Удивительная вещь — память; казалось, прочно забыл о чем-то, настолько крепко, что несколько лет не вспоминаешь, и вдруг, чаще бывает, какой-то редкий запах вызывает лавину воспоминаний. Зачастую, невозможно понять причинную связь между этим неуловимым запахом, непонятно откуда возникшем, и тем эпизодом далекого детства, в котором робко протягиваешь соседке-второкласснице шоколадную конфету, и видишь её благодарный открытый взгляд.
Первая любовь. Вернее, даже не любовь, а смутное влечение противоположных полов. Чтобы понимал! Откуда бралась эта неизъяснимая нежность к девчонке с тоненькими косичками, за которые так было приятно слегка дергать, чтобы ещё раз увидеть зеленовато-карие глаза, они совсем не сердились за столь бесцеремонное обращение, нет, смущенно потуплялись, понимая, что это нечто большее, чем шалость. На переменах мы разлетались в разные стороны, бегали, бесились, если изредка наши взгляды встречались, бурная радость огнем вспыхивала в груди, нуждаясь еще в большем высвобождении энергии. На уроке наши руки случайно встречались под партой и замирали в блаженном оцепенении. Я не понимал, почему так происходит, как-то взял за руку Стаса, своего лучшего друга, но ровным счетом ничего не почувствовал.
— Ты чего? — спросил он, выдергивая руку.
— Теплая, — смущенно ответил я.
— А какая должна быть?
У Нины отец был военным. Летом он получил новое назначение, и мы едва успели обменяться маленькими фотографиями. До сих пор в старом альбоме хранится изображение милой девчушки в школьной форме.
Удивительно, расставаясь, мы не плакали, даже не огорчились, не знали и не понимали, что такое разлука на всю жизнь.
Странно, почему это всё вспомнилось сейчас, когда иду вдоль южных проходных завода мимо кустов нераспустившихся роз и свежескошенной травы. Какая связь между пряным запахом сока трав и Ниной? Никакой. В детстве траву у нас никто не косил, не успевала подрасти, мы её стаптывали. И все же, что-то должно было напомнить. Я внимательно осмотрелся. А-а, вон оно что! Вдали маячила рослая фигура Стаса, идущего от заводоуправления. Видимо, сознание отметило его задолго до того, как я понял, кого вижу.
Встречи ещё можно было избежать — завернуть на вставку и переждать, пока он пройдет, но я обреченно шел вперед. Нам редко приходилось вот так встречаться, иногда я забывал о его существовании, жил спокойно, и, может быть, счастливо. Но вот наши взгляды переплелись, и меня невольно охватило тошнотворное чувство томительной неприязни. Пожалуй, так сильно ненавидеть можно только бывшего друга: стойко, без лишних всплесков эмоций. Стараюсь не показать, что все ещё страдаю, не могу забыть, хотя прошло одиннадцать лет после того мерзавестнейшего исхода. Каждый раз при встрече пытливо рассматриваю его холеное лицо, надеясь найти хотя бы намек на следы переживаний, но ничего не нахожу, он по-прежнему самоуверенный, улыбчивый, красивый. Женщины от таких сходят с ума, не замечая возле себя верных, но не столь блистательных воздыхателей. Нахлынувшие воспоминания корежат мысли, не могу ни о чем другом думать, как только о ней.
Я познакомился с Клавой в том памятном году, когда зима была настолько снежной, что однажды бульдозеры, работая всю ночь, не успели прочистить дорогу к заводу на всю ширину, и, когда хлынула пиковая лавина автобусов, пробка образовалась в самом узком месте, у забора долгостроящегося заводоуправления. Пришлось пешком, по протоптанной тропинке, а потом вдоль главного конвейера добираться до раздевалок. В этот же день я её и увидел в бригаде, в новом синем халате, ещё не подогнанном и не отглаженном. Она была похожа на воробья-подлетку, пробующего свои силы в последние дни уходящего лета.
Я много раз задумывался, как сложилась бы наша судьба, если бы мастер не определил её мне в ученицы? Возможно, ничего рокового не произошло бы, каждый безмятежно прожил бы свой отмеренный участок времени.
Мало кто рискнул бы назвать её красивой. Обыкновенная девчонка. Если бы не ласковые, чуть прозрачные голубоватые глаза, от взгляда которых испытываешь легкое головокружение и заметно тупеешь, перестаешь реально воспринимать действительность, наедине надолго задумываешься о мистическом влиянии матриархата через толщу веков. Любовался длинными пальчиками, неловко берущими стальной калибр, нежным румянцем, вспыхивающим каждый раз, когда я был вынужден поправлять её.
К концу смены она работала намного уверенней, может быть, потому что поняла возникшую мою зависимость от нее. Поразительно, как быстро женщины это осознают. Даже пять лет моего старшинства не давали мне преимуществ, я был на положении подчиненного. Как об особой милости вымаливал согласие прийти на свидание. Сейчас трудно понять ее мотивы, она не отказала: то ли хотела закрепить господствующее положение, то ли и я ей чем-то понравился, тогда об этом не задумывался, не было человека счастливее меня, и беспечнее. Иначе, не познакомил бы её со Стасом, хотя и не понимаю, как это удалось бы мне?
