Ничто человеческое богам не чуждо
или "по образу и подобию"
Они сидели в пустой беседке, открытой с четырех сторон ветрам, где-то за краем неба, пили горячее вино, но не пьянели. Вокруг сгущались сумерки, и ветры, кружащие по небу, летели мимо, не смея тревожить.
Мужчина и женщина молчали, и в их глазах мелькали страницы пережитых столетий.
— Кир, — сказала она наконец, — разве они не были хорошими?
— Были, — ответил он.
— И в те давние дни — до того, как ты оставил небо, чтобы жить среди людей — ты любил меня?
— Теперь уж и не помню, — сказал он. — Это было очень давно. Мы оба были тогда другими — другие мысли, другие тела. Может быть, те двое, какими бы они ни были, любили друг друга. Но я не помню.
— А я помню весну мира, как будто это было вчера — те дни, когда мы вместе сражались, и те ночи, когда мы стряхивали звезды со свежеокрашенных небес! Мы создали планету. Мы вместе строили мир. Ты и я.
Мы прорезали и прожигали себе путь по земле и по морям пока не выбили все, что сопротивлялось нам. Для себя.
Затем были построены города и королевства, и мы возвысили тех, кого мы выбрали, чтобы управлять через них, а когда они перестали развлекать нас, мы снова их сбросили. Что знают молодые боги о тех днях? Могут ли они понять ту власть, которую знали мы — Первые?
— Не могут, — ответил он.
— Когда мы жили в нашем дворце у моря, и я принесла тебе много сыновей, и наш флот завоевывал острова, разве не были прекрасны и полны очарования те дни? И ночи с огнем, ароматами и вином? Ты любил меня тогда?
— Я думаю, те двое любили друг друга.
— Те двое? Мы не так уж отличаемся от них. Мы не настолько изменились. Хотя с тех пор прошли века, есть что-то внутри нас, что не меняется, не переделывается, сколько бы тел мы не сменили, сколько бы любовников ни имели, сколько бы прекрасного и безобразного не видели и не делали, сколько бы не передумали, не перечувствовали. Сущность наша остается в центре всего этого и наблюдает.
— Разрежь плод — внутри семя. Это и есть центр? Разрежь семя — в нем нет ничего. Это и есть центр? Мы с тобой совершенно не те, о ком ты вспоминаешь.
— Ты ушел с неба, потому что устал от меня?
— Я хотел дать миру, созданному нами, возможность жить самостоятельно.
— Долгие годы я ненавидела тебя за уход. Было время, когда я сидела в отчаянии и была слишком труслива, чтобы выйти за его пределы. И было время, когда я простила тебя и смотрела на твое изображение, и уверяла себя, как будто ты вернулся, как будто мы снова вместе. А однажды я желала твоей смерти, но ты обратил палача в друга, так же, как обратил мой гнев в прощение. Ты хочешь сказать, что не чувствуешь ко мне ничего?
— Я хочу сказать, что больше не люблю тебя. Было бы очень приятно, если бы хоть что-то в мире оставалось постоянным и неизменным. Если бы такая вещь была, она была бы сильнее любви, но я такой вещи не знаю.
— Я не изменилась, Кир.
— Подумай хорошенько, Ли, над всем, что ты сказала, обо всем, что ты вспомнила обо мне в этот день. На самом деле ты вспомнила не мужчину, а события, через которые мы с тобой прошли вместе. Теперь мир укрощен, а ты жаждешь былых пожаров и стали. Дело не в мужчине — нас с тобой разделила судьба, это судьба теперь — прошлое, она тревожит твой мозг, и ты называешь это любовью.
— Как бы я ее ни называла, она не изменилась! Ее дни не прошли. Это и есть постоянная вещь в мире, и я зову тебя разделить ее со мной снова!
— Нет, Ли, не обманывай себя. Ты предана небу, а не миру. И ты это знаешь. Если бы ты присоединилась ко мне в сражении, ты, возможно, некоторое время была бы счастлива. Но, независимо от победы или поражения, ты, в конце концов, станешь еще более несчастной, чем раньше. Прости, Ли…
— Мне не нужны твои извинения! Не думай, что я не могла бы заставить тебя улыбками и ласками снова полюбить меня: я чувствую в тебе жар, а мне не трудно разжечь его в мужчине. Но ты не стоишь той великой смерти, когда мужчина падает с высот страсти в бездну отчаяния. И у меня, пожалуй, пропало желание, да и нет времени дать тебе что-нибудь, кроме презрения.
Звезды закружились вокруг него, нестирающиеся, жгучие, ее рука ушла из-под его ладони, когда она наливала еще две чаши вина, чтобы согреться в ночи.
— Ли!
— Да?
— Если это даст тебе какое-нибудь удовлетворение, то я все еще забочусь о тебе. Это не любовь, для меня это слово уже ничего не значит. Это чувство, по существу, безымянно, лучше таким его и оставить. Так что прими его и уходи. Ты побеждаешь, и ты богиня, а я поклоняюсь — разве не поклонение и религиозный страх создают комбинацию любви и ненависти, желания и страха?
........................
Первые Боги. Забытые. Они пили глинтвейн в старой беседке в горах над миром, который когда-то создали, и ночь окружала их.