой, как и правой может подавать! Смотри!
- А наш отбил! Молодец! Бей каппадокийцев!
- Тихо ты, Ксен!
- Я – Поликсений, понял, дурак?
- Может, он не каппадокиец.
- Как же – «не каппадокиец», держи карман. Ты слышал, как он гамму и каппу выговаривает?
- «Кгаппадокия!»
- «Хгкаппадокия»!
- У вас все равно так не получится. Видели, какой у него шрам на правом бедре? Он, наверное, олимпионик.
- Да он не олимпионик, а врач.
- Откуда ты знаешь?
- А он друг нашего помощника архиатра.
- Врач с кем угодно дружить может.
- Будет наш никомедийский архиатр с кем угодно дружить.
- Ты же сказал, что он помощник.
- Какая разница! Он потом будет архиатром вместо старого Леонтия. Вот увидишь, Ксен.
- Я Поликсений, дурак!
- Будешь драться? Будешь?
- Отпусти моего брата, ты!
- А он тебе не брат, Севастион ! У вас отцы разные!
- Вон пошел отсюда, слышал? Он мне самый что ни на есть брат!
- И Севастиан мне старший брат!
- Ну беги, жалуйся ему! Севастиону своему!
- Он Севастиан, это я Севастион, понял? Он в соседнем зале, понял? И вообще, он будет на следующей неделе в церкви мученика Анфима Исайю пророка читать. Так отец Пистифор сказал.
- Ну и не хвастай.
- А у каппадокийца «ихтюс» * на груди! Видишь, рыбка серебряная? Не то что ваши дельфины!
- Он христианин!
- Смотри, каппадокиец левый нижний опять взял! Спорим, он олимпионик?
- Спорим, у него шрам от копья? Спорим, он на войне с персами был?
- А вот пойди, спроси!
Мяч, просвистев над головой Кесария, вылетел в окно.
- Не отбил, - весело сказал константинопольский архиатр. – Хорошая подача!
- Вот так-то, - сказал Каллист. – Рост – не всегда преимущество. Жаль, нас только двое - в треугольник нельзя сыграть.
- Позовем Митродора? – предложил Кесарий, ища глазами другой мяч.
- Да ну его. Сделаем перерыв, пока раб мяч принесет. Что ты там про Гиппократа говорил?
- Что его система неправильна. И Асклепиад это вполне убедительно доказал.
- То, что Великий Вифинец недолюбливал Гиппократа, всегда заставляло меня сомневаться в правильности е г о системы, - заметил Каллист, беря с подноса у раба кубок с напитком.
- Недолюбливал? Мягко сказано, - неожиданно оживился Кесарий, протягивая руку за смоквами. – Знаешь, как он называл его учение? «Thanatou meleten» - «Размышление о смерти» - ни больше, ни меньше!
-Он высмеивал тех, кто придерживается гуморальной философии – нахмурился Каллист. – «Фанату мелетен», учение о смерти – цель любой настоящей философии. А он высмеял врачей, считая, что они, философствующие о четырех жидкостях человеческого тела, как учил Гиппократ, не о здоровье философствуют. А о смерти! Вот мне не очень по сердцу такое зубоскальство.
-А те слова, что, дескать, «природа – врач болезни» как древний «фессалиец, рожденный на Косе» любил повторять, Асклепиад великолепно опроверг в своих «Комментариях на Афоризмы Гиппократа». Он пишет, что излечивает только врач, а природа может действовать на болезнь и вредно и благотворно. Я считаю, что он прав. Врач – человек, который желает выздоровления больному и сострадает ему, а природа никому не сострадает, да и не может. Она в вечном беспечальном круговороте, как говорил еще Гераклит. Не надо ставить ее выше человеческого милующего сердца!
В запальчивости Кесарий повысил голос.
- Да я и не спорю с этим, - сказал Каллист.
Но его друг уже стал по-прежнему сдержан и немного грустен.
- Мы так стремительно побежали спасать Митродора от грозящих ему судорог, что и не успели толком поговорить. Ты надолго в Никомедию? – продолжил сторонник Гиппократа.
- Хотелось бы остаться на неделю. Я потом тебе все объясню…Позволишь воспользоваться твоим гостеприимством?
- О чем ты спрашиваешь! После всего того, что ты для меня сделал…
Кесарий болезненно нахмурился.
- Оставь это.
- Вот ваш мяч, дядя! – раздался мальчишеский голосок. Перед ними стоял худенький черноволосый мальчик. Каллист узнал в нем хозяина мохнатого пса. На его шее был надет болтающийся на грубой льняной нитке медный, простой работы дельфин. Мальчик протягивал мяч Кесарию. Тот взял его, потрепал ребенка по щеке.
