глава 28. РОДИНА-МАТЬ ЗОВЕТ!
Наконец я понадобился моей новой родине! Я получил повестку с предписанием прибыть на сборный пункт Тель-а-Шомэр, что в пригороде Тель-Авива. Вышло так, что я замотался по делам и совсем забыл о повестке, из головы вылетело.
Мне об этом напомнили нервными звонками по домофону в четыре часа утра. «Полиция!» — прохрипела мембрана. Спрашивают мою фамилию и имя, отвечаю утвердительно. «Открой! Мы хотим тебя видеть!» «Одну секунду, только оденусь!» — и выхожу на балкон удостовериться. Напротив дома стоят патрульная полицейская машина и армейский джип, у входа в парадную четверо — двое полицейских и двое военных с автоматическими винтовками М-16. Быстро натягиваю шорты, тишотку, открываю нажатием кнопки дверь парадной и босиком выхожу на лестничную площадку. Гул шагов (дом четырехэтажный, без лифта, моя квартира на третьем этаже), скрипы рации заполнили все пространство лестничной клетки снизу до верху. Они поднялись втроем, один полицейский и армейский лейтенант с капралом. Второй полицейский остался внизу, очевидно, для подстраховки. Полицейский спрашивает мою фамилию и имя, мол, тот ли я кого они ищут, и требует предъявить теудат зэут. Теудат зэут лежал в портмоне на полочке в коридоре. Я шагнул в коридор, полицейский следом за мной и остановился на пороге, видимо, для того чтобы придержать дверь, если я вдруг попытаюсь ее захлопнуть. Посмотрев документ, полицейский передал его лейтенанту. Лейтенант посмотрел и засунул теудат зэут в нагрудный карман своего кителя. «Собирайся, поедешь с нами!» — приказал полицейский.
Меня пришли арестовывать за уклонение от воинской службы! Патруль, военкомат (а тут еще и менты!) — где-то я уже это видел?!
И они всем кагалом, тесня меня по узкому коридору, ввалились следом за мной в зал.
Посреди зала стояли, заспанные, в ночных рубашках и босиком жена с дочкой. Жена прижимала дочку к себе и гладила по головке. ****ец! Хоть картину пиши: «Арест врага народа»! 1937-ой год, предрассветный час (а государство почему-то любит арестовывать своих подданных именно в четыре часа утра), «воронок» у подъезда, конвой, ничего не понимающие заспанные домочадцы молча провожают прощальными взглядами кормильца, возможно навсегда. Примерно так, по рассказам бабушки, арестовывали моего деда в октябре 1937-го. BIG BROTHER не дает покоя своим подданным ни днем, ни ночью!
Ехать в тюрьму мне не хотелось, я стал извиняться, оправдываться, мол, заболел и что-то еще в этом духе, стал уверять, что готов прибыть на сборный пункт по первому требованию. Тут дочка захныкала от испуга. Полицейский, привыкший по роду службы к подобным сценам, смотрел равнодушно. Чего не скажешь о военных. Капрал так тот вообще повернул голову куда-то в сторону, а на лице у лейтенанта угадывалось смущение. Лейтенант извинился перед домочадцами за ночное вторжение, мол, служба, и принял решение: я сейчас расписываюсь в получение новой повестки, и обязуюсь прибыть сегодня к восьми часам утра на сборный пункт. На том и порешили. На прощание они пожелали нам: «Лайла тов!», что в переводе означает: «Спокойной ночи!»
НЕ УСПЕЛ …
23 февраля 2007-го. Я проснулся чуть раньше, чем обычно, чтобы успеть отварить два яйца для «солдатского торта» Каждый год 23-го февраля я кушаю утром «солдатский торт» Затем я пытался дозвониться до бати в Барнаул, но не застал его дома. Я отправился на работу.
