предыдущая глава: http://www.proza.ru/2011/06/04/692
Статуя из чёрного мрамора была прекрасна и уродлива одновременно: прекрасна по технике исполнения и уродлива по сущности той, кого она изображала. Собачья голова с оскаленной пастью и круглыми глазами навыкате, пустыми и безумными, сидела на женском туловище с гротескно большими, набухшими грудями. Руки существа были, напротив, не по-женски мускулистые и могучие, с длинными загнутыми когтями. Чудовище чуть присело на мощных задних лапах, руками упираясь в передний край пьедестала и обвив вокруг себя тонкий, как змея, голый хвост.
– Очень хорошо, – кивнул верховный жрец Йедук-Шай, осматривая новую статую Нга-Шу для главного святилища. – Ты достойно справился и заслуживаешь соответствующей награды.
Мастер, невысокий и коренастый, с чёрной повязкой на отсутствующем правом глазу, заискивающе поклонился, пытаясь угадать, что за награду ему сулят. Взгляд светло-карих, почти жёлтых глаз верховного жреца был чем-то похож на взгляд статуи – такой же пустой и холодный. В нём не было не только ничего человеческого, но и даже звериного. Просто – ничего. Желтокожий и темнобровый, с полными губами, чуть приплюснутым носом и до блеска выбритым черепом, неподвижностью своих черт он сам походил на статую. Лицо его было маской, и в его присутствии становилось темно, холодно и жутко.
Жёлтые глаза окатили мастера волной неземного холода.
– Ты, столь хорошо изобразивший нашу Мать, достоин соединиться с ней!
По мановению его пальца стоявшие у входа в зал чёрные псы схватили мастера и поволокли прочь. Верховный жрец проводил его бесстрастным взглядом, слушая музыку его криков – его страха. Пища для Матери.
Когда-то мнение окружающих было ему небезразлично, и он старался быть как все и не выделяться. Но те времена давно миновали: вспомнив, кем он был тысячу лет назад, на чьё-либо ничтожное мнение он плюнул. Его обувь – подобие мокасин с обвивающей голень тесьмой – была изготовлена из кожи жертв, принесённых им Матери Нга-Шу. Из неё же была накидка, покрывавшая его плечи. Его запястья украшали браслеты из их волос и зубов, а на шее было костяное ожерелье из фаланг пальцев – белых и покрашенных в чёрный цвет. Всё это он не стеснялся носить и тогда, когда ему приходилось контактировать с окружающим миром: проверять, как его подчинённые ведут дела, было всё же иногда необходимо. Он в принципе не испытывал стеснения нигде и никогда, но здесь, в Северной Храмине, он чувствовал себя по-настоящему дома. Южная была им не столь любима: верховный жрец более тяготел к холодному климату. На юге у него был наместник.
Сидя в кресле с высокой спинкой, он наблюдал, как мастер-скульптор принимал свою «награду». Жалкий синеухий, предки которого потеряли способность перекидываться сто лет назад, с криками метался по огороженному решёткой манежу и умолял пощадить его. Он пытался взобраться на решётку, но спастись от зубов Борг-Хума ещё никому не удавалось... Этот монстр и в человеческом-то облике мог голыми руками разорвать кого угодно, а сейчас представлял собой покрытую черной шерстью гору с челюстями размером с ковш экскаватора. Мастер был ему на один зубок.
– За что?! – раздался вопль одноглазого скульптора. – Разве я плохо сделал работу?!
– Напротив, ты сделал её хорошо, – ответил верховный жрец. – И даже более чем. Ты создал шедевр своей жизни. Ты исполнил своё предназначение и отправишься к Матери.
Мастер, вскарабкавшись на решётку, просунул сквозь прутья руку и в мольбе протянул её к верховному жрецу.
– Я могу сделать ещё... Много, сколько пожелаете! Только оставьте мне жизнь, уберите это чудовище от меня!
