На снимке: Киев, 1919 г., члены комсомольской Коммуны, организовавшейся и проживавшей на Подоле, в конфискованном Советской властью доме «богача Липкина».
В первом ряду ( сидящих) первая справа – моя мать Блюма (Бума) Маргулис, сменившая на посту первого секретаря Шулявского райкома комсомола Михаила Эрского (он рядом с нею) в связи с его уходом на фронт. Четвёртая справа – Аня Свободная (Рабинович). Крайняя слева – Шура Шкурович. В ряду стоящих второй или третий справа – Зиновий (Зяма) Толкачёв. Четвёртый в том же ряду – Мацек Ближний. Самый высокий на заднем плане – Метелица, по прозвищу «Буря».
* * *
Есть у нас в семейном фотоальбоме старый снимок, на котором мама когда-то написала карандашом: “1919 г., Киев, Коммуна”. Сфотографирована группа молодёжи - человек 15: несколько гимназистов, несколько солдат с шинельными скатками через плечо (у кого - через левое, у кого - через правое), на головах - папахи, фуражки...Среди парней - три девушки в каких-то немыслимых одеждах...
Одна из этих девушек - наша мама. Она то ли в пальтишке, то ли это шинель такая. Личико совсем-совсем юное, курносенькое, пухлощёкое, - да ведь ей тогда и было всего лишь семнадцать лет. На снимке угадывается обиженное выражение её лица. Ещё бы: некоторые из запечатлевшихся на нём скоро - вот сейчас! - отправятся на фронт - на борьбу с бандой атамана Зелёного (по этому поводу и забежали в фотографию сделать снимок на память: а вдруг кого-нибудь убьют?) Но маму, как слишком юную (на вид - совсем ребёнок!) на войну не взяли. Разве не обидно?
Через несколько дней вот этих - со скатками - и тех, что в гимназических курточках и фуражечках,- не всех, а лишь кому позволено было отдать свои жизни, - одних перестреляют, иных сбросят живыми с кручи в Днепр, предварительно связав
руки, а к шее привязав тяжёлые камни: То была знаменитая в истории гражданской войны “Трипольская трагедия”... Детская внешность и нежный возраст спасли маме жизнь, - ну, а о нас-то с сестрой и разговору бы не было.
Мама тогда сменила на посту секретаря Шулявского райкома комсомола Мишку Эрского и исполнение этой новой должности начала с того, что вымыла в райкоме пол.
Эрскому, кажется, повезло: погиб за светлое царство социализма в полной уверенности, что оно и в самом деле светлое. Грише Фастовскому (его на снимке нет) повезло
меньше. Правда, из Триполья ему удалось выбраться живым: он как-то ухитрился освободиться от пут и привязанного к ним камня, долго плыл под водой и вынырнул так далеко от берега, что пули его не достали. Выбравшись на противоположный берег - показал врагам непристойный жест, вытянув в их сторону одну руку, а другую положив на неё ладонью повыше локтя. Потом повернулся - и ушёл. Редкая птица долетит до середины Днепра, а вот еврейский парень его переплыл. И дожил-таки, кажется, до “светлого царства”, при котором – не знаю, как его, а вот многих его товарищей посадили без вины лет на 10 – 15 в лагеря. Среди них и наша мама. В 1956 году, после реабилитации, ей, отсидевшей «только лишь» пятилетку, дали персональную пенсию, – правда, «местную», то есть маленькую и дающую мало льгот. Другим её товарищам по тем романтическим временам персональную определили “республиканского значения” и даже «всесоюзного», а вот маме - только местную: видно, мало сидела...
Каждый раз при взгляде на тот снимок мама всегда проникалась комсомольской мечтательностью и романтикой, произнося одно за другим имена изображённых на нём товарищей и подруг по “коммуне”. Да, то была именно “коммуна”, которую киевские комсомольцы организовали в доме, конфискованном советской властью у богатого еврея Липкина.
