Жара.
Сегодня было особенно жарко. В общем, жара стояла уже месяц. Июль, а березы уж вяли опаленные позолотой, тополя подернулись серой оспой, даже стойкие ко всему на свете липы не пожелтели уж совсем, но побледнели своею густой зеленью в разжиженную желтизну. Городские деревья достойны сожаления. Иногда прямо-таки хочется взять и унести их в лес. Так им здесь плохо. В такую жару плохо и людям. Даже женщины, что и на смертном одре помнят о том, как выглядеть, теперь совсем наплевали на свою внешность. Распаренные их лица уж не несли косметики, взоры их не содержали призыва, загорелые тела их совсем уже даже и не влекли. Жара.
Лишь алкоголику хорошо в жару. Водка действует в два раза быстрее, эффективнее что ли. Теплая, правда, но до вкусов ли? Качалов сидел на траве в тени разветистого старого, отжившего уже свой век тополя и радовался, что осталось еще от бутылки, что случайно подвернулась ему на разгрузке какой-то фуры, целых две трети.
- Ваня? – услышал он за спиной и обернулся.
Маша. Первая, а может и единственная во всю его жизнь его любовь. Она стояла в шортах и майке, с помоечным ведром и смотрела на него усталым от жары взором.
- Как ты? Я тебя сто лет не видела.
- Двести, Машенька, - поднялся Иван на ноги. – Я не видел тебя двести лет. Хочешь посидеть со мной?
- С радостью, - поставила она ведро поодаль и присела к дереву.
- Как ты? – сел и Ваня, переложив сумку с водкой по правую руку.
- Зажарилась. А ты как?
- Как? А вот как.
Он достал из сумки бутылку и глотнул довольно прилично из горлышка.
- Я слышала, что ты пьешь. Но зачем, Качалов? Ты же был…
- Я был, Маша. Был. А помнишь, какой я был?
Они были самой ранней и самой романтичной парой в школе. Ваня и Маша. Они очень рано стали и спать. Так случилось на какой-то новый год. Родители, не оставляйте квартиру детям на ночь. Они были настолько вместе, на глазах у всей школы, что их даже, по-отдельности, вызывали в учительскую за поцелуи на переменке. Детская любовь. Она не то же, что взрослая. Хотя… в постели все то же. Глядя на них, девочки, поголовно, стали читать Мопассана и Бунина, а Мальчики Дюма. Романтика.
Учитель литературы, Андрей Ипатьевич Домский, был человеком образованным. Более. Он даже знал языки и читал и Гете, и Шекспира, что называется, вживую. Он только выскочил из университета, был полон сил, амбиций и… любви. Маша приглянулась ему сразу. Она действительно была первой красавицей в школе. Андрей конечно знал, слышал о ее романе, но…
- Маша, я поставил вам четыре за Лермонтова, но…, вы как-то странно смотрите на Демона. Я не против отдельного вашего мнения, но ведь и сам поэт любил его. Он переписывал текст десятки раз, искал каждое слово, каждую букву.
И Демон видел... На мгновенье
Неизъяснимое волненье
В себе почувствовал он вдруг.
Немой души его пустыню
Наполнил благодатный звук -
И вновь постигнул он святыню
Любви, добра и красоты!..
И долго сладостной картиной
Он любовался - и мечты
О прежнем счастье цепью длинной,
Как будто за звездой звезда,
Пред ним катилися тогда.
Прикованный незримой силой,
Он с новой грустью стал знаком;
В нем чувство вдруг заговорило
Родным когда-то языком.
То был ли признак возрожденья?
Он слов коварных искушенья
Найти в уме своем не мог...
Забыть? забвенья не дал бог:
Да он и не взял бы забвенья!..
- Он ему соболезнует. А вы?
- А я его презираю. Нельзя силой, потусторонней своей силой брать любовь. Что он с ней делает!
Я вяну, жертва злой отравы!
Меня терзает дух лукавый
Неотразимою мечтой;
Я гибну, сжалься надо мной!
Уроки закончились и они сидели одни в пустом классе. Оба знали наизусть этот шедевр.
- Но ты пойми, как глубока ее любовь, послушай:
Уж много дней она томится,
Сама не зная почему;
Святым захочет ли молиться -
А сердце молится ему;
Утомлена борьбой всегдашней,
Склонится ли на ложе сна:
Подушка жжет, ей душно, страшно,
И вся, вскочив, дрожит она;
Пылают грудь ее и плечи,
Нет сил дышать, туман в очах,
Объятья жадно ищут встречи,
Лобзанья тают на устах...
- Он использовал свою божественность. Я понимаю, что полюбил, но будь он человеком, разве смог бы завоевать ее? Он злой, смотрите:
Злой дух коварно усмехнулся;
Зарделся ревностию взгляд;
И вновь в душе его проснулся
Старинной ненависти яд.
"Она моя! - сказал он грозно,-
Оставь ее, она моя!
Явился ты, защитник, поздно,
И ей, как мне, ты не судья.
На сердце, полное гордыни,
Я наложил печать мою;
Здесь больше нет твоей святыни,
Здесь я владею и люблю!"
И Ангел грустными очами
На жертву бедную взглянул
И медленно, взмахнув крылами,
В эфире неба потонул.
