Трижды от колосса к коллапсу и обратно
Часть 2. АЗИЯ, ПРИТВОРЯЮЩАЯСЯ ЕВРОПОЙ
Видимость работы за видимость зарплаты
Заезжие и туземные болтуны толкуют о каких-то «общечеловеческих ценностях», о какой-то абстрактной «демократии», некоем «гражданском обществе» с непонятными никому в России «правами человека». И удивляются, почему в постсоветской России вместо Запада наших дней получается «Дикий Запад» XIX века: бандитский капитализм, «черный рынок», хищническое «первоначальное накопление» и прочие прелести давно минувших на Западе дней.
Вообще-то за этими пустыми словами кроются определенные геополитические страсти. Мы на них позднее остановимся специально. А сейчас попробуем объяснить, почему вроде бы хорошие и высокие слова квалифицируются здесь как вульгарное (и своекорыстное) блудословие.
Начнем с экономики.
ВИДИМОСТЬ РАБОТЫ ЗА ВИДИМОСТЬ ЗАРПЛАТЫ
В советские времена бытовал анекдот, который был понятен только гражданам СССР: безработицы нет, а никто не работает; никто не работает, а план выполняется; план выполняется, а нигде ничего нет; нигде ничего нет, а у всех все есть; у всех все есть, а все недовольны; все недовольны, а все молчат; все молчат потому, что никому не хочется безработицы; поэтому безработицы нет и т.д. по кругу без конца.
Объяснение этой непонятной для нормального человека белиберды очень простое: в казарме нельзя быть довольным или недовольным, потому что там не работают, а отбывают воинскую повинность; в «казарменной экономике» жизнь оборачивается сумасшедшим домом, потому что там нарушены и извращены элементарные стимулы труда.
Давно известно: чтобы человек начал как следует трудиться, необходимо какое-то побуждение, стимул. Безразлично, позитивный — расчет на материальное или моральное поощрение, либо негативный — из страха перед нежелательными последствиями.
Позитивный «работает» сравнительно слабо. Потому что, по русской пословице, из «спасибо» шубы не сошьешь. А согласно другой пословице, «трудом праведным не наживешь палат каменных». Для этого нужно преступление, в лучшем случае — жульничество-мошенничество, либо, как минимум, прореха в налоговом обложении. Поэтому на первом плане всегда оставался негативный стимул. А позитивному отводилась вспомогательная роль.
Долгие тысячелетия человечество решало эту проблему жесткой регламентацией, прямо-таки ритуализацией труда. За соблюдением регламентов-ритуалов строго следило всесильное в тех условиях общественное мнение окружающих. Оно жестоко карало за малейшее отступление от принятых стереотипов — вплоть до изгнания из сообщества. Опыт показал, что эффект стократно усиливался, если подкреплялся идеологией, сурово осуждавшей леность, недобросовестный труд. Истории известны две наиболее развитые идеологии подобного типа: древнекитайская (конфуцианская), охватившая со временем Индокитай, Корею, Японию, и протестантская (она же пуританская), сделавшая такими же «трудоголиками» население Северной Америки и Северо-Западной Европы. Все остальное население земли на этом фоне выглядит, мягко говоря, гораздо менее трудолюбивым.
История человечества знает также попытки преодолеть леность и недобросовестность людей принуждением. Но эти попытки нигде и никогда не давали желаемых результатов, потому что ответом на принуждение всегда была имитация труда. Человек вроде бы трудится, а результаты — нулевые. Именно это привело к крушению сначала рабовладельцев, потом феодалов. Но затем было совершено открытие, которое заставило более или менее добросовестно трудиться самых недобросовестных. Был открыт, наряду с другими рынками, рынок труда. Предлагай, как продавец, свои рабочие руки. Может быть, кто-нибудь купит. Если покупка оказывается неудачной — от нее просто отказываются, и продавец становится безработным. Предложение всегда и всюду в нормальных условиях намного превышает спрос. Как уже упоминалось, работы даже в высокоразвитых странах не хватает каждому десятому. А в слабо или однобоко развитых странах (какой является Россия) — каждому третьему.
Ничего более эффективного человечество не придумало. И, казалось, не надо придумывать: эффект более чем удовлетворительный.
Однако нашлись умники, которые вознамерились добиться большего. Вместе со всеми рынками они упразднили и рынок труда. Позитивный и негативный стимулы поменяли местами. Первый сделали основным, второй — вспомогательным (всего лишь выговор — ой, как страшно!). Страх перед безработицей тоже упразднили вместе с самой безработицей. Дали каждому конституционное право на труд. И даже больше — на рабочее место согласно полученному образованию. Труд объявили «делом чести, доблести и геройства», стали награждать за него как за подвиги на войне. И понадеялись, что при таких условиях люди станут бОльшими «трудоголиками», чем китайцы или японцы.