Мама показывала мне: “Вот это - Мацек Ближний. А это - Метелица, по кличке “Буря”. Это - Зямка Толкачёв, он теперь известный художник. А эта девушка - Шура Шкурович. В центре снимка - Аня Свободная. О Мацеке-то я знаю - он ещё в молодости повесился. Шура Шкурович жива, а вот об Ане - ни слуху ни духу. Как бы мне хотелось узнать о ней!”
С кем-то из друзей юности мама по освобождении из лагеря виделась - в том числе и с Зямкой (Зиновием) Толкачёвым. О нём я неожиданно прочёл здесь, в Израиле, в статье его родственника, д-ра Виктора Радуцкого, вот какие строки:: “Солдат Красной Армии, он вместе с советскими войсками вошёл в Освенцим и, потрясённый увиденным, прямо на листах со штампом “комендант концлагеря Аушвиц” сделал свои рисунки, которые легли потом в основу его графических серий “Майданек” и “Цветы Освенцима”, долгое время считавшихся классическими. Но во время “борьбы с космополитизмом” всё это было забыто, и Зяма был изгнан отовсюду. Работы его не выставлялись и не покупались, но, будучи подписаны чужим именем, находили сбыт - только благодаря этому художник сумел выжить”. (Журнал “Время искать”, №5, Иерусалим, декабрь 2001, стр. 143).
Аня Свободная - в длиннополом пальто, в натянутой на лоб чуть ли не до самых глаз чёрной шапочке, вперила в объектив неистовый, исподлобья, взгляд. По рассказу мамы, никакая она не “Свободная”, а - Рабинович, сбежала из богатой семьи, прекрасно играет на рояле. Вместе с мамой работала в Киевской, а потом и в Московской Чрезвычайке. Киевская Чека бежала от наступающих деникинцев на пароходе вверх по Днепру, добралась до Москвы, в том числе и Аня, и мама, и сестра её Гита, тоже коммунарка. Мама и Аня стали работать на Лубянке... Но потом их пути разошлись.
Так мама и умерла, ничего не узнав о дальнейшей судьбе подруги. За несколько лет до смерти застраховала свою жизнь, мечтая скопить деньги на покупку пианино для моего маленького сына, у которого рано обнаружилась склонность к музыке. Выполняя её волю, мы и впрямь приобрели “с рук” старенький “Рёниш”, и когда сын подрос, определили его в детскую музыкальную студию соседнего Дворца Студентов.
Студией заведовала некая Загорская. Едва взглянув на неё, я сразу же узнал в ней свою преподавательницу старославянского языка, читавшую этот важный для филологов предмет у нас на вечернем отделении педагогического института. Эта худощавая, несколько чудаковатая женщина с тех пор мало изменилась. Будучи довольно въедливым и дотошным студентом, я однажды, при разборе заданного ею текста, споткнулся о сложную фразу - и на занятии попросил её разъяснить. То была фраза из “Остромирова Евангелия” XI века, штудируемая целыми поколениями русских студентов-филологов. Сколько лет прошло, сколько действительно важных вещей напрочь стёрлось из памяти, а эту фразу вот уже полвека помню дословно и мог бы воспроизвести даже с “ятями”, да по техническим причинам заменяю на будничное “Е”, а большие славянские “юсы” - на “-он”:
“И пришедшюму на онъ полъ странон Гергесинскон сретосте i (т. е. “ему”) два бесна от гребиште исходеншта люта зело”.
Вам понятно? Нет? Вот и мне тоже. На очередном занятии я попросил Загорскую:
- Анна Ефимовна, переведите, пожалуйста: что это значит?
Ничуть не поколебавшись, Анна Ефимовна бойко “перевела”:
– “И когда Он (Христос) пришёл на ту сторону (тот берег) страны Гергесинской, то встретил двух бесов, от которых исходило лютое зловоние”.
Откровенно говоря. я сразу же ей не поверил: куда, например, подевалось в этом “переводе” такое совершенно понятное слово, как “зело” (очень)? Но вслух своих сомнений не высказал - неудобно всё-таки: кто – я, и кто - она...