- Но может ли человек на подобные слова:
Я бич рабов моих земных,
Я царь познанья и свободы,
Я враг небес, я зло природы,
И, видишь,- я у ног твоих!
- Маша, - погладил учитель ее по голове. – Тамара – ничто в сравнении с тобой.
Маша, вдруг затрепетав, произнесла тихо, будто от себя:
Кто б ни был ты, мой друг случайный,-
Покой навеки погубя,
Невольно я с отрадой тайной,
Страдалец, слушаю тебя.
Но если речь твоя лукава,
Но если ты, обман тая...
О! пощади! Какая слава?
На что душа тебе моя?
Ужели небу я дороже
Всех, не замеченных тобой?
Они, увы! прекрасны тоже;
Как здесь, их девственное ложе
Не смято смертною рукой...
Нет! дай мне клятву роковую...
Скажи,- ты видишь: я тоскую;
Ты видишь женские мечты!
Невольно страх в душе ласкаешь...
Но ты все понял, ты все знаешь -
И сжалишься, конечно, ты!
Клянися мне... от злых стяжаний
Отречься ныне дай обет.
Ужель ни клятв, ни обещаний
Ненарушимых больше нет?..
Андрей дрожал всем телом. Боже! неужели лишь Лермонтов это сделал с ним… С нею… С ними… Он взял ее за руку и заставил встать, затем обнял и зашептал:
Клянусь я первым днем творенья,
Клянусь его последним днем,
Клянусь позором преступленья
И вечной правды торжеством.
Клянусь паденья горькой мукой,
Победы краткою мечтой;
Клянусь свиданием с тобой
И вновь грозящею разлукой.
Клянуся сонмищем духов,
Судьбою братий мне подвластных,
Мечами ангелов бесстрастных.
Моих недремлющих врагов;
Клянуся небом я и адом,
Земной святыней и тобой,
Клянусь твоим последним взглядом,
Твоею первою слезой,
Незлобных уст твоих дыханьем,
Волною шелковых кудрей,
Клянусь блаженством и страданьем.
Клянусь любовию моей:
Я отрекся от старой мести,
Я отрекся от гордых дум;
Отныне яд коварной лести
Ничей уж не встревожит ум;
Хочу я с небом примириться,
Хочу любить, хочу молиться.
Хочу я веровать добру.
Слезой раскаянья сотру
Я на челе, тебя достойном,
Следы небесного огня -
И мир в неведенье спокойном
Пусть доцветает без меня!
О! верь мне: я один поныне
Тебя постиг и оценил:
Избрав тебя моей святыней,
Я власть у ног твоих сложил.
Твоей - любви я жду как дара,
И вечность дам тебе за миг;
В любви, как в злобе, верь, Тамара,
Я неизменен и велик.
Тебя я, вольный сын эфира,
Возьму в надзвездные края;
И будешь ты царицей мира,
Подруга первая моя;
Без сожаленья, без участья
Смотреть на землю станешь ты,
Где нет ни истинного счастья,
Ни долговечной красоты,
Где преступленья лишь да казни,
Где страсти мелкой только жить;
Где не умеют без боязни
Ни ненавидеть, ни любить.
Иль ты не знаешь, что такое
Людей минутная любовь?
Волненье крови молодое,-
Но дни бегут и стынет кровь!
Кто устоит против разлуки,
Соблазна новой красоты,
Против усталости и скуки
И своенравия мечты?
Нет! не тебе, моей подруге,
Узнай, назначено судьбой
Увянуть молча в тесном круге
Ревнивой грубости рабой,
Средь малодушных и холодных,
Друзей притворных и врагов,
Боязней и надежд бесплодных,
Пустых и тягостных трудов!
Печально за стеной высокой
Ты не угаснешь без страстей,
Среди молитв, равно далеко
От божества и от людей.
О нет, прекрасное созданье,
К иному ты присуждена;
Тебя иное ждет страданье.
Иных восторгов глубина;
Оставь же прежние желанья
И жалкий свет его судьбе:
Пучину гордого познанья
Взамен открою я тебе.
Толпу духов моих служебных
Я приведу к твоим стопам;
Прислужниц легких и волшебных
Тебе, красавица, я дам;
И для тебя с звезды восточной
Сорву венец я золотой;
Возьму с цветов росы полночной;
Его усыплю той росой;
Лучом румяного заката
Твой стан, как лентой, обовью,
Дыханьем чистым аромата
Окрестный воздух напою;
Всечасно дивною игрою
Твои слух лелеять буду я;
Чертоги пышные построю
Из бирюзы и янтаря;
Я опущусь на дно морское,
Я полечу за облака,
Я дам тебе все, все земное -
Люби меня!..
Маша плакала. Глаза ее были полны слез любви. Не он, она сама впилась в его губы своими губами. О, Лермонтов! Что ты наделал!
Жара. Ваня вновь приложился к бутылке. Он уже здорово поплыл.
- Какой я был… Это давно уже неважно. Потому, что ты Маша Домская, а я… Я сдохну под забором. И поделом мне. Надо было учить классиков не остался бы я теперь «Один, как прежде, во вселенной без упованья и любви!..»
Иван прикончил бутылку и… отключился. Жара. Маша встала, взяла свое ведро и отправилась на помойку.
6 июня 2011 года.