Я пытался звонить с сотового, но звонок постоянно срывался. Я хотел поговорить с батей именно сегодня, хотя у нас не было традиции поздравлять друг друга с этим праздником, к тому же батя и в армии не служил. В обеденный перерыв, проезжая мимо дома, я решил еще раз позвонить с домашнего телефона. Батя поднял трубку. И в этот момент мне на сотовый позвонила моя младшая сестра, Лиля, из Израиля. Тут я вспомнил трюк, увиденный когда-то в кино: я сложил вместе, валетом, обе трубки и они разговаривали напрямую, я тоже все слышал и разговаривал с ними обоими. У нас получилась импровизированная аудио-конференция!
Вечером мы с Иришей отмечали праздник с нашими русскими друзьями. Вернулись домой далеко за полночь.
24 февраля 2007-го. Семь часов утра. Меня разбудили надоедливые трели телефонного звонка. Голова трещала от выпитого накануне. Суббота, семь утра, кого там черти носят? Я нажал кнопку в первую очередь для того, чтобы наконец-то прекратилась эта идиотская, сверлящая мозг синтетическая мелодия.
В трубке раздался чеканный голос моего друга Олега, он звонил из Барнаула:
— Ты проснулся?
— Да, — что-то тревожное мелькнуло в голове.
— Твой батя умер...
Мой отец — Дахман Борис Гедальевич (16.03.1938 — 24.02.2007)
Я пошатнулся, будто у меня подрубили корень. Так значит, вчера мы разговаривали втроем в последний раз…
Через минуту позвонила сестренка Лиля. Ей уже тоже сообщили.
В 10.30 (Барнаул) батя упал лицом в снег во дворе панельной пятиэтажки. Упал как солдат в бою сраженный пулей навылет. Упал не в грязь, не на заплеванный асфальт, а на мягкий сибирский снег. Все произошло мгновенно — остановилось сердце. Когда батю перевернули на спину, на его лице застыла улыбка, открытые глаза смотрели в небо. Начинала кружить метель. Снежинки, эти строго геометрические, хрупкие создания мамки-природы таяли на еще теплом лице и стекали каплями слез...
Сибирский снег
Таяли снежинки на твоем лице
Что же ты увидел в этот миг, отец?
Белые сугробы? Или моря даль?
Может Нотр-Дама строгую печаль?
Ты всегда рассказывал, говоря со мной
Тридцати лет от роду остался ты душой
Дети, внуки, правнуки — нескончаем век!
Гроздьями салютов пал сибирский снег…
Труднее и печальнее мне писать не доводилось. Я представлял себя хирургом во время операции, который, несмотря на боль и кровь должен выполнить свой долг. Этими строками я салютую тебе, батя!
Была суббота. Я хватился — загранпаспорт просрочен, да к тому же еще и виза нужна. Сестренка Лиля, у нее двойное гражданство, вылетела из Израиля в Россию в тот же день. Я продиктовал ей это стихотворение по телефону, она прочитала его во время прощания и положила бате в гроб.
Я не успел закончить этот роман. Писал я от руки, урывками, когда время было, дома, в машине, на пляже, где угодно, написал до того места, где оборвал главу. Батя знал, что я пишу, я консультировался с ним по многим вопросам, он должен был стать моим первым читателем. Я обязательно закончу, обещаю.
Расскажу о моем отце, вместо меня и лучше меня этого никто не сделает. Чтобы были понятны некоторые детали, скажу, что в 1993-м батя приезжал ко мне в Израиль, и на месте оформил израильское гражданство, но так им не воспользовался. Помню, как после экскурсии по Иерусалиму мы спустились к Мертвому морю. Лунные пейзажи, стойбища бедуинов, сорока пятиградусная жара. Батя тогда сказал, что все красиво и интересно, но припорошенные снегом ели ему роднее. Каждую зиму он катался на лыжах.