– Ты сделал ВСЁ, что от тебя требовалось. Больше ничего не нужно.
Верховный жрец смотрел, как чудовищная пасть сдирает жертву с решётки, швыряет её на песчаный пол, рвёт, разбрасывая по манежу клочья плоти и внутренностей. Кровь лилась рекой, а он сидел неподвижно и невозмутимо. Когда брызги крови от неистовствующей пасти Борг-Хума долетели до его щеки, даже ресницы его не дрогнули.
Откинувшись гладким затылком на спинку кресла, он закрыл глаза и увидел сеть. Тёмно-сизая, как грозовые тучи, она пульсировала красными огоньками в такт низкому и глухому, ритмичному звуку: «Бух, бух... Бух, бух...» Это билось сердце Матери – спокойно и медленно. Она была довольна.
Кто-то ещё находился в зале – для него это была безликая толпа, хотя каждого из них он в своё время самолично соединял с Нга-Шу. Он воспринимал их целостно, как единый организм с множеством глаз, лап, когтей и сердец, излучающий однородное поле преданности Матери и верховному жрецу. Если чьи-то излучения выбивались из общего поля, Йедук-Шай сразу это замечал. Сомнений и колебаний он не терпел: «Служи верно или умри».
У него разнылись плечо, шея и бок – весьма некстати. Следов от смертельных ран, полученных им тысячу лет назад, на его нынешнем теле не было, но боль осталась. От неё иногда помогало тёплое прикосновение нежных женских рук.
Его покои наполнились негромкими звуками музыки и запахом самок. Две из них исполняли на ковре перед кроватью эротический танец, соблазнительно извиваясь и позвякивая украшениями, а трое других делали верховному жрецу массаж. Одна, сидя верхом на его пояснице, разминала ему плечи и шею, вторая массировала ступни, а третья занималась его головой. Когда их ловкие руки проходились по чувствительным точкам, он гортанно постанывал. Танцовщицы завлекали призывно-бесстыдными взглядами, но мысли Йедук-Шая снова и снова возвращались к юной пленнице, похищенной из дома Белого Ягуара. Лица её он ещё не удосужился разглядеть, и сейчас ему пришло в голову познакомиться с нею поближе.
Властным и небрежным движением руки он отпустил женщин и стал одеваться. Подумав, ограничился только штанами, обувью и костяными украшениями, торс оставив голым. Голову он покрыл капюшоном из собачьей шкуры с зубами и стеклянными глазами. Захватив с собой шубу из чернобурой лисы (слуги Нга-Шу не уважали и не щадили меньших братьев и носить их шкуры не считали зазорным), он направился к девушке.
Пёс-охранник открыл ему дверь. Обстановка комнаты, в которой держали пленницу, была более чем аскетичной: один голый матрас на полу да ведро для отправления нужды. Комната не отапливалась, и раздетая догола девушка, сжавшись в комок, дрожала от холода. В стороне от матраса стояла миска с нетронутой и уже подпортившейся едой.
Йедук-Шай оценил её: хороша. Грудь была прикрыта распущенными волосами, но ножки её он мог обозреть беспрепятственно. Очаровательная молодая самочка.
Он спросил её, почему она не ест, но пленница лишь затравленно скалилась, приподнимая верхнюю губу и обнажая небольшие, но остренькие клыки. Не понимала она речи предков... А Йедук-Шай не любил современного языка, уродливого, куцего и невыразительного, и подчинённые поневоле приноровились и научились понимать старый, на котором он предпочитал изъясняться.
Йедук-Шай неохотно повторил вопрос на нелюбимом им новом языке:
– Отчего не ешь?
Девушка молчала, глядя на него волчонком.
– Как твоё имя? – спросил он.
Она отвернулась. Верховный жрец подошёл, нагнулся и повернул её лицо к себе, взяв за подбородок.
