Лампа. Опубл. в Наблюдатель жизни 8 44

Neivanov

 
опубл. в интернетном издании Московский перманентный ж-л Наблюдатель жизни......
.............с благодарностью за идею Д.Калюжному


   Яков Львович Хайкин* был крепенько сбитым, хотя и тихим, скромным, можно даже сказать, неприметным человеком, именно таким, какие нужны в разведке. Хайкин и был разведчиком, прошёл всю войну, закончив её в Берлине, в госпитале, с полностью развороченной осколком снаряда ротовой полостью и носоглоткой. Врачи, чтоб у них ручки не болели, собрали это всё до кучи и как-то там всё попришивали, на фасаде вообще лишь у носа маленький шрамик остался, но к концу отнюдь не короткой госпитальной эпопеи от Якова Львовича буквально осталась половина. Все последующие годы он не получал от еды никакого удовольствия. Потому, наверное, и остался таким же стройным, как в юности, а не превратился в колобка, как большинство из нас.
    Перешитый Хайкин начал немного гундосить, а главное – картавить. И не надо говорить ай-ай-ай, агицен паровоз**, ерунда какая! Ерунда – это если бы Иван Иваныч стал картавить, а Якова Львовича, боевого офицера – орденоносца, это ужасно огорчало. Он и так болтуном не был, а приобретя подобное украшение, и вовсе приумолк. Ну, сами подумайте, каково говорить о себе: "Я - язведчик".

    После войны Хайкин устроился на ремзавод трамвайно-троллейбусного управления, работал там бригадиром, мастером, а потом и инженером. На заводе его очень уважали, ибо пахал он, как воевал: честно и самозабвенно, подлостей людям не делал. Некоторые считали, что именно поэтому, начав войну лейтенантом разведки, закончил он её… лейтенантом разведки. Не мне судить, может, и поэтому, меня тогда и на свете не было.
    Кроме всех прочих позитивных качеств, Хайкин был «последним могиканином», ничего не укравшим на заводе, за что жена Фира ела его поедом:
 
    - Яша, ну шо ты, как не родной, ворон ловишь?! Вона Ковальчучка мине давеча хвасталась, какие роскошные балясины для лестницы ей Вася из этих ваших стоек трамвайных сделал, любо-дорого поглядеть! А ты носишься со своей честностью, как с той удочкой в троллейбус, ни уму, ни сердцу! Ну, шо твои 150 р. зарплаты сегодня стоят? Тьфу, стыдоба! Тоже мне, итить его, разведчик!
    И вот так изо дня в день, из года в год стыдила и наставляла его Фира на путь истинный, хотя Яков точно знал, что стыдно – это именно таки воровать.
И не надо над ним смеяться! И маршалами дома жёны командовали, так что риторический, вроде бы, вопрос «Кто в доме хозяин»? на самом деле вопрос вопросов!

    Пятого числа на ремзаводе обычно выдавали зарплату, поэтому не было ничего удивительного в том, что Фира прошвырнулась после обеда по центру: по Преображенской аж до самой Дерибасовской на предмет «что дают». Ей дико повезло, она отложила на пару часов у знакомой продавщицы в «Пассаже» дивный югославский свитерок, и ждала мужа с зарплатой в зубах буквально на высоком старте. На всякий случай Фира побежала на угол и звякнула мужу из насквозь провонявшейся мочой будки (и как там этот аромат держался при всех выбитых стёклах – непонятно), шоб муж нигде не задерживался, а сразу, потому что...

    Как говорится, всё было учтено великим ураганом. Но случилось непредвиденное – то, что позже случалось всё чаще, а потом и вообще. Короче, денег не привезли. И вот, бесстрашный разведчик и охотник за «языками», Яков Львович Хайкин, опасаясь очередного скандала, решается в отмазку от греха, в коем вовсе не он виновен, обзавестись «индульгенцией»: стырить для дома для семьи здоровенный потолочный трамвайный светильник – тот самый пузатый и длинный, окутывающий всё трамвайное брюхо потусторонним голубоватым светом.

   Наш горе-вор дебютант, недолго думая, запихивает этот стеклянный гипербанан в штаны (а куда ж ещё)? и медленно хиляет к проходной. Левую ногу Яков при этом «непринуждённо» отставляет в сторону, будто очень сильно спешил по-маленькому, но не успел. А впрочем, как он идёт, так может и по-большому. Всех встречных и попутных работников завода вдруг ужасно начинают интересовать облезлые, закопченные стены цеха, полудохлые кустики вдоль дорожки, лужи, блёклые розовые полотнища дурацких лозунгов – ну буквально всё, только не вор-дебютант Хайкин, последний честный человек предприятия, вступающий в клуб, в котором все, кроме него, уже вечность являются активными членами. Так же ведут себя и два вохровца на проходной, но, заметив, что внезапно поразившая левую ногу инженера Хайкина слоновая болезнь не позволяет ему протиснуться мимо «вертушки», суетливо пытаются продавить товарища инженера сквозь вертушку, а потом и вовсе открывают калитку рядом, ворча, чтоб не скоплялись тут.