- Спасибо, дитя мое.
Из-за статуи Асклепия вынырнул второй мальчик, поменьше ростом, коренастый и русоволосый и подошел к первому. На его шее тоже был дельфин.
- Дельфос – адельфос, - пошутил Кесарий. – Вы – братья?
- Да, у нас еще есть старший брат Севастиан. Он уже крестился.
- Он чтецом недавно стал. Он уже совсем взрослый.
- И еще у нас есть маленькая сестра, Поликсена. Она месяц назад родилась.
- Его Поликсений зовут, а сестричку – Поликсена. А меня – Севастион.
Черноволосый мальчик не сводил с Кесария глаз.
- Дяденька, - выпалил Поликсений, набравшись смелости. – А у вас шрам – от персидского копья?
- Нет, дитя мое, - Кесарий немного грустно улыбнулся и взъерошил его жесткие волосы. – Идите, поиграйте в мяч с ребятами.
Он высыпал в ладони Поликсения горсть засахаренного миндаля, взяв его с блюда, что было в руках стоящего рядом раба и отдал мяч Севастиону.
- А правда, Кесарий, откуда у тебя этот шрам? - спросил Каллист, когда дети убежали, весело отбивая мяч от мраморного пола.
- Александр, - слегка раздраженно поправил его Кесарий. – Я же просил тебя. Потом как-нибудь расскажу…не теперь.
Они молча направились к залам горячих и теплых бань. На пути им встретилось несколько человек, которые сетовали, что кальдариум сегодня очень многолюден.
- Дяденька, а вам здесь статую поставили, - вдруг раздался голосок невесть откуда снова взявшийся черноволосый Севастион.
- Статую? – Кесарий как вкопанный остановился на пороге перед входом в кальдарий.
- Вон там! – радостно воскликнул Севастион.
- Святые мученики! – воскликнул Кесарий. – Каллист, что за шутки? Почему ты мне ничего не сказал? Зачем вы ставите мне статуи? Я что, по-твоему, на Митродора похож? Это ты подговорил никомедийцев?
- Клянусь Гераклом! – воскликнул Каллист, раздосадованный упреком друга и позабывший, что плохая примета поминать Геракла, если ты под крышей дома, а не снаружи, тем более, что землетрясения в Вифинии нередки. – Зачем это мне понадобилось тебе статуи в бане ставить?
С этими словами он решительно потянул дверь кальдария на себя.
- А Евдоксий епископ на Соборе сказал, что Сын подобен Отцу! – раздался из-за приоткрытой двери чей-то звонкий голос. Из-за теплого банного пара лица говорящего было не различить.
- Ну уж да, это просто удивительно, если знать, у кого он учился, - возразил бас.
- У кого? – запальчиво спросил тот же звонкий голос.
- Да у Аэтия Софиста! Ты и этого не знал? Тебе бы, Севастиан, сначала разобраться, что на земле твориться, а потом только на небеса лезть и рождение Сына изучать! – заметил другой мужской голос, менее басовитый, но с неприятной хрипотцой.
- Аэтий учит, что Сын вовсе не подобен Отцу, - раздалось слева. – «Аномиос» ! Так он восклицал на Соборе.
- Вы там или входите, или дверь закройте – дует! – раздраженно крикнул кто-то Кесарию и Каллисту.
- А мне кажется, что он в чем-то прав, - заметили справа. – Если и Сын, и Отец одинаковы, то это значит, что между ними нет различий. А это уже возрождается древний Савеллий.
- Дверь закройте! Что за привычка – на пороге стоять! – раздался нестройный хор недовольных голосов.
- Сам император Констаций считает, что истинное исповедание – это считать Сына подобным Отцу, а о прочем не распространяться. Все эти слова о «подобен по сущности» - уклонение от простоты, яже во Христе, от чего нас предостерегал великий в апостолах Павел.
- Да закройте же дверь! Фотин! Эй, Фотин! Скажи им, чтобы они дверь закрыли. Куда этот бывший Кибелин жрец запропастился…
- Павел велик был тем, что спорил, когда дело того заслуживало, и уступал ради мира, когда уступить было возможно, - неожиданно услышал Каллист ровный голос Кесария.
Все обернулись к ним.
- Ты не из Афанасьевых ли? – звонко спросил вынырнувший из банного тумана прыщавый юноша, названный Севастианом.