– Что, разговаривать не умеешь? А... понятно, не хочешь. Жаль, а я хотел услышать твой голосок. На, накинь. – Он бросил ей шубу.
– Отдайте мою одежду, – глухо процедила девушка.
– О, вот и голосок прорезался, – усмехнулся Йедук-Шай. Впрочем, на лице его усмешка не отразилась. – А это чем тебе не одежда? По-моему, гораздо лучше и теплее твоей.
– Мне нужна МОЯ! – в голосе пленницы послышались дерзкие нотки.
– А ты с характером, – проговорил Йедук-Шай. – Ты мне нравишься. С удовольствием обломаю твои хорошенькие клыки. И не такие обламывал.
Вызвать у неё удушье и боль за грудиной не составило ему труда. Приём как будто подействовал: девушка закуталась в шубу, но покорной она стала лишь внешне, верховный жрец это чувствовал. Внутри у неё был неподатливый стержень. Что ж, тем хуже для неё, такие выживают реже мягкотелых: что сломано, того не склеишь.
– Но если будешь хорошей девочкой, я не обижу тебя, – сказал он.
Подхватив её на руки, Йедук-Шай понёс девушку в свои покои. Там было и теплее, и удобства не в пример лучше. Опустив её на широкую постель, он присел рядом, забрался рукой под шубу и скользнул по её шелковистому бедру. Она сразу оскалилась и брыкнула своими стройными ножками, чуть не попав верховному жрецу по челюсти, но он быстро усмирил её дерзость, захлестнув на её горле невидимую удавку.
– Не лягайся, козочка. Чем больше сопротивляешься, тем больнее будет.
Откинув полы шубы, он любовался её прекрасным молодым телом. Бёдра и грудь в меру развиты, без излишней худобы, но и без лишнего жира. Задержав взгляд на курчавом тёмном лобке, спросил:
– Интересно, мужчина уже проникал в это лоно?
Но и без её ответа он чуял в ней неиспорченную девственность. Она пахла невинностью...
– Лакомый же кусок я отнял у Белого Ягуара, – проговорил он. – Этот кусочек он, видно, приберегал для себя... Гм... Лишить тебя невинности сейчас или подождать и сделать это на глазах у него? Первое – сладко, но второе – слаще вдвойне!
С этими словами Йедук-Шай запахнул на девушке шубу и снял свой собачий капюшон. Надевая рубашку, он услышал:
– Урод лысый... Рай-Ан с тебя шкуру сдерёт.
Его лицо-маска не дрогнуло, ничего не отразив.
– А я думаю, всё будет наоборот, – ответил он.
Пленницу он велел вернуть обратно в её комнату, шубу милостиво оставив ей. Настала пора взглянуть, как шла работа по установке новой статуи в главном святилище.
По дороге туда к нему подошёл с докладом Нарт-Эй – командир боевых псов.
– Верховный жрец, группа захвата в Нир-ам-Айяле провалила операцию. Все шестеро находятся на территории Берлоги в качестве пленных. По непроверенным данным, один убит.
– Идиоты, – пожал плечами Йедук-Шай.
– Какие будут дальнейшие указания, верховный жрец?
Вместо ответа Йедук-Шай стиснул горло Нарт-Эя невидимой удавкой и держал до тех пор, пока тот не посинел. Когда он, шатаясь, рухнул на колени, верховный жрец отпустил его, повторив:
– Вы идиоты.
– Простите, верховный жрец... виноват... – прохрипел Нарт-Эй. – Жду дальнейших приказов...
– Штурмуйте Берлогу, – сказал Йедук-Шай. – Если и на сей раз вы не доставите ко мне этих двоих – скормлю тебя Борг-Хуму.
– Слушаюсь, верховный жрец... Мы не подведём!
Снег растаял, оставив после себя слякоть. Учитель и старшие оборотни были заняты лечением раненых и перевоспитанием пленных псов. У-Она одолевали сомнения в том, что последнее – возможно.