Узнав теперь в заведующей музстудией свою преподавательницу, я “зело” удивился перемене её “амплуа”: где - музыка, а где - церковно-славянский?! Но это явно была она, и я тут же признался:
– А ведь я - ваш ученик!
– Ага, вы, должно быть, занимались в вечернем музучилище, которым я заведовала? – обрадовалась Анна Ефимовна, Пришлось ей объяснить, где и чему она меня учила. Загорская, по-моему, несколько смутилась, – думаю, сама отдавала себе отчёт, что в роли преподавательницы старославянского выглядела не наилучшим образом..
Но и руководство музстудией не слишком ей удавалось. В течение учёбы там нашего сына мы в полной мере узнали эту сухонькую и довольно вздорную старушку как человека в высшей степени беспорядочного, несобранного, неспособного организовать учебный процесс. Часто под сводами Дворца студентов резко раздавалась её воркотня – то она препиралась с директором, то с уборщицами. Расписание занятий вечно бывало перепутано, учителя на уроки опаздывали, а то и вовсе не являлись, происходили какие-то нелепые накладки...В конце концов, мы ребёнка из студии забрали, и он продолжал учиться музыке частным образом..
Где-то в 1970-м к нам приехала из Химок погостить частая наша гостья – мамина сестра Гита, некогда жившая в той киевской комсомольской коммуне вместе с мамой.
– Ты знаешь, – рассказала она мне, – отыскалась наша с мамой киевская подружка-коммунарка Аня Свободная. Оказывается, она много лет – ещё с довоенного времени – живёт у вас в Харькове. Но теперь её зовут... Анна Ефимовна Загорская!
Вот это новость! Не составило труда тут же выяснить: директор музстудии, “специалист” по старославянскому и коммунарка из Киева - одно и то же лицо. За свою жизнь она и в самом деле “исходеншта” немало дорог. В Отечественную была на фронте. А единственный сын и муж там погибли. Недавно, к 20-летию Победы, предприняла путешествие по следам их боёв - об этом в большом очерке рассказала “Комсомольская правда”, – если не ошибаюсь, известный журналист Аркадий Сахнин.
Тётя Гита созвонилась с Аней Свободной, пригласила её к себе, и я присутствовал при их встрече. Анна Ефимовна явилась к старой подруге при полном параде, прицепив к платью многочисленные боевые награды, которые посверкивали и позвякивали на её плоской старушечьей груди. Она с удовольствием вспоминала “этапы большого пути”. Получалось, что репрессии сталинских лет ничуть её не затронули (впрочем, она, возможно, не всё рассказала)... Всю войну Анна Ефимовна прослужила в войсках МВД.
Но меня больше интересовал период первых революционных лет, когда и она, и мама служили в ВЧК. Что они там делали? Вообще-то мама рассказывала, что работала в информационном отделе и читала там “разные бумаги”. Ездила в Тамбовскую губернию на подавление Антоновского мятежа, но и там была занята чем-то сугубо канцелярским (в детстве это меня даже как-то задевало: я бы предпочёл, чтобы она поймала, а ещё лучше - расстреляла, парочку-другую меньшевиков или царских генералов). В конце 20-х, когда она была в Ленинграде на партийной работе, её даже наградили именным браунингом. Но, оказалось, она и стрелять-то не умела.
Знал я и такую историю. Одной из маминых близких подруг была Катя Кабакова, позже, вторым браком, вышедшая замуж за двоюродного брата нашего отца – Илью Росмана. Первым её мужем был упоминавшийся коммунар Мацек Ближний, она с ним рассталась ещё до его самоубийства, а Илюша усыновил их сына, что будто бы составляло семейную тайну. В девятнадцатом году Катя тоже работала в ВЧК, но, в отличие от мамы, водила дружбу со всяким “чуждым элементом”: эсерами и анархистами. Мама ни тогда, ни много лет после никак не могла понять, что за блажь такая - с ними дружить, и говорила мне об этих Катиных связях как о странном чудачестве:
– Катя якшалась со всякой сволочью, и однажды её арестовали-таки по ошибке: приняли за эсерку или анархистку. Мне пришлось пойти хлопотать за неё к самому Дзержинскому.