На щеках Кесария выступили алые пятна, но он ничего не ответил, только слегка прикусил губу, сделал шаг назад и захлопнул дверь - они с Каллистом так и остались снаружи, в прохладных банях, а разочарованные спорщики за дверью и в тепле вернулись к своему разговору и сразу забыли о непрошенных гостях, желавших погреться.
- Мне следовало промолчать, - раздосадовано проговорил Кесарий. – Теперь мерзни здесь из-за этих банных богословов.
- Это ваши христианские споры порой такие смешные! – заметил Каллист.
- Постыдные более, чем смешные, - ответил ему Кесарий, снова болезненно хмурясь. – Брат и его друг Василий делают все возможное, чтобы они прекратились… но у меня мало надежды. Человеческая природа склонна к спорам и разделениям.
Кесарий посмотрел на друга и тот увидел, что в его глубоких синих глазах было страдание.
- Не печалься так, - возразил Каллист неожиданно мягко. – Расскажи, как твой брат Григорий?
- Григорий? Нечем похвалиться…Отец взвалил на него непосильную ношу!
Кесарий с размаху ударил ладонью по мраморной колонне.
- Ты что! – перепугался Каллист. - Так и пальцы сломать недолго.
- Думаешь, повешусь, как Зенон? – спросил Кесарий, морщась от боли и быстро растирая пальцы.
- Жаль мне твоих рук. У тебя в них крот умер, как еще наш старый Евлампий говаривал. Он бы предрек тебе славную карьеру хирурга и не ошибся!
- Крот, да…- кивнул Кесарий. – Именно что так. Аполлонов зверек. Помер, не выдержал. Так и Григорий, боюсь, надорвется. Здоровье у него слабое для того, чтобы быть пресвитером, даже в Назианзе.
- Григорий – пресвитер? – ужаснулся Каллист. – Ты шутишь. А как же его уединение, философия?
- А как же помощь престарелому отцу-епископу? О, почему Григорий не может хоть иногда не уступить! – воскликнул, почти застонал, Кесарий.- Он всю жизнь уступает – то друзьям в Афинах, то Василию, то отцу… Они словно рвут его душу на части, отвлекают от философии, которая милее всего его сердцу. Жестокие, бессердечные люди – они только пользуются им, его даром слова, всеми его талантами! Он мечтал об уединении – а отец взваливает на него это огромное поместье в Арианзе, это жало в плоть, а потом еще и священство!
- Дяденька, пойдемте, покажу вам статую вашу! – снова, как из-под земли, вырос неугомонный Севастион.- Во-он она, там, в углу, рядом с Демокритом!
- Слушай, Кесарий, я, честное слово, не знаю, кто ее поставил… - начал смущенно Каллист, подойдя к бюсту. – Но здесь ты старше своих лет.
- Да что это за шутки? – воскликнул Кесарий. – Распорядись, чтобы ее убрали! Вылитый мой папаша! Не хватало еще таких статуй в Никомедии! И еще надпись – «величайший из врачей, не имеющий равных»!
- Конечно, распоряжусь, - растерянно проговорил помощник архиатра.- Но, мне кажется, сходство поразительное.
- А тут еще какая-то надпись есть, - сказал Ксен. – Севастион, ты прочитал ее?
- Не-а, - ответил довольный Севастион.
Разгневанный Кесарий, еще продолжая, подобно Зевсу, метать громы и молнии, вперил орлиный взор в надпись и неожиданно смолк. Смолк и оправдывающийся Каллист. И тогда в тишине Ксен, встав на цыпочки, без запинки прочел надпись на основании бюста:
- «Асклепиад Вифинский, величайший из философов и величайший из врачей».
Кесарий, не находя слов, махнул рукой и снова, на этот раз случайно, задел по колонне.
- Да, это царские термы! И дали им это названье
Те, кто в былые года были в восторге от них.
Ведь не обычным огнем здесь прозрачная греется влага.
Право, сама по себе здесь горячеет вода.
Да и холодная льется вода для тебя в изобилье, -
Всякой, какой захотел, можешь омыться струей! -
раздался издалека знакомый голос, полный трагических обертонов.
- Что за докучливый человек этот твой Митродор! – раздраженно выдохнул Каллист. – И зачем мы с утра ходим вокруг него, как адепты вокруг храма Исиды? Только что не на коленях…
- Я понимаю, ты устал от него…Он шумный, - понимающе сказал Кесарий, хмуря лоб и отчаянно растирая ушибленные пальцы. – Но я не хотел оставлять его одного во время этого Асклепиевого омовения. Такие ребяческие прихоти могут свести нашего Митродора в могилу, как его отца. Тот умер от сердечного приступа, войдя в холодную реку в знойный день. Они ведь внешне очень похожи – у него склонность к плеторе, такая же, как и у его родителя…
- Конечно – столько жрать, - пробормотал Каллист. Кесарий сделал вид, что не услышал.