– Нет ничего невозможного, – задумчиво прогудел в бороду Учитель.
Оказалось, что после отлучения от Нга-Шу и возвращения в лоно Духа Зверя псы перестали быть таковыми. В них начала проступать их истинная сущность: до того, как стать чёрным псом Матери Нга-Шу, кто-то из них был медведем, кто-то – рысью, кто-то – волком.
– Нга-Шу подменила вашу звериную суть, – объяснял им Баэрам. – Она подавила в вас вашего зверя, навязав вам своего – чёрного пса. А Дух Зверя устроен иначе, он многолик. Он обладает множеством ипостасей, благодаря которым существует разнообразие видов ур-рамаков. Дух Зверя первичен в нас, и от него зависит всё остальное – телесное. Поэтому и возможно рождение потомства в союзах между разными видами ур-рамаков – между волком и рысью, например, или между медведем и лисой. Но в кого будет превращаться ур-рамак, рождённый у медведя и лисы, зависит от структуры Духа Зверя в момент зачатия ребёнка. Баланс между его ипостасями всё время меняется, регулируя численность кланов. Дух Зверя даёт жизнь, а Нга-Шу её отнимает. Да, она наделяет своего слугу большой силой, но заставляет его причинять боль и страдания другим, чтобы ими питаться. Силу эту слуга может использовать только во зло окружающим, а если даже и захочет совершить благо, всё равно получится зло. Предки красноухих, дабы предотвратить возможность появления новых бешеных, предпочли перестать быть оборотнями вообще. Они слишком радикально подошли к проблеме, вместе с сорной травой выдрав и добрые всходы. Но проблема не была решена, а только отодвинулась на тысячу лет в будущее. И вот, результат – вы, неплохие по своей сути ур-рамаки, стали бешеными оборотнями, чёрными псами Матери Нга-Шу. Всё хорошее, что есть в вас, она задавила, выдвинув на первый план дурное.
Бывшие псы хмуро молчали. Один наконец сказал:
– Папаша, кончай промывку мозгов. Лучше скажи, что нам светит? Какие у вас на нас планы? Убьёте или отпустите?
Учитель усмехнулся, покачав головой.
– Как мы можем убить братьев по Духу Зверя? – ответил он мягко. – Вы свободны в выборе дальнейшего пути. Можете остаться здесь, и мы поможем вам восстановить душу, покалеченную влиянием Нга-Шу, а можете идти на все четыре стороны. Но должен предупредить: обратно к Йедук-Шаю вам дороги нет. Не думаю, что он примет вас с распростёртыми объятиями.
– Ну... – бывший пёс поднялся на ноги. – Тогда я пошёл. Мне тут особо нечего делать. Ребята, – оглянулся он на товарищей. – Вы – как? Со мной?
– Не спешите, – сказал Баэрам. – Подумайте.
– Да нечего тут думать, – ответил нетерпеливый парень. – Топать надо.
– Дело твоё, – вздохнул Учитель. – Можешь взять еды в дорогу.
Один ушёл, двое других остались думать. Задумался и У-Он. Насколько прочно мир запутался в сети Нга-Шу, и будет ли она продолжать крепчать, если уничтожить Йедук-Шая и его псов? Или она распространилась, как грибница, и от неё уже не избавиться?
– Нга-Шу – часть мироздания, как Дух Зверя и как все мы, – ответил Учитель на ещё не заданный вслух вопрос У-Она. – Убить её невозможно: покуда в мире творится дурное, всегда будет пища для неё. Её можно не кормить, и она ослабеет сама. Но для этого необходимо, чтобы в лучшую сторону изменился сам мир.
– Но это возможно?
– Спроси что-нибудь полегче...
У-Он пошёл искать Бэл-Айю. Ноги сами вели его к ней, ему постоянно хотелось быть рядом, видеть её улыбку, целовать её глаза. Каждая минута с ней стоила года, а без неё, казалось, и само дыхание не имело смысла.