Вместе с соседом по дому, дядей Кимом, отцом моего друга детства, они, два энтузиаста, единственные из взрослых помогали дворовой компании возиться с хоккейной коробкой. Они выбивали в ЖЭКе шланги для заливки, щитки и лопаты для чистки снега, прожекторы, помогали нам ремонтировать и чистить коробку, катались с нами, пацанами. Батя был КМС по волейболу и судьей по спорту, он до сорока пяти лет играл в волейбол за любительскую команду в заводском спортзале. Дядя Ким в этом году отметил свое восьмидесятилетие. Он до сих пор катается на коньках! А наша хоккейная коробка полностью развалилась. Сейчас там заросший бурьяном и заваленный мусором пустырь, по периметру которого сиротливо торчат несколько гнилых столбиков, печальное зрелище.
Батя страстно любил футбол и хоккей. Он ходил на стадион, смотрел и слушал теле и радиорепортажи, составлял таблицы чемпионатов. Помня об этом, я сделал бате шикарный подарок. Накануне финальной игры чемпионата Европы по футболу 2000, проводившегося в Бельгии и Голландии, я провел целый день среди фанов французской сборной. Они дневали и ночевали возле отеля, где размещалась команда. Мне удалось сделать редкие кадры, а также заполучить автографы чемпионов мира и Европы: Кристофа Дюгарри, Лорана Блана и будущего капитана — Марселя Дессаи! Снимки и автографы эти я послал бате. Если не считать представителей футбольного бомонда, то не побоюсь сказать, что батя был единственным обладателем таких автографов в России!
До последнего дня батя избирался на общественных началах старшим по подъезду, и вел непримиримую борьбу с людским свинством. Иной раз, когда становилось невмоготу смотреть на грязь в подъезде, и устав просить жильцов соблюдать очередь по уборке, батя сам подметал и мыл все пять этажей.
Батя был у меня в гостях в 2005-ом. За месяц мы с ним намотали по Европе пять тысяч километров. Бельгия, Германия, Голландия, Люксембург, Франция. Батя просил показывать ему всё вплоть до кладбищ и городской свалки (вместо свалки имеется чистенькая перерабатывающая фабрика), и это помимо достопримечательностей. Затащить меня на кладбище он так и не сумел, посетил в Германии, куда я отвез его погостить к его другу Роману. Батю поразил кладбищенский пруд с белыми лебедями.
На последних фотоснимках и кадрах видеопленки я заснял цветные мусорные контейнеры возле моего дома, облицованную мрамором, зеркалами и каждодневно вымытую парадную моего подъезда, целые, не сожженные, почтовые ящики и цветы в парадной. Батя, с иронией, пообещал показать эти кадры соседу — подростку-хулигану, и даже разместить фотографии на стенде у себя в подъезде, и при этом называл некоторых своих соседей — варварами! Батя по своему складу был европейцем, он принадлежал к малочисленной группе россиян, на которых держатся относительная бытовая эстетика и порядок. Ему бы с учетом климата родиться в Скандинавии или Канаде, но он выбрал Россию, а она выбрала его. Любое государство мечтает иметь таких граждан.
В бате органично сочетались любовь к спорту, аккуратность и педантичность конструктора, пение в самодеятельном хоре русской народной песни и бунтарский дух. Бузотёр — как он себя называл. В последние годы он часто повторял, что духовно законсервировался на тридцатипятилетнем рубеже. Последней его бунтарской акцией стал подъем жителей квартала на борьбу против решения мэрии о сносе выкопанных во дворе погребов под «точечную застройку» Батя возглавил делегацию и отнес петицию мэру, и решение о сносе отменили!
Батя никогда не был совком. Помню, отрывками: 1973-й год, начало войны Судного дня, арабские армии давят израильтян, батя уныло слушает выпуски «новостей». Но вот долгожданный перелом! Израильская армия атакует по всем фронтам, танки уже под Каиром! «Израильские агрессоры...» — батя возбужден, смеется, материт плюющегося из радиолы диктора!