Мы часто стали ходить втроем: в кино, на спектакли гастролеров, на хоккейные баталии, устраивали лыжные прогулки по чудному запорошенному лесу. Долгое время я ничего не замечал: участившиеся колкости в адрес моих неуклюжих манер воспринимал как проявление жизнеутверждающего юмора, без которого можно захиреть в нашей негероической повседневности, а когда заметил, было уже поздно: её голубые глаза сияли не мне, и улыбалась только ему. А на меня смотрела с досадой и непониманием, мол, а ты здесь зачем? Неужели не видишь, как нам хорошо вдвоем, без тебя, без твоего надоедливого внимания? Что я мог сделать? Вызвать на дуэль? Просить Стаса не лишать меня счастья? Но с таким же правом и Клава могла обратиться ко мне. Впрочем, это я сейчас так спокойно рассуждаю, а тогда был готов на все, на самое страшное преступление. Не знаю, что остановило. Может быть, моя любовь к ней? Слепое поклонение, хотя и рухнувшему, но божеству. Клава не верила ни одному моему слову. Упрекала.
— А ещё другом называешься. От зависти и злобы наговариваешь на Стаса. Он же совсем не такой! Я люблю его! А тебя ненавижу! Пopa это понять и успокоиться.
Мне не надо было понимать, я всё видел, поэтому и старался открыть ей глаза. Я знал Стаса слишком хорошо, с детского сада. Кто сказал, что друзей выбирают? Они так незаметно появляются рядом, что, кажется, существовали всегда, с самого рождения, и потом сопровождают всю жизнь, хотим мы того или нет. На правах друга претендуют на личное время, на вещи к которым привык, внезапно добираются и до любимой.
На свадьбу я не смог заставить себя пойти. И без меня всем было весело. Нет, я не проклинал, не строил козни. Я в те дни и не жил, мной овладела гнетущей апатия, я, словно знал, чем всё это кончится, и был бессилен что-либо изменить. Эгоист по натуре, Стас, женившись, и не подумал ограничить себя в привычных развлечениях: подолгу простаивал в пивных очередях, засиживался у друзей за сверхинтеллектуальными разговорами о скрытой философской основе произведений Сэлинджера и суггестивности Михаила Булгакова. Клава терпеливо ждала, стараясь не смотреть на часы. Однажды его не было, особенно долго, и Клава вышла на остановку. Вероятно, она думала, если будет на несколько метров ближе к любимому, с ним ничего не случится.
Был теплый майский вечер. Сумерки уже сгустились над городом и фонари вот-вот должны были вспыхнуть ярким, ослепляющим светом. На противоположной стороне, у газетного киоска, среди, до этого спокойно стоящих мужчин, возникла драка с леденящими душу выкриками и предсмертными стонами. Клаве показалось, что там мелькнуло родное лицо Стаса, искаженное болью и страхом. Она с гортанным клекотом бросилась через улицу, не обратив внимание на стремительно приближающийся КрАЗ.
Визг тормозов перекрыл все уличное шумы. Драка прекратилась. Все бросились к упавшей, и в ужасе отступили.
Тем временем подъехал и Стас. Любопытствуя, протиснулся вперед. Содрогнулся при виде окровавленного, искореженного тела и отступил, проворчав насчет неразумности торопящихся женщин, которые кудахтающими курами бросаются под грузовики, вместо того, чтобы спокойно переждать. Дома отсутствие жены в квартире не взволновало, даже не связал с уличной драмой, подумал: пора бы Клавке перестать обижаться и, чуть-что, убегать к родителям.
Не прошло и полгода, как Стас снова женился. К чему терпеть холостяцкие неудобства, если рядом столько любвеобильных сердец? Стороной я слышал, что у него родилась дочь. И я заметил свою судьбу. И у меня родились дети, потрясающие в своей необыкновенной способности одновременно быть похожими на нас и на самих себя. Но, всякий раз, увидев Стаса, вспоминал Клаву и короткие дни моего счастья. Прошло одиннадцать лет, а я не могу смириться с потерей.
Неожиданно, повинуясь какой-то неосознанной мысли, я подошел к Стасу, обычно мы обмениваемся равнодушными кивками. Он удивленно приостановился и протянул руку. Вежливо обменялись ничего не значащими фразами, с напряженным интересом рассматривая друг друга. Стас заметно возмужал, пополнел, появилось начальственное брюшко, а взгляд остался прежним, чуть снисходительно властным. Помолчали, готовые в любую минуту распроститься. Нас уже ничто не объединяло, даже бывшая дружба, лишь какая-то недоговоренность удерживала.
— Где жена работает? — почему-то спросил я.
— Со мной в отделе, — ответил он, ничуть не удивляясь моему неуместному любопытству, как будто, так и надо.
— Ты счастлив?
Наивно, но я как бы пытался натолкнуть его на свой ответ: разве можно быть счастливым без Клавы. Он бесстрастно возразил:
— А что такое счастье? Кто-нибудь знает?
Я знал. Но продолжал допытываться, настаивая на своем. Глупо, конечно, наивно спрашивать, но я не мог остановиться.
— Какая жена лучше, первая или вторая?
Он, как бы проснувшись, пораженно посмотрел на меня.
— А ты думаешь, я её помню? Всего два месяца вместе пожили. Три. За это время и не узнаешь толком друг друга. Все равно, как обыкновенная любовная интрижка. У тебя разве не было такого?
— Не было. И не будет, — с трудом выдавил я.
— Постой! Кажется, ты влюблен в нее был! Неужели до сих пор помнишь? — что-то участливое промелькнуло в его вопросе.
— Помню, — печально ответил я и, не прощаясь, ушел. Что мне с ним? Я-то помню каждый день, проведенный с Клавой, а он забыл три месяца супружеской жизни.
Ставрополь-на-Волге