Он застал её за шитьём зимних мужских мокасин из коричневой замши, на тёплой меховой подкладке. Один мокасин был уже готов, над вторым Бэл-Айя сейчас трудилась, сидя на круглой подушечке на полу своей мастерской, полной картин.
– Это – для кого? – спросил У-Он, присаживаясь перед ней и с улыбкой заглядывая в её сосредоточенно-строгое лицо.
– Для тебя, – ответила девушка. – Решила сшить тёплые: зима на носу.
– Можно этот примерить?
Бэл-Айя кивнула, не отрывая взгляда от работы. У-Он расшнуровал и снял ботинок, а вместо него надел готовый мокасин. По размеру он подошёл идеально, ноге в нём было тепло, уютно и мягко, но самое главное – по сравнению с ботинком мокасин был непривычно лёгок.
– Просто отлично, – похвалил У-Он.
Бэл-Айя шила, высунув от усердия язык на щеку. У-Он, с нежностью наблюдая за ней, засмеялся.
– Что смешного? – буркнула она. – Я ещё украшу их тесьмой и чёрными бусинами, вот тогда это и будут настоящие мокасины.
Но улыбка так и просилась к ней на лицо, ямочки были готовы вот-вот заплясать на её щеках. Опустив недоделанный мокасин на колени, она подняла искрящийся взгляд на У-Она.
– Ну, что? Я не могу работать, когда смотрят! – Смех уже дрожал в её голосе.
У-Он придвинулся ближе, взял её лицо в свои ладони и поцеловал. Руки Бэл-Айи по-прежнему сжимали мокасин, но губы весьма охотно ответили на поцелуй.
– Ты пришёл мне мешать? Для тебя же делаю.
– Ничего, успеешь доделать. – У-Он отложил незаконченный мокасин в сторону и увлёк девушку в своих объятиях на пол.
Рур-Ки Ринкус, сын главы клана Рыси, шагая вдоль забора, всматривался в ночной осенний мрак. Учитель сказал: быть настороже. Что-то будет.
И троица друзей – он, Сат-Ол и Най-Ам – патрулировала сейчас периметр Берлоги, пока все остальные отдыхали. Впрочем, спал ли Сайи-То, было неизвестно: если и спал, то вполглаза. Слишком уж он озабоченно щурился, отправляя друзей в дозор.
А этот новичок, У-Он, точно спал. И, возможно, не один... Рур-Ки скрежетнул зубами. За полтора года обучения здесь ему не удалось добиться от Бэл-Айи даже благосклонного взгляда, а этот тип пришёл и провернул операцию по покорению неприступной крепости за считанные дни. Рур-Ки не досталось даже дружеского поцелуя, а У-Он получил и поцелуи, и, похоже, всё остальное... Ну, а как иначе? Если женщина шьёт мужчине мокасины, это может означать только одно.
А ведь этот гад, кажется, женат. И девушка ему нужна, скорее всего, лишь для забавы.
Так, спокойно, сказал он себе. Забурлившая в Рур-Ки глухая злоба мешала ему слышать и видеть.
– Скучновато что-то, – сказал Най-Ам. – Может, покурим?
Они набили трубки и закурили. Дым улетал к колыхающимся теням, растворяясь во мраке, и не было слышно ничего, кроме обычных звуков ночи и привычных, знакомых запахов. У-ок, который они курили, не отбивал обоняния. У Учителя приглушённо светилось окно. Он не спал, ждал чего-то.
Докурив, друзья снова разбрелись вдоль забора.
«Нет, ну что за народ – женщины! – думал Рур-Ки. – Зла на них нет... И так перед нею, и сяк – целых полтора года выделываешься, из шкуры вон лезешь, чтобы она на тебя взглянула... И хоть бы что-нибудь!.. А стоит приехать какому-то хмырю и подмигнуть – пожалуйста, она побежала за ним. Мокасины ему... Тьфу! Бабы».