– Ты? К Дзержинскому?! - удивился я. – И он тебя принял?
– Ну , тогда всё проще было. Я его подкараулила под дверью его кабинета – и рассказала о своём беспокойстве за Катю. Говорю: “Феликс Эдмундович, она наша, комсомолка, вы скажите. чтобы её отпустили. А то ведь могут не разобраться и шлёпнуть...”
– Ну, а он?
– Он улыбнулся, потрепал меня по щеке – я мордастая была! – да и говорит: “Не волнуйся, деточка, всё будет хорошо!”
– А дальше как было?
– Да выпустили Катю, конечно. Я – давай её ругать, а она - смеётся. Уж такая легкомысленная была. А ведь могли и расстрелять, как контру...
Илюша, Катин муж, папин двоюродный брат, был, ещё до женитьбы, вместе со своим братом Володей, в Полтаве большевистским подпольщиком, их арестовали деникинцы и всю группу приговорили к расстрелу. За них заступился писатель Короленко – но безуспешно. Друг Илюши и Володи сумел выкупить обоих. Илюша служил в Красной Армии, в 1937-м был начальником Киевского военно-артиллерийского училища. Его арестовали и обвинили в “военном заговоре”, лютыми побоями заставили “сознаться” - и упекли на 10 лет в лагерь. В 1947 году вернулся, приехал в Москву (Катя там жила и работала - заведовала универмагом, с нею были и два их сына: один - приёмный, от Мацека, другой – его, Ильи...) Чуть было (так ему казалось) не добился реабилитации – но в одну из ночей его вновь арестовали и сослали в какое-то совершенно дикое место, лишь Катина материальная помощь спасла его от гибели. Хрущёвская “оттепель” вернула ему и свободу, и полковничьи погоны, ему назначили военную пенсию, он надел форму, купил дачу и прожил ещё много благополучных лет. Катя очень помогла и моим родителям, когда они вышли из лагерей совершенно нищими: отцу купила костюм и пальто, приодела и маму, так что дружная пара в приличном виде предстала в ЦК КПСС перед Комитетом партийного контроля, который в течение двух минут восстановил обоих в родной и любимой ленинской партии, из коей их исключили за двадцать лет до этого. А теперь в постановлении КПК было записано: “Восстановить без перерыва в партийном стаже”. Вроде как и не было ничего! Вот ведь как хорошо получилось, - Дзержинский, мой ангел-хранитель (меня ведь именно в его честь назвали Феликсом), оказался прав. Прав и Горький, написавший в своей сказке “Воробьишко”: “Всё окончилось благополучно, если не считать, что мама осталась без хвоста”.
Папа умер от второго инсульта через полтора года после возвращения, а от первого слёг почти что сразу по приезде, мама прожила без него шесть лет - если, конечно, считать жизнью эти годы медленного её умирания. Инфаркт поразил её вскоре после того, как на октябрьском (1964 г.) Пленуме ЦК КПСС сняли Хрущёва, сообщив, что он освобождён от всех должностей будто бы по состоянию здоровья... Почти что уже в агонии она спрашивала: “Зачем они врут?!”
А вот Аня Свободная, то бишь, Загорская, была вполне жива, ей, как булгаковскому Шарику, “свезло”, и я, обрадовавшись случаю, стал расспрашивать её о молодых годах моей мамы - и её подруги Кати. Помнит ли Анна Ефимовна ту историю? Знает ли, как мама ходила к Дзержинскому хлопотать за подругу?