Умники жестоко ошиблись. Люди охотно (поначалу) шли на собрания, где оживленно обсуждали, как лучше работать, а работали все хуже. Часто опаздывали или прогуливали, зарплата-то все равно гарантирована, да и рабочее место тоже. На работе часами шли перекуры и чаепития (это осталось традицией и по сей день). А то, что производилось и производится — от авторучки или кастрюли до автомашины и самолета (гражданского), — большей частью не соответствует элементарным мировым стандартам и абсолютно неконкурентоспособно на мировом рынке. И так — по сей день. По сути, царила — и до сих пор во многих случаях царит — самая бессовестная имитация труда. Она и подписала смертный приговор «казарменному социализму». Как раньше — рабовладению и феодализму.
Можно спорить сколько угодно об абстрактных преимуществах социализма или капитализма. Но факты — упрямая вещь. И нам ничего не остается, как вновь обратиться к ним.
Факт первый. С 1930-х годов, как только была «упразднена» миллионная безработица, гарантированы рабочее место и зарплата, улицы городов СССР наполнились миллионными толпами праздношатающихся в рабочее время. В одной только Москве на 10 млн населения в 1980-е годы на улицах рабочим днем можно было встретить до 2 млн таких гуляк. Из них лишь половина относилась к пенсионерам, «гостям столицы» или работающим в ночную смену. Остальные просто спокойно ушли со своего рабочего или учебного места.
Кстати, я со своей будущей женой познакомился в кино — мы одновременно сбежали с лекций в своих вузах, что было массовым явлением. И вот уже шестой десяток лет она плачется, что Господь наказал ее таким мужем за нарушение учебной дисциплины.
Эта порочная традиция сохранилась до сих пор, причем правительство в чисто популистских целях возвело безделье в ранг государственной политики.
Россияне начинают праздновать Новый Год с католического Рождества в начале 20-х чисел декабря. Работают спустя рукава еще несколько дней, будучи целиком заняты подготовкой к главному официальному празднику Страны — григорианскому Новому Году.
Затем проходят «законные выходные» — суббота и воскресенье, после чего наступает православное Рождество (тоже официальный праздник для всех, включая мусульман, иудаистов и буддистов). Далее снова идут своим чередом суббота и воскресенье, после чего начинается подготовка к встрече Старого Нового Года (по юлианскому календарю). Работать при такой чехарде праздников просто физически невозможно, поэтому правительство объявило двухнедельные — фактически трехнедельные — зимние каникулы не только для учащихся, но и для трудящихся. Можно себе представить деморализационный эффект столь продолжительного безделья, если протестуют даже самые отъявленные бездельники. А ведь вскоре за Старым Новым Годом наступает «мужской праздник» 23 февраля, учрежденный в пику «женскому празднику» 8 марта, причем в обоих случаях несколько дней вновь царит праздничный ажиотаж — не до работы.
А впереди — такой же ажиотаж в конце апреля — начале мая («праздник весны и труда») и в июне (правда, июньский праздник проходит почти незаметно, потому что наступает пора массовых каникул и отпусков с июня по сентябрь), наконец, в первую неделю ноября (реликт бывшей годовщины Октябрьской революции).
И это не считая мусульманских, иудаистских, буддистских и прочих праздников (например, «день авиации» или «день шахтера»), к которым охотно присоединяются все православные и атеисты. Даже в знаменитом городе Глупове обыватели не додумались до таких масштабов фактически узаконенного безделья.
Ни в одной стране мира не поверят, что ежедневные газеты в России не выходят по субботам и воскресеньям, потому что в эти дни не работает почта. При этом общественный транспорт по инерции работает и в выходные, а бессовестные журналисты и почтальоны, как ни в чем не бывало, катаются на автобусах и трамваях в свои выходные, «как у всех». По сути, это тоже своеобразное наследие «казарменного социализма», когда печать и почта спят, а зарплата (доход) идет.
Можно возразить, что толпы праздношатающихся встречаются во всех крупных городах мира. Но в высокоразвитых странах любые масштабы безделья во много раз перекрываются высокой производительностью труда работающих. А в слаборазвитых, отсталых странах толпы неработающих свидетельствуют только о масштабах безработицы и нищеты. «Казарменный социализм» занимает в этом ряду далеко не почетное промежуточное место.
Факт второй. Мы о нем уже упоминали. На Западе одна фермерская семья в условиях механизации, автоматизации и начинающейся компьютеризации сельского хозяйства способна прокормить помимо себя самой еще целую сотню семей — если учитывать экспорт продовольствия. Советская колхозная или совхозная семья кормила впроголодь, помимо самой себя, еще три-четыре семьи, и без значительного импорта продовольствия массовый голод был бы неизбежен. Такое положение по инерции сохраняется до сих пор.