Этот «хмырь» ещё и чёрных псов за собой притащил. Вернее, это они за ним притащились. На месте Учителя Рур-Ки просто отдал бы им У-Она, и дело с концом. Раз он им так нужен, пусть получат его и убираются отсюда.
Он взглянул во тьму по ту сторону металлической сетки и замер. Она тоже смотрела на него холодными, жёлтыми светящимися глазами. Причём – сразу несколькими парами.
Голову сдавило обручем боли, а по телу будто прокатился огромный раскалённый валун. Ноги превратились в разваренную лапшу, а через забор бесшумно перемахнула чёрная тень. Ветер был виноват в том, что они не почуяли запах чужаков вовремя...
Когда к первой тени присоединилась вторая, Рур-Ки уже успел преодолеть последствия ментального удара. Выхватив из чехлов оба длинных кинжала, он прыгнул чужаку на загривок и вонзил клинки ему в шею по самые рукоятки. Спрыгнув на землю, он издал предупреждающий боевой клич, но короткая автоматная очередь скосила его наземь.
Одна за другой чёрные тени с жёлтыми глазами перескакивали через забор, но нежданными гостями они не были. Оборотни лежали на постелях одетыми и с оружием, так что им оставалось только вскочить и принять бой.
Услышав выстрелы, У-Он коротко бросил Бэл-Айе: «Сиди здесь!» – и выскочил во двор. Оборотни сражались с чёрными псами: холодное оружие против огнестрельного. Но в быстроте и искусстве обращения с ножами, бумерангами и острыми тэй – метательными железными пластинками – оборотням равных не было. А пули редко достигали своей цели: когда палец нажимал на спуск, оборотня уже не было там, где он только что находился.
Сайи-То в боевом облике – на четверть от полной трансформации – показывал чудеса акробатики, подскакивая, перекатываясь, меча кинжалы и тэй, а также раздавая оказавшимся слишком близко псам удары своими страшными когтями. Будучи лучшим забойщиком скота на ферме, снабжавшей Берлогу мясом, он и в бою применял свои навыки. Коронным его приёмом было очутиться за спиной врага и ударить ножом между основанием черепа и первым позвонком. «Ударом мясника» он успел прикончить уже трёх псов, когда наконец заметил У-Она.
– Что стоишь? – рыкнул он. – Присоединяйся!
Хотел У-Он или нет, а в бой вступить пришлось: на него уже мчались два чёрных чудовища с жёлтыми глазами. Видимо, у них был всё тот же приказ – взять его живым, потому что они не стреляли. Двор, где шло сражение, тускло освещался только парой окон, но этого оборотням было достаточно. И, как оказалось, У-Ону тоже. Ему вообще не нужны были глаза, чтобы видеть, что происходит: включился иной, немного странный, но не менее действенный, чем зрение, вид восприятия. Снова всё было как при нападении в лесу: У-Он засекал «призраки» движущихся живых существ и предметов на триста шестьдесят градусов вокруг себя. Ментальный удар двух спешивших к нему псов он отразил «мягкостью мха», отскочил, припал к земле и инстинктивно включил единственное доступное ему сейчас оружие.
Центр вращения на этот раз находился не за грудиной, а в животе. Раскручивая вокруг себя пространство, У-Он захватывал псов в его радиус, как в ловушку. Попавшиеся в неё враги жалобно выли, хватались за животы и...
– Фу, – поморщил нос Сайи-То. – Хоть бы до кустов, что ли, добегали... А то весь двор ведь загадят, свиньи!..
Увы, до кустов псы добегать не успевали. А оборотни настигали их там, где им приспичивало присесть, чтобы опорожнить обезумевшие кишки. В У-Она пытались стрелять шприцами со снотворным, но безуспешно. Его прежнее «Я» окончательно развернулось и вспомнило все свои навыки.