Прошло более полувека, но она - помнила! Вот та же история, уточнённая Загорской:
– Ваша мама работала в информационном отделе. Она занималась перлюстрацией переписки людей, состоявших под подозрением у ВЧК. А мы с Катей были сотрудницами оперативного отдела, то есть секретными агентами. Обязанность Кати Кабаковой состояла в том, чтобы внедряться в организации левых эсеров и анархистов - и проваливать их. Мама ваша знать об этом не могла, так как дело было сугубо конспиративное. И арестовывали Катю, конечно же, для конспирации, а отпускали, когда сданные ею люди уже ей не могли повредить...
...Да-а-а, должен признать, что технику оперативной работы Свободная - Загорская - Рабинович знала и объясняла куда лучше, чем “Остромирово евангелие”. Я был благодарен ей и за некоторые сочные детали облика моей мамы в молодости. Например, Анна Ефимовна рассказала, что мама в те годы любила плясать украинский гопак. Вот уж о чём никак не подозревал!
Но... мама! бедная наша, наивная мама! Куда же ты влезла? С кем связала юность и жизнь свою?! Однако и я ведь хорош: выполняя волю отца – в 1961 г. вступил в партию. Так велико, так неотразимо было обаяние родительского политического постоянства.
Через год или два после встречи с подругой, приехав к нам в очередной раз, Гитэле (так мы звали тётку в семье) позвонила к Загорской - и в ответ услышала явный бред. Анна Ефимовна пребывала в состоянии глубокой старческой деменции. Но в её бессвязных речах можно было уловить одну чёткую мысль: “Враги... Везде одни враги...”
Такова история о “люто зловонных бесах страны Гергесинской”. Я нашёл в “Новом Завете” упоминание об этой стране. Правда, в Евангелии (не Остромировом, а "современном") её название звучит иначе: “Гадаринская” - у Матфея и “Герасинская” - у Луки и у Марка. Но если оставить так, как оно звучало в Остромировом, то истинный перевод - таков:
“И когда Он пришёл на тот берег страны Гергесинской, повстречались Ему два бесноватых, исшедших из гроба и весьма злых”.
Я бы сказал - и Христу “свезло”. Мне на жизненном пути «бесноватых» попадалось (и по “онъ полъ”, и по сей!) увы, гораздо больше!
(Опубликовано в еженедельнике «Окна» -
приложении к газете «Вести» - Тель-Авив,
13 ноября 2003).
-------------
Текстологическое (православное) толкование данного евангельского эпизода - см.:
http://blagovest.al.lg.ua/0201/01.html
-------------
ЧЕКИСТКА КАТЯ
Памяти Екатерины Абракмовны Россман (Кабаковой)
Позднейшее добавоение к главе (очерку) "В стране Гергесинской" одноименной книги 3-ей моего свода семейных и личных воспоминаний о быте и нравах ХХ века
* * *
"Свезло" и всей этой главе: из прошлого к ней прибыло несколько уточнений и добавлений. И, что особенно интересно, продолжпет прибывать.
Началось с того, что, едва главу опубликовали в одной из русскоязычных газет Израиля, как мне позвонила очень старая - родившаяся в 1919 или 1920 году женщина из Иерусалима - бывшая киевлянка. Она от всей души благодарила за то, что в моей главе упомянута "трипольская трагедия", в которой погиб от бандитов атамана Зелёного её отец. Она отца так никогда и ине видела: родилась после его гибели... О трипольской трагедии и в Союзе-то уже почти не упоминали, а уж здесь, в Израиле - и подавно. - "Ой, спасибо! Ой, спасибо!"
Потом, в 2014-м, пришла "рецензия" на Прпозу-ру от Максима Лапшина. Он уверяет, что моё упоминание о смерти Михаила Эрского, который сфотографирован рядом с моей мамой (она сменила его на посту секретаря Шулявского РК КСМУ на Подоле)- это ошибка, т.к., "скорее всего", Эрский - это его дед. А он тогда не погиб.