А 1980-ом батя купил мне хороший транзисторный радиоприемник и показал частоты с «голосами».
В девятом классе у нас появился новый преподаватель военного дела, бывший мент, пьяница. На первом же занятии военрук увидел звезду Давида, жирно нарисованную авторучкой снаружи на дне моей новой нежно-голубой сумки, и потребовал немедленно стереть. Даже бутылку с ацетоном для этой цели притащил, от завхоза! Я категорически отказался. Тогда он выгнал меня из класса и потребовал родителей. Я рассказал эту историю бате. На следующий день батя встретился с военруком. Не знаю, о чем они там беседовали, но больше военрук меня не доставал.
Годом позже я влепил пощечину соседке-халде, за то, что та на весь двор оскорбляла моего батю. Меня арестовали ночью, когда я вернулся домой. Соседка-халда написала заявление в милицию, что якобы я ее сильно избил ни за что, ни про что. Ночь я провел в РОВД в «клоповнике» Утром меня выпустили под подписку о невыезде. Прихожу домой и вижу, как батя сидит за столом и что-то пишет, хотя по времени он должен был быть на работе. Не прогулявший ни одного дня, и никогда не опаздывавший на работу батя писал встречное заявление в милицию. Вот одна строка из того заявления, я помню ее до сих пор: « Я — еврей, и этим горжусь, и никому не позволю оскорблять мое национальное достоинство…»
Назначенные на 27-ое февраля похороны перенесли на день из-за сильнейшей снежной бури, какой и старожилы не припомнят. Мамка-природа не хотела отпускать батю так быстро. Во время прощания и захоронения я звонил сестре. В момент захоронения привычно хмурое брюссельское небо вдруг разорвал сильнейший ливень с крупным градом. Через полчаса тучи резко разошлись, и выглянуло солнце. И появилась радуга — явление в это время года необычное.
С десяток лет я наблюдаю за одним деревом. Оно растет рядом с моим домом. Я даже не знаю, как оно называется, плоды в виде мелких ранеток, и цветет крупными сочно-розовыми цветами. В предыдущие годы цветы распускались 15-16-го марта, как раз на День рождения бати, я это дерево ему показывал. В этом году зима выдалась необычайно теплая, и дерево зацвело — 28 февраля. И я написал:
Обманула зима, обманула
Ранних яблонь невиданный цвет
На прощанье дыханием обдула
Беззащитных, не ведавших бед
И соцветия звонниц хрустальных
На исходе ненастного дня
Бьют по солнышку звон поминальный
По теплу так скучает земля...
Так мамка-природа салютовала моему бате.
«Одиночество — высшее духовное состояние человека» — эти слова выбиты на могиле моего отца.
РОДИНА-МАТЬ ЗОВЕТ! (продолжение).
Ровно в восемь часов утра, как штык, я сдал повестку дежурному по сборному пункту, и отправился на медкомиссию.
Медкомиссия. Я разделся в раздевалке с группой молодых призывников. Хожу в трусах и босиком по кабинетам. D;j; vue! «Дышите - не дышите», пульс, давление, «раздвиньте ягодицы». У меня не сделано обрезание — оголил головку члена. Во время этой процедуры в апреле 1984-го у меня случилась непроизвольная эрекция. Дородная, безобразного вида врачиха, очевидно, приняв реакцию моего молодого организма за дурную шутку, возмущенно прошипела: «Эт-т-то еще что такое?», схватила со стола деревянную линейку и хряснула по хую!
Вернувшись в раздевалку, узнаю, что у двух призывников с****или деньги из бумажников! Салабоны! Я-то свой бумажник оставил в машине, под охраной дежурного по КПП, взял с собой только теудат зэут, имею опыт, дембель как-никак!
Пройдя медкомиссию, я устроился в пластиковом кресле в большом зале среди призывников и разновозрастных резервистов, и стал ожидать. Меня должны пригласить на собеседование, так мне сказали на медкомиссии.