   При этом самому Хайкину кажется, будто со всех сторон глядит на него осуждающее всевидящее око, будто с плаката «А ты записался добровольцем?». И чувствует он себя на большую букву «Х». Почему на большую? Потому что ОЧЕНЬ хреново.
Как назло, в трамвай Хайкин тоже не в состоянии влезть, ибо слоновья нога не сгибается и не поднимется. Но тут сзади и откуда-то сверху слышится воркующий бас:
   - Не боись, Львович, ща помогу!
И местный гигант, товарищ Кувадло, из заводской кузни аккуратно берёт Хайкина за талию и перемещает через две высокие ступеньки внутрь салона.
Войдя домой, Яков первым делом извлекает добычу и огорчает жену насчёт зарплаты. По дороге он сочинил цветастую, аргументированную речь, но все силы ушли на внутреннюю борьбу с безжалостно угрызавшей его совестью.

   - Ну и фиг с ним, со свитерком, он вроде тесноват в проймах, – великодушно отреагировала на новость полногрудая Фира, очарованно глядя на усвоившего, наконец, её наставления добытчика, – мы эту в кухню повесим, а ещё такую же надо бы в ванную.                                                
   - Нет, Фира, - твёрдо ответил муж, – эта была за две: за первую и последнюю. Я такого стыда и позора натерпелся, что под пистолетом больше меня на эту мерзость не уговоришь. Всё, баста!
   Автор изложил выше несколько отредактированное обращение Якова к жене, на самом деле употреблял он не совсем литературные выражения.

   Борьба с совестью была Хайкиным проиграна вчистую за явным преимуществом последней. Это же надо было такое сделать! Вся предыдущая честная жизнь ушла под хвост этой чёртовой лампы! Зато Фира ликовала и никак не могла дождаться апогея торжества расхитителя социалистической собственности. Душа её жаждала голубого света в кухне.
 
   - Яша, ну ты шо, электрик или где? Когда оно вже будет висеть, я тибе спрашиваю? – вопрошала Фира.
   Но Яша печально глядел на потолок, вздыхал, и перекладывал лампу из прихожей, с глаз долой, в кладовку, из кладовки в сарай, и так далее, пока Фира однажды не вставила ему лампу в руки, а под ноги брякнула его фанерный чемоданчик с инструментами и вышла их кухни.
 
   Яша встал на стремянку, приставил лампу к потолку и тут внутренний голос заорал ему прямо в ухо:
   - Это она будет висеть? Это Я тут буду висеть, и светить на всех своим позором!
Руки его сами по себе разжались, проклятущая свидетельница и участница его падения упала сама и разлетелась на множество осколочков. Было довольно громко, зато Яшу как-то отпустило, и ему стало легче дышать.
   На этом его воровская карьера была закончена.
 
   Прошло несколько лет. Яков вышел на пенсию, Хайкины чудом сводили концы с концами. Все цены собрались в кучку и хором улетели в космос. Фира пыталась продавать какие-то мелочи с застеленного рушником фруктового ящика на остановке, Яша иногда чинил соседям то старый утюг, то пылесос, но жили они буквально впроголодь.

   Осенью Фира стала уговаривать Яшу уехать в Германию:   
   - Давай, Яша, детям уже разрешение пришло, надо торопиться, пока пущают!
   - Ты прости, Фира, но я к немцам не поеду, не люблю я их. Я как немецкую речь услышу – начинаю невзначай пояс ощупывать, ножны искать, а на загривке, как у боевого пса, шерсть топорщится. Не смогу я им, Фира простить, сколько они наших положили, сколько дочек да матерей понасиловали и поубивали. Вякнет мне там какой фриц слово поперёк, вырву ему кадык, и посодют меня. Оно нам надо, Фира?

   Фира потом ездила к детям в гости, возвращалась раздобревшая, обвешанная гостинцами, но Яков отказался ехать туда наотрез.

  Дела-то давние, Хайкиных, наверное, уже и нет давно. Не знаю, пускают ли воинов в рай, но, если пускают, уверен: глянет Святой Пётр мудрым оком на Якова, и откроет райские ворота на у-у-у-зенький просвет, чтобы Хайкин прошёл, а его угрызения совести снаружи остались.


_________________________
*Речь идёт о конкретном лице. Автор дал своим героям другие имена, переместил в пространстве, может быть, что-то присочинил, но меньше, чем ты думаешь, дорогой читатель.
**«Агицен паровоз» употребляется в смысле «фигня какая-то».