(рассказ)
– Надо бы похлопотать о чурте*…
– Отправим в горы телегу за камнем.
– Не стоит. Для ребенка его можно сделать и из древесины акации…
Продолжение разговора Бали не слышал. Вопреки его воле соседка завела его в дом, где собрались одни женщины.
«Как много их», – подумал мальчик. Никогда он не видел у себя дома столько женщин.
– Вай, Децина виса хьо**. – Бали растерялся после этих слов тети по отцу.
«Не хочу я доставаться никакой Деце, лучше я с Наной останусь», – подумал он, но промолчал. Знал, что тётя обидится.
– Нана, завяжи это мне, – попросил мальчик, указывая на зеленую ленту, которой была обвязана голова брата.
– Тогда Сулим будет плакать.
– Он же спит?..
Но он не спал. И это знали все, кроме него. Мальчика смущало, что брат был завернут так, как никогда до этого его не пеленали.
Выйдя во двор, Бали увидел дядю по отцу, который обтесывал и ровнял древесину.
– Воккхаваша***, что это? – спросил он.
– Это чурт, – глубоко вздохнув, ответил дядя.
– Дада на телеге нам тоже привез много чуртов. Но их никто не чистит, поэтому в печке остается мусор… А почему ты на нем пишешь?
– Повзрослеешь – узнаешь.
В тот день Сулима, завернув в одеяло, куда-то увезли. «Повезли в больницу», – объяснили Бали. «Но провожать в больницу так много народу не выходит, – думал мальчик, – меня же никто не провожал, когда мне скрутило живот, и меня везли к врачу. И никто не плакал, кроме меня. А теперь у всех женщин слезы в глазах».
Мать не открыла ему правду и после похорон. Но обещала, что скоро поведет к Сулиму. И повела. То была долгая дорога. Мать часто брала сына то на руки, то сажала за спину. Когда шел пешком, он рвал цветы с желтыми головками, похожими на солнце, чтобы подарить их Сулиму.
Наконец дошли. Попросив сына, чтобы он повторял за ней «амин», мать воздела ладони на уровне плеч и, словно выпрашивая что-то, долго стояла и шептала на непонятном Бали языке. Потом они подошли к могильному холмику.
– Вот здесь и находится твой брат.
Бали не понял...
– И под землей бывает больница? – спросил он удивленно, но дожидаться ответа не стал, так как его внимание остановилось на деревянном чурте у изголовья могилы. – Это же древесина, которую чистил Воккхаваша, почему она здесь? – недоумевал мальчик.
Мать поведала правду… Он сильно расстроился, когда она сказала, что его брат больше никогда не вернется:
– Он был бы дома, если бы ты не позволила привезти его сюда, –причитал он, маленькими кулаками размазывая по лицу прозрачные крупинки слез.
После этого они каждую неделю приходили на кладбище. Там бывало много других женщин. И все они ругали ее мать.
«Не приводи сюда ребенка… Он же ангел, – разъясняли они, – говорят, что покойные зазывают их к себе. Ведь и алимы не рекомендуют приводить сюда детей». Мальчику не нравились эти разговоры…
Однажды, проснувшись рано утром и не найдя рядом мать, Бали позвал ее… Заглянул в смежную комнату… Засуетился… Выскочил босиком во двор… Дома никого не было… Уже научившийся считать дни между походами к брату, он догадался, что мать сама отправилась к нему… Бали долго-долго плакал, заглатывая прерывистые рыдания соленоватыми слезами.
С тех пор он не был на этом кладбище…
Еще один день запомнился Бали, такой же мрачный, как день проводов Сулима в «больницу». В тот день забирали всех из их села, и никто не знал – куда. А когда услышал, что «навсегда», тогда подумал, что едут туда, где находится Сулим.
Бали сравнивает свои воспоминания с одеждой из разноцветных лоскутков, которая вся в заплатках. Но как бы ни была печальна мелодия этих воспоминаний, он не может избавиться от них. Наоборот, со временем у него появилась болезненная потребность в этой печали. Относился к ней как к желанной спутнице. Он не нашел бы ответ на вопрос «кто я?», если бы, подобно обветшалой одежде, считал эту печаль излишней.