Народа на сборном пункте болтается много. Резервистов, судя по возрасту, больше, чем призывников. Это связано с тем, что при выезде заграницу каждый военнообязанный должен иметь при себе разрешение от военкомата, справку, без нее заграницу не выпустят. А тут еще и этот банк «Идуд» Те еще порядочки. Нынче из России выехать легче, получил визу и поехал.
Становится душно. Решил глотнуть свежего воздуха, вышел на улицу.
На плацу стоят два автобуса. Возле автобусов два сержанта пытаются построить группу призывников. На сержантах красные береты и ботинки — десантники. Чуть в стороне стоит группа провожающих.
На бордюре тротуара сидит рослый парень. Он положил руки на колени, повесил голову и плачет. Вокруг парня суетятся несколько человек гражданских, родственники видать, успокаивают его. Из обрывков фраз узнаю, почему парень плачет — его не взяли в десант. К парню подошел офицер, сел рядом с ним на бордюр, положил руку парню на плечи, и что-то шепчет ему на ухо. Парень успокоился, вытер слезы, и они вместе ушли.
Я впервые видел, чтобы призывник плакал, что его куда-то там не взяли. Понял бы этого парня мой сослуживец Рома? Сомневаюсь. Рома вызывал искреннее сочувствие и жалость всех призывников. Ромой его звали редко, больше — Старый, либо Дед. До призыва Старый трудился мастером бурения на нефтепромыслах, и прилично зарабатывал. Возвращаясь в родной Томск после таежной вахты, Старый посещал ресторан, затем нанимал такси, а если дело происходило зимой, то он нанимал две машины такси — дна машина везла его самого, а вторая — его богатую соболью шапку, и ехал к девочкам. У Старого было катастрофически слабое зрение (я сам очкарик, но как-то раз примерев его очки, я испугался, что ослеп, я моргал, наверное, с минуту, наводя резкость), что являлось причиной отсрочек от призыва. За девять лет призывного возраста Рома привык к такому status quo, и надеялся, что Родина о нем не вспомнит. Вспомнила! Старый вернулся с вахты в аккурат за неделю до своего 27-летия — порога призывного возраста. Свято чтя добрые традиции, Старый посетил ресторан, съездил к девочкам и, придя домой, обнаружил в почтовом ящике повестку из военкомата. Старый облегченно вздохнул, зная, что эта — последняя. На следующее утро Старый приехал на такси в военкомат в полной уверенности, что наконец-то получит долгожданный военный билет с записью «негоден к воинской службе». Каково же было его изумление, когда вместо «белого билета» Старый, бедолага, получил приказ: прибыть завтра утром на сборный пункт с вещами и подстриженным! Рома был, вероятно, самым старым солдатом срочной службы в Советской Армии.
Возвращаюсь в зал ожидания.
Военнослужащие, в основном девушки, появляются в зале, называют фамилии призывников и резервистов и уводят их в кабинеты, для собеседования.
В полевой форме девушки выглядят модно, сексуально. А у нас законодателем лагерно-казарменной моды был Серега Савельев, из Новосибирска. До призыва Серега успел отмотать полтора года на «малолетке», он был там «бугром» Командиры по достоинству оценили его организаторские способности и произвели Серегу в младшие сержанты. Серега подгонял х/б по фигуре до миллиметра, утюжил каждый день, щегольски подшивал подворотничок, «стоечкой», вставляя в подворотничок пластиковую полоску, заглаживал квадратом, натягивая на кирпич, шапку и тонировал ее гуталином, мазал толстым слоем гуталина сапоги и опаливал их паяльной лампой. Когда Серега держал на поверке журнал со списком личного состава, с тыльной стороны его ладони на нас смотрел оскалившийся тигр, синели перстни и другие регалки. Серега поблескивал рондолевой фиксой.