– У-Он, берегись! – закричал вдруг знакомый голос.
Это Бэл-Айя не усидела в доме и полезла в драку. Она прыгнула на спину псу, целившемуся в У-Она, и всадила ему в загривок нож. Тот взревел, стряхнул с себя девушку и ударил её лапищей в грудь. Бэл-Айя отлетела, упала на землю, прокатилась и замерла в жуткой и безжизненной позе.
Это был последний удар, который чёрный пёс нанёс в своей жизни. В следующий миг на него набросился огромный белогрудый волк и разорвал ему горло.
В плечо волку вонзился-таки шприц, и двое псов, подскочив, схватили его и попытались вытащить за забор, но на весь двор раздался громовой рёв, от которого даже листья на деревьях задрожали, а сердца всех слышавших замерли. Гигантский чёрный медведь, грузно переваливаясь на могучих лапах, вышел из-за угла дома. Пространство завибрировало, наполняясь щекочущим ужасом, но оборотни, понимая Учителя без слов, легли на землю и стали «текучими, как вода, и прозрачными, как стекло».
Для псов всё обстояло гораздо хуже. Медведь у них на глазах увеличивался в размерах, заполняя собой весь двор. Те, кто оставался в сознании, были охвачены со всех сторон тьмой, которая лезла им в горло, как медвежья шерсть, удушала и ослепляла. Они запутались в её складках, пытаясь спастись от разрывающего их мозг невидимого взгляда...
Грозно-сизая сеть содрогнулась от удара, потускнела и натянулась, а бьющееся в ней огромное сердце стало давать сбои. Верховный жрец Йедук-Шай в Северной Храмине пошатнулся и схватился за грудь.
Во дворе остались только мёртвые псы: остальных как ветром сдуло. Оборотни понемногу приходили в себя и поднимались. Медведь подошёл к лежащему на земле У-Ону и выдернул зубами шприц из его плеча. Потом он склонился над Бэл-Айей, обнюхал её лицо и лизнул в губы.
У-Он проснулся уже утром. Ощущения были как с сильнейшего похмелья. Тошнило, во рту пересохло. Повернув голову, он увидел знакомые строчки, написанные на стене зелёным мелком.
«Бэл-Айя!» – стукнуло сердце. От удара в грудь она покатилась по земле безжизненной тряпичной куклой...
Он сел. В голове сразу затрезвонила сотня будильников, взгляд застелила пелена. Рядом прогудел голос Сайи-То:
– Ну, как ты, новичок?
Встряхнув головой и поморгав, чтобы прогнать пелену, У-Он пробормотал:
– Я не новичок... Уж лет с тысячу.
Сайи-То, сидевший в плетёном кресле, усмехнулся в бороду.
– Гм, что сказать... Ты и вправду неплох. Задал ты им... слабительного. Кто тебя такому научил?
– Они ушли? – спросил У-Он вместо ответа.
– Вернее сказать – удрали, – хмыкнул Сайи-То. – Оставив после себя кучи...
От него У-Он узнал, что среди обитателей Берлоги убитых не было. Шестеро оборотней получили раны – лёгкие и средней тяжести, только Рур-Ки был в тяжёлом состоянии. И Бэл-Айя лежала без сознания.
Держа её руку в своей, У-Он повторял про себя: «Только не снова. Только не опять». Закрывая глаза, он видел завёрнутое в холст тело на носилках и старика-проводника, идущего впереди с длинной палкой и щупающего дорогу. Солнечные зайчики легкомысленно мельтешили на смертном саване, под ногами чавкала болотная грязь, а старик, знающий тропки, вёл похоронную процессию. Чирикали птицы, а сердце висело в груди мёртвым камнем.
«Всё, пришли. Тут топь непролазная», – сказал старик.