Одна рабочая семья на Западе помимо себя самой снабжает всем необходимым еще пять-шесть семей и тоже обеспечивает весьма значительный экспорт.
В бывшем СССР две рабочих семьи худо-бедно снабжали промтоварами третью, причем дефицит самого примитивного ширпотреба был ужасающим.
Сравнивайте сами.
Факт третий. Советское правительство пыталось стимулировать качество продукции лозунгами типа: «Советское — значит отличное». Официально присваивался «Знак качества» любой продукции, сколько-нибудь конкурентоспособной на мировом рынке. К 1985 году на такую оценку могли претендовать лишь 27% выпускаемой продукции. Это значит, что из каждых четырех изделий (любых!) лишь одно — обычно сделанное «по спецзаказу» или на экспорт — было сделано добросовестно. Еще два делались, как обычно, халтурно. По методу, как говорится, тяп-ляп. И столь же обычно быстро выходили из строя.
Наконец, четвертое сразу выбрасывалось в брак или навязывалось покупателю обманом. И с такой экономикой Хрущев в свое время грозился «похоронить капитализм»!
Факт четвертый. Всюду, где работа сравнительно легка, высокооплачиваема и престижна, где легко имитировать трудовую деятельность, на каждое рабочее место правдами и неправдами набивалось двое- трое, а то и пять-семь «тружеников». Зарплату-то им платить не из своего кармана, а из государственного! И чем больше «челяди» — тем знатнее выглядел «барин». Чего стоит одна только практика держать у каждого «большого начальника» по дюжине заместителей, которых при таком многолюдстве приходилось делить на «первых» и «прочих». Пережитки этой дикости сохранились до сих пор. Хотя разум подсказывает, что заместителем — на время отсутствия руководителя — может быть руководитель одного из подразделений. Всего один, а не дюжина!
С другой стороны, там, где требуется напряженный, низкооплачиваемый и малопрестижный труд — за станком, за рулем, за прилавком (при километровых очередях), на стройке, на агроферме — к 1980-м годам накопились миллионы незанятых вакансий.
В 1985 году далеко не каждый станок был загружен даже в одну смену, а две других, как правило, простаивал. В среднем каждая пятая автомашина — от грузовика до автобуса — стояла без шофера. На стройках недоставало каждого шестого строителя. К одному кассиру выстраивалась такая очередь, что его работа оборачивалась ежедневной восьмичасовой каторгой.
Скот на агрофермах жестоко страдал из-за нехватки персонала. Всего в масштабах СССР набиралось до 16 млн незанятых вакансий — это против 32 млн «избыточных» горе-работников.
Удивительно ли, что конечным продуктом такой системы стал типичный «советский человек», самому себе противный обидным прозвищем «совок»? Хамоватый, вороватый, холуеватый (если можно так выразиться) по отношению к начальству, необязательный — пообещает и не сделает, подведет, а если и сделает, то лучше бы не делал. И при этом старающийся возможно чаще находиться в подпитии, чтобы легче переносить мерзость окружающей действительности. Можно ли винить его за это? Презирать за это? Ведь он всего-навсего пал жертвой реализованный утопии и угодил во «вселенский стройбат». Можно ли требовать от типичного стройбатовца, зажатого со всех сторон зверской дедовщиной и дачно-генеральской «барщиной», высокой сознательности и элементарной добросовестности?
Итак, мы видим экономику, в которой главное — не собственные усилия, а близость к кормушке. Такая экономика изначально обречена на плачевный конец.
Стечением обстоятельств ей удалось продержаться целых 74 года. Могла бы рухнуть и в 1918-м году. Могла бы продержаться еще несколько лет или даже десятилетий. Но ее катастрофический конец все равно был неизбежен. Как неизбежен трагический конец ребенка, родившегося нежизнеспособным, — сколько ни держи его под капельницей.
Мы пропускаем коллапс российской экономики в 1990-е годы — он на памяти даже у не очень старых людей. В принципе он мало чем отличался от первого коллапса в 1917–1921 годах. Важнее подчеркнуть, что начиная с 2000 года страна медленно, с огромными трудностями начинает третий в ее истории подъем от коллапса к колоссу. Здесь мы сталкиваемся с новыми, очень сложными проблемами, на которых стоит остановиться.
Эти проблемы носят не только экономический, но и социальный, а также политический характер. К политике мы обратимся в свое время. А сейчас рассмотрим, каковы исторические истоки социальных проблем постсоветского общества.