Вот интересно, существуют ли в израильской армии раздельные — солдатские и офицерские — столовые? Кто, хотелось бы знать, придумал это ****ство в РККА — РАБОЧЕ-КРЕСТЬЯНСКОЙ Красной Армии?! И это после того, как в 1917-ом офицеров поднимали на штыках. «Человек человеку друг, товарищ и брат!» — моральный кодекс строителя коммунизма. Вы — фарисеи! Раздельные столовые придумал, вероятно, какой-то военспец-контра, скучавший по денщикам …
На этом голос рыжеволосой девушки-сержанта назвавшей мою фамилию оборвал почти двухчасовое ожидание в большом зале. Я к ней подошел. Девушка-сержант попросила, по-русски, с ней пройти. Она открыла ключом одну из бесчисленных дверей в длинном коридоре. Я зашел вслед за ней, и оказался в небольшой комнате. В комнате стояли письменный стол и два стула. На стене, с левой стороны, висела большая карта мира. Больше в комнате ничего не было. Полоски жалюзи на окне напоминали решетку. Кабинет дознания. Мы сели за стол, друг напротив друга. Девушка-сержант достала из ящика стола папку-досье и попросила мой теудат зэут. Я протянул. Она открыла папку, достала чистый бланк какого-то формуляра, переписала туда мои данные, вернула мне теудат зэут, и задала первый вопрос.
Я ждал, что меня пожурят за неявку по первой повестке. Нет. Рыжеволосая девушка-сержант спросила совсем о другом:
— Ты служил в армии в СССР?
А я-то думал!
— Да, служил!
— Когда ты служил?
Ответил.
— В каких войсках ты служил?
— В стройбате! — и приготовился объяснять.
Но девушка-сержант не переспросила, а только отметила в формуляре.
— Какие объекты вы строили?
Так вот оно что!
— Да разное строили.
— Это были военные объекты?
— … да как сказать …
— Расскажи мне о них, и покажи на карте, где они находятся.
Я охуел! Выдать военную тайну, да так запросто, меня еще никто и никогда не просил!
Решил подурачиться, спрашиваю
— Ты присягу на верность Родине давала?
Но мой вопрос не вызвал у нее удивления:
— Давала, — спокойно ответила девушка-сержант.
— Если ты переедешь жить, скажем, в США, и американцы тебя спросят об израильской армии, ты им расскажешь?
Девушка-сержант понимающе улыбнулась и выдала следующее: Родина у евреев одна — Израиль, и что ни она, ни я ничего не должны рассказывать ни американцам, ни кому другому, но здесь случай особый — Израиль!
В голове всплыло прочитанное о «деле Поллака» Американский еврей Поллак патриотично шпионил в пользу Израиля и получил за это непатриотичное пожизненное заключение. Можно предположить, что с бедным Поллаком тоже проводились подобные беседы.
Подурачиться не получилось. Наоборот, мне стало грустно, стало противно. Не от самих вопросов заданных мне новой родиной через рыжеволосую девушку-сержанта — у каждого есть право спросить, и у каждого есть право ответить или нет, а от отведенной мне судьбой роли — роли вечного статиста. Старая родина в благодарность за ратный труд лишила меня гражданства, неотъемлемого по праву рождения, новая родина, играя на струнах, возможно, имеющихся у меня обид, просит заложить старую. Сколько же еще меня будут двигать как пешку? Ну, хотя бы денег для приличия предложили, или накормили бесплатно в ресторане, как донора! А то, что же получается?! Строй, придурок, военные объекты нахаляву, за хреновую жрачку, выкладывай военные секреты — тоже нахаляву! Говорят, Мосад лучшая разведка в мире, там и платят, видать, хорошо, вот пускай и ищут!
Я рассказал сержанту-следачке, как всю службу строил коровник в захолустной деревне, она даже записывать не стала.
Продолжение следует