Болото приняло завёрнутое в холстину тело, поглотило вместе с золотисто-ореховыми волосами и родинками, навсегда скрыв его от глаз У-Она. Кровавыми брызгами рассыпалась под ногами болотная ягода тультуль, и на обратном пути У-Он рвал и ел её, кисло-вяжущую, чтобы хоть чем-то пронять окаменевшее горло.
Открыв глаза, он увидел склонившегося над Бэл-Айей Учителя. Ладонь Баэрама лежала на бледном лбу девушки. Поморщившись от кислого привкуса тультули во рту, У-Он хрипло спросил:
– Учитель?..
Больше ничего его сдавленное горло выговорить не смогло. Но Баэрам понял. Сказал:
– Мы сделали всё. Остальное зависит от неё. – И добавил с улыбкой: – Истинные ур-рамаки – народ живучий.
У-Он весь день просидел возле Бэл-Айи. Не пошёл обедать, когда позвали, отказался, когда еду ему принесли прямо в комнату. Когда на его плечо легла рука Сайи-То, сказал:
– Я не хочу.
Рука настойчиво похлопала У-Она по лопатке.
– Я не насчёт еды. На балкон выйдем, подышим.
У-Ону казалось, если он отпустит руку Бэл-Айи, она умрёт.
– Нет, я с ней, – мотнул он головой.
– Я с ней пока посижу, – раздался звучный голос.
Русобородый и сероглазый оборотень из старших занял место У-Она у постели девушки. На балконе Сайи-То достал две трубки и кисет.
– Я не курю, – отказался У-Он.
– Это у-ок, – сказал Сайи-То. – Затянись пару раз – полегчает.
Взяв в рот чубук трубки, У-Он втянул в себя горьковатый дым. С непривычки закашлялся, но по совету Сайи-То сразу же сделал вторую затяжку. В горле слегка першило и было тепло. Эта покалывающая теплота спустилась из горла в грудь, затем – в живот, а потом потеплели и руки. И, как ни удивительно, сердце.
Когда У-Он вернулся к Бэл-Айе, она по-прежнему дышала.
Она так дышала до вечера, а вечером открыла глаза. У-Он чуть не упал со стула, увидев, как дрогнули и поднялись её ресницы.
– Я помню тебя, – чуть слышно прошептала она. – Тогда, в грозу, в пещере, когда мы... Ты сказал, что у тебя были девушки до меня, но я не поверила. У тебя это тоже было в первый раз.
У-Он зарылся пальцами в её волосы и просто позволял её ресницам щекотать свои губы: вся его жизнь сосредоточилась на их кончиках, и каждый их взмах был для него глотком воздуха.
Отогнать от Бэл-Айи его было невозможно никакими способами. Он не отходил от неё, пока сам не свалился от усталости.
И провалился...
«Бух, бух... Бух, бух...» – слышались глухие, тяжёлые удары чего-то огромного. Будто гигантское сердце билось где-то в глубине, и в такт ему по сизым спутанным нитям густой сети текли красные сгустки света. В одном из этих сгустков У-Он увидел лицо-маску с непроницаемыми жёлто-карими глазами и жёстким, холодным складом мясистых, чуть сплюснутых губ.
«Твоя сестра у меня», – сказало это лицо.
Его черты поплыли, начали меняться, и в красном каплеобразном сгустке всплыло другое лицо, опалив душу У-Она жгучим дыханием чёрной, как уголь, ненависти. «Приветствую тебя, Дан-Клай. Узнал меня? А твоя сестрёнка, оказывается, девственница!» У-Он хотел ударить его, но с очередным «бух, бух» красный сгусток унёс издевательски хохочущее лицо и затерялся в сизой сети среди тысяч таких же сгустков...
Домотканая ковровая дорожка разбудила У-Она пощёчиной. Вцепившись в неё выросшими за мгновение ока когтями, он проскрежетал сквозь зубы:
– Йедук-Шай...
продолжение http://www.proza.ru/2011/06/11/308