Максим Лапшин специально открыл себе авторский аккаунт на портале Проза.ру, чтобы иметь возможность сообщить свою "рецензию" (на Прозе.ру это разрешено лишь её авторам), но кто он и откуда - так и не написал.
В самой ткани главы (или очерка) содержится затейливая история о моём двойном знакомстве с маминой подругой по юности и гражданской войне Аней Свободной, с которой я, как оказалось, однажды был знаком как со своей преподавательницей старославянского языка. когда мама отбывала срок в Речлаге Вореуты, а потом в Дубравлаге Мордовии, а я учился в Харьковскои пединституте имени Сковороды. Уже после маминой сиерти пришёл во Дворец студентов Харьковского политехнического инститьута, чтобы определить 6-летнего сына в детскую музыкальную студию - и в заведукющей той студии узнал свою преподаваьельницу церковнославянского Анну Ефимовну Загорскую! Я её узнал, а она меня - нет... И когда я ей сказал, что у неё учился, она приняла меня за довоенного слушатреля музшколы лоя вщрослых. Каких там "взрослых": мне к началу войны только исполнилось десять лет!
Мама и в старости, после лагеря и реабилитации мечтала с подругой мвстретиться, но мечта так и не сбылась. Однако вот ведь какой анекдот: церковнославянскому меня учила Хана Рабинович (таковы были истинные имя и фамилитя революционерки-большевички Свободной! А ведь и название главы (очерка) связано с нею: я однажды как раз попросил её на лекции перевести тот отрывок из "Остромирова евпнгелия", где упоминается "страна Гергесинская" на восточном берегу Галилейского моря (нынешнего озера Кинерет километраз в 20-ти от моего нвнешнего дома в Израиле ...
Тогда-то, ещё не подозревая о том, что она - подруга мамина по комсомолу и работе в ЧК, я безошибочно понял, что старославянский она знает весьма приблизмиельно... Но дело не в єтом. А в том, что присутствуя при её встрече с разыскавшей её после маминой смерти сестрой нашей мамы Гитой, я именно теперь узнал,чем занимались в ВЧК мама (перлюстрацией,т.е. негласным чтением писем с цельтю слежки за перепиской подозреваемыз в контрреволюции), а чем - тётя Катя - мамина подруга в 1919 (проваливанием явок анархистов и левых эсеров (большевистских союзников по праввившей в стране коалиции крайне левых партий).
"Ваша мама не знала о том, чем занимались мы с Катей в оперативном отделе. Потому и побежала к Дщержинскому - замолвить за Катю словечко. А Дзержинский, конечно, знал, потому и успокоил её. Катю для того и сажали вместе с анархистами, чтобы сбить с толку врагов..."
И вот теперь мне сын показал в Интернете материал передачи радио "Свобода", помеченный инициалами автора ("В.В."), где речь о некой московской чекистке Кате, о которой дал показание по делу о взрыве 25 сентября 1919 г. в Москве здания горкома РКП(б) некий Александр Розанов:
"...« а ещё какая-то "Катя, служившая в ВЧК, ходила к Павлову". Эта самая чекистка Катя и "дала мне револьвер "велодог" через Бармаш. Бармаш же передавала мне адрес, где находится общежитие человек десяти секретных сотрудников ВЧК и МЧК. Сама Катя этот адрес сообщила Соболеву. Познакомилась она с Соболевым, вероятно, через посредство Бармаш. Бармаш прекрасно знала всю организацию подпольщиков и всю ее работу, даже о взрыве, и давно могла бы разоблачить ее". Целую группу сотрудников ВЧК обрисовал допрашиваемый… Но оплошность нерадивых "редакторов" в сапогах поправили радикально: уже по напечатанию, тираж "Красной книги ВЧК" сразу конфисковали.»
Во всей этой абракадабре легче всего понять, что такое револьвер «велодог»: это, как я прочёл в Интернете, револьвер системы фрвпнцузского оружейника конца ХIX века, предназначенный для защиты велосипеистов от собак, непривычных к новому виду индивидуального транспорта. По мере того как друзья человека привыкли (очень быстро!) к виду велосиакдов, простейшими револьверами стали пользоваться в других целях – например, для самообороны от гра бителей. Или, надо думать, наоюорот: при ограблении мирных обывателей...