- Его мать, Элевсиппа, просила мою, чтобы я присмотрел за ним при омовении в Сангарии, - продолжал Кесарий. – Знала, кого попросить. Отца бы я и слушать не стал. Хотя Элевсиппа из его родственников, дочь его брата, но к нему боится и подступиться, после того, как он христианином стал. Ну, там сложности были с родней всегда. Они, если им что-то надо от меня, всегда через маму просят.
Каллист знал, что своей матери, Нонне, Кесарий никогда не мог отказать. Когда она приезжала посещать его в Константинополь – маленькая, худенькая и стремительная, в покрывале диаконисы, всегда накинутом будто наспех, так что две-три седые пряди неуместно оказывались рядом с юными и теплыми голубыми глазами – Кесарий становился совершенно другим человеком. Он, обычно спокойный и невозмутимый, начинал смущаться и суетиться, раздавал противоречивые приказания рабам, и словно уменьшался в росте, склоняясь к Нонне, чтобы услышать в очередной раз: «Ох, Александр, как я рада, что тебя вижу! Я привезла тебе твоих любимых лепешек с тмином!» «Александр, ты опять переутомляешься! Не отворачивайся – я все вижу по твоим глазам!» или: «Александр, а это твой друг Каллист? Тот самый, чей дядя?..» - и ее большие глаза становились печальными и глубокими, она брала Каллиста за руку, так, словно видела не помощника архиатра Никомедии, а маленького мальчика из никомедийского поместья, которого надо было приласкать, накормить и убаюкать на коленях, чтобы он позабыл все свои злоключения.
Каллист неожиданно словно услышал торопливую скороговорку Нонны: «Александр, сладкий мой, пожалуйста, присмотри за Митродором…Элевсиппа очень просила меня…Он ведь такой неосмотрительный!» - и засмеялся.
Кесарий-Александр неожиданно покраснел, как школьник, не выполнивший урок из Гомера.
- Ну и что, - сказал он с вызовом, обращаясь не то к Каллисту, не то к Асклепию, шепчущемуся с дочерью Гигиеей. Асклепий не ответил, а его священный уж усмехался, глядя с вершины посоха-кадуцея.
- Митродор – твой брат, выходит? – спросил Каллист.
- Да уж, какой брат, просто дальняя родня, - усмехнулся Кесарий. – Вон, шагает, умащенный и омытый!
- Вот и я! – радостно воскликнул приближающийся Митродор. – Тепло, которым Асклепий Великий одарил меня, продолжает оживлять мои члены.
Он почесал волосатую, как у Пана, грудь.
«Тебе бы побриться, варвар», - подумал Каллист. – «Киника из себя строишь».
- Ты знаешь, Кесарий, - обратился Митродор к натягивающему на плечи льняную простыню троюродному брату, - я нашел человека, который был свидетелем чуда Асклепия.
- Мы уже видели сегодня одно чудо. Довольно с нас – я боюсь злоупотребить благостью богов, - заметил Каллист.
- Мне горько слышать это от тебя! – воскликнул Митродор, разворачиваясь к нему, как боевая триера. – В то время, как Кеса…
- Называй меня, пожалуйста, Александр, как мы условились!
-…Александр понимает мои искания божественного, ты не перестаешь отпускать язвительные замечания. Это удивительно – ведь он из семьи христиан, и разделяет во многом их взгляды, в то время как ты происходишь из семьи…
- Оставь в покое мою семью! – неожиданно крикнул Каллист, сжимая кулаки.
На мгновение повисла тишина. Митродор осторожно кашлянул и продолжил:
- У меня сегодня будет отличный ужин. Тот повар, которого я купил в Риме у Люциллия, творит чудеса, почти так же, как Пэан! Я приглашаю вас, друзья мои!
Он простер руки в театральном жесте в стороны, словно пытаясь обнять обоих.
Заметив, что губы Кесария дрогнули, он опередил его ответ:
- Нет-нет! Приглашены только вы! Полная секретность! Как я и обещал тебе, о несравненный Александр! Любуетесь статуей Асклепиада Вифинского? Старинная, еще времен Адриана! Там у входа большая есть, но эта, как говорят, сделана с его прижизненного портрета.
продолжение - http://www.proza.ru/2011/06/09/429