Я подумал, что Толик ударит Тамару. Они называли друг друга именно так.
Толик и Тамара. Мои, мама и папа.
Толик пил по настоящему, только с Ларисой. Всегда, когда приезжала Лариса, Толик открывал коньяк, Мама накрывала умопомрачительно вкусный стол, Толик пил с Ларисой коньяк. Мы все ели. Ели самую вкусную еду, которую можно было представить. Картошку, котлеты, селёдку, икриные бутерброды, дюшес, байкал. И наблюдали. И слушали.
После пол-пузыря, Толик с Ларисой отправлялись курить на балкон. Мама приводила в порядок стол. Все получали Торт. Я до сих пор не люблю торты, любые.
После перекура, Толик и Лариса, особенно Толик, приходили совершенно косые. Наливали дальше открывали еще. Я уже не слушал. Да и есть не хотелось.
Меня все любили. Особенно Лариса. Она рассказывала мне каждый мой приезд в Борисов, каким я родился, вернее, каким меня принесли из роддома домой, синим и длинным, как глиста, и Бабка Надя, смеясь, сказала:
« Какой, хорошенький мальчик».
Бабку Надю, я не любил, не то, что бы совсем. Я, больше любил Ларису. Лариса рассказывала так интересно о Войне. О себе. О Толике. О Тамаре. О медицине. Заваривала себе кофе, мне чай, и мы уплетали сало с картошкой из большой, чугунной сковородки. Меня укладывали спать на матрац с подушкой и пледом на полу, слева от стола в комнате.
Да, в «однушке» главного врача Борисовского района, Ларисы, жила ещё баба Юля.
Баба Юля спала на кухне, на раскладушке.
Баба Юля была шулером, самым настоящим. Она учила меня играть в «Дурака» и проигрывала, только, когда видела, что вот- вот разрыдаюсь. Бабе Юле было семьдесят пять, мне может семь, может восемь. Баба Юля не относилась ко мне никак. Она Выигрывала. Я злился и начинал заикаться. Я всегда знал, если начал заикаться, кранты. Я выучил сначала все карты, потом, что остаётся в колоде, после отбоя, потом, какие могут быть варианты, потом я её сделал. Подряд, раза четыре, ну, три.
Баба Юля разложила с моей помощью раскладушку, сказала Ларисе: «а Ты, говоришь». И задарила мне всё, что осталось у бывшей наперсницы, бывшей балерины Кшесинской. Семьдесят серебряных полтинников в льняном мешочке.
Я был счастлив. За полмесяца, обменял это однообразие, на кучу монет, всяких разных. Пфеннигов, центов, злотых, драхм, левов. Я был сказочно популярен в среде малолетних нумизматов и их родителей.
Но, почему- то осталось это: « А Ты говоришь».
В карты и домино, я играю только понарошку. С детьми и Светкой, ничего не считая, на удачу.
Бывает, везёт.