Может быть, я пропустил, кто такие Павлов и Бармаш, но по контексту ясно: чекистка передала Розанову револьвер явно не для защиты от собак. И сам Розанов, и эти двое принадлежали явно к террористам. Но и сами авторы юбилейной передачи радио «Свобода» (опубликованный текст озаглален «Бомба для проедседателя», под последним имеется в виду первый секретарь Млсковского горкома большнвиков Владимир Загорский (Вольф Лубоцкий), - с детства друг, а в большевистской партии сотрудник Я.М.Свердлова), прозрачно намекают на возможность причастности большевиков к организации этого теракта. При этом явно используется версия о борьбе за власть в верхушке большевиков: в подтексте угадывается намёк на то, будто за покушением на Ленина на хаводе Михельсона (приписанным полуслепой Фанни Каплан) стояло якобы намерение Свердлова вместо Ленина возглавить партию… Во всяеом случае, нынешние «криминалисты» утверждают, что будто бы именно В.Загорсктй не обеспечил тогда порученную ему охрану «Ильича» и что на заводе Михельсона Ленина будто бы никто не встретил, Ленин вовсе не выступил перед рабочими, а сам, заподозрив неладное, поспешил к машине, возле которой и был сражён чьим-то выстрелом.
Теперь, когда Свердлова (умер, по официальной версии, от гриппа-испанки, а по слухам – от побоев, нанесённых толпой юдофобов), его будто бы вождистские притязания перестали быть актуальными, но месть ленинских сторонников клевретам покойного Свердлова волне вероятна. «Пинкертоны» радио «Свобода» обращают внимакние на, действительно, странные подробности, предшествовавшие взрыву мосгоркома: бомба была вброшена в зал только после прибытия туда (уже под конец заседания) В. Загорского (Лубоцкого): с другой стороны, А. Колонтай,вместе с И.Арманд, подозрительно во-время оставили зал горкома, как и комендант Кремля Мальков… В ходе проведённого чекистами следствия также выявлены подозрительные странности: например, согласно хронометражу жизни Ленина, он читал показания одного из организаторов данного теракта на несколько месяцев РАНЬШЕ, нежели этот человек давал свои показания!
Словом, как и в последующие годы расцвета советской коммунистической липы-истории, так уже и на её заре бросаются в глаза признаки злонамеренного фальсификаторства этой истории.
Конечно, я не мог не обратить внимания на совпадение фамилии мужа миминой подруги Ани Свободной (Загорский) с псевдонимом погибшего в теракте вождя московских большевиков, но он был значительно старше Ханы Рабинович... И от вспыхнувшей идеи я тут же отказался.
Но меня в данном случае заинтересовал вопрос: не являлась ли мамина подруга Катя Кабакова (ставшая впоследствии маминой не родственницей, так свойственницей) - не была ли она той самой «чекисткой Катей», о которой свидетельствовал А. Розанов? Катяф Кабакова ТОЧНО проваливала явки анархистов и левых эсеров, она МОГЛА по заданию руководства совершить любое предписанное ими действие…
Но, конечно, утверждать тождество этих Кать – не берусь. = Ф.Р.
Далее следует очерк VIII "Фельдфебель в Вольтерах" http://proza.ru/2011/06/09/45
ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ! МНЕ ИНТЕРЕСНО И ВАЖНО ТВОЁ МНЕНИЕ ОБ ЭТОМ ТЕКСТЕ, ИЗЛОЖИ ЕГО, ПОЖАЛУЙСТА, ХОТЯ БЫ В НЕСКОЛЬКИХ СЛОВАХ ИЛИ СТРОЧКАХ В РАЗДЕЛЕ "РЕЦЕНЗИИ" (СМ, НИЖЕ). = Автор
-----------