Как сегодня, о том же он думал и в день смерти матери. Ее похоронили на казахском кладбище. Спустя неделю скончался и отец. Новую могилу ему копать не стали. Рыть ее в мерзлой земле было тяжело. Мулла пожалел и без того слабых, тощих, немощных от тяжелой жизни людей.
– Эта пара прожила жизнь в мире и согласии, они и в одной могиле уживутся, – сказал он словно в оправдание.
Бали разрешили посмотреть на мать… Она лежала, закрыв глаза, без заметных изменений на лице. Бали подумал, что тела всех покойников также сохраняются, не разлагаясь. «Если бы было разрешено вскрывать могилы при желании… Чтобы взглянуть на родных, пусть и неживых», – думал он.
…С этими же мыслями пришел он теперь и на это кладбище – на чеченское кладбище. «Вот оно, то место. Как много детских могил… Деревянные чурты... Неужели они были здесь и раньше?..
Этот?.. Или тот? Нет, чурт Сулима был не такой… Некоторые чурты прогнили, опали. Вот так... лучше быть тебе поближе к холмику. Может быть, и тебя кто-нибудь ищет. Да смилостивится над тобой Всевышний… Здесь чурта нет. И здесь нет. Здесь один пенек торчит…А этот чурт лежит в сторонке, не отсюда ли?.. О Боже, он рассыпается. Прости, Всевышний!»
Бали замечает абрикосовое дерево. Узнает. Вспоминает, как просил у матери, чтобы та сорвала ему абрикос.
Поговаривали, что это дерево взошло от саженца, посаженного одним стариком перед переселением в Турцию. Мать не называла его имени. Сколько благородства было в женщинах тех времен: невеста, пришедшая в дом из соседнего хутора, становилась снохой всего села...
Вновь он перевел свой взгляд на дерево: «Уже постарело ты… Но все еще плодоносишь. От корней зависит многое. От корней… Да воздаст Всевышний сторицей…». Бали замер на мгновение, пришло озарение: он узнал чурт, прислоненный к абрикосовому дереву. Узнал издали. Вначале его сердце налилось огромной радостью. Но эту радость тотчас поглотил удушливый ком в горле.
Как он нашел бы могилу? Кто бы ему мог помочь?.. И чурт у основания был прогнивший. Примеряя его к изголовьям могильных холмов, Бали, не теряя надежды, долго взывал к помощи Бога…
Снова прислонил чурт к дереву. Снова вспомнил мать. Была бы она жива, могила нашлась бы, думал он.
«Не предполагал я, что обернется болью день, которого я ожидал с надеждой так много лет, – думал он. А следом другая мысль пришла в голову:
«По какому праву ты расстраиваешься? Это же могилы твоих отцов, односельчан. Посмотри вокруг. Благодари Бога, который вернул к ним тебя».
«Могилы… вокруг…» – пульсировало в голове Бали, подобно перестуку вагонных колес, то звонче, то глуше. Перед глазами завесой образовалась пелена боли, словно готовя его к плохой вести. Сквозь эту пелену он с трудом начал различать могильные холмы: один, два… много-много. А потом… как бы пристально он не искал, только у редких холмов виднелись чурты. Ему даже не успело показаться, что они сгнили, как голову закружило вопросом: «Не могли же каменные чурты сгнить?..» Ничего не было понятно. Мысли путались…
Бали долго ходил по кладбищу, читая все молитвы, которые знал.
И вышел, наконец, на дорогу, ведущую в село – в его родное село…
Издали виднелись новые дома на окраине. Он ускорил шаг.
«Так, я не одинок в селе, – подсказывали мысли, – оказывается, и до меня возвратились люди...»
Дойдя до домов, Бали увидел, что их основания выложены из каменных чуртов, которые он искал и не находил у могильных холмов… Он нашел ответ на свой мучительный вопрос, и пелена боли вновь затуманила его взор... Миражи, которые теперь блуждали перед его глазами, были как призраки во мгле. Среди них четко выделялся один призрак, похожий на образ солнца, которое золотыми лучами – будто руками и ногами – упиралось в горы, пытаясь усилием внутренней воли продлить время своего заката.
(Перевел с чеченского автор)
---------------
*Чурт – могильный камень, надгробный памятник.
**Вай, Децина виса хьо – ласковое обращение к ребенку; букв. Ой, чтобы ты достался Деце.
***Воккхаваша – уважительное обращение к старшему; букв. Старший брат.