Когда мне бывает грустно, - я не играю на дурацкой расческе, не пускаю крокодилью слезу, я вспоминаю песню, которую мне в далеком детстве так часто напевала моя бабушка.
Вечер был. Сверкали звезды.
На дворе мороз трещал.
Шел по улице малютка,
Посинел и весь дрожал …
Одна моя хорошая знакомая, можно даже сказать, любовь, хотя никакой любви на свете не существует, Жанна Астахова думает, что синяя малютка, это - я. Сапер ошибается только раз, но мой любимый Жанок, я диву даюсь, откуда он все знает, оказался абсолютно прав. Жанок не ошибся еще ни разу, из чего можно сделать вывод, что Жанок, как бы даже и не человек. Это, конечно, шутка, но в каждой шутке, есть некоторая доля правды. Вот краткий ход моих рассуждений. Если Жанок не человек, а он, сдается, не человек, поскольку, что же это за человек, который никогда не ошибается? Далее. Если Жанок, не человек, - кто он? Не берусь судить, кто человек, а кто нет, я знаю лишь одно. Жанн - на свете много, а Жанок - один. Я, действительно, являюсь синей малюткой, и существую на свете, как все же загадочна жизнь, тоже почему-то в единственном числе. Хотя, как знать? Может быть, в обозримом будущем, в пребольшом избытке найдутся и другие особи, хотя бы отдаленно тянущие, или каким-то образом претендующие на эту редкостную, печальную и все же очень ласковую кличку. Вот несколько моих не очень длинных рассуждений по поводу кандидатов, могущих пройти этот странный кастинг. Ужасно жаль, но моя любовь, Жанна Астахова, хотя некоторые обстоятельства, о которых обычно не принято особо распространяться, вынуждают меня повторить еще раз, никакой любви на свете не только не существует, но и даже и не может существовать. Так вот. Жанок, ну, никак не тянет, хотя бы на какую-нибудь самую, что, ни на есть, захудышную кандидатку на звание синей малютки, и это мне очень больно и обидно. Я знаю Жанка вдоль и поперек, и скрепя сердце, говорю: Астахова далеко не малютка и пока что еще не синяя, как, скажем, я. Ничего. Придет время, посинеет. Дурацкое дело - нехитрое. То же относится к моей доброй знакомой, которая, для всех - Людмила Юрьевна Пермикина, а для меня, всегда только «Люда - Золото». Вот ведь как бывает в жизни. Кажется, человек представляет из себя единый гигантский слиток золота, кажется, стоп, ехать некуда, шпалы кончились, рельсов нет, а вот, поди, ты, не тянет на малютку и все тут. А может это даже и хорошо, что не тянет. Впервые пришло в голову. Собственно говоря, все, что я говорю, относится практически ко всем моим знакомым женского пола. И к Юлии Башевой, и к Ларисе Иванчевой, и к Ксении Ясновой, и к Наталии Жарковой, и еще к кое-кому. У всех названных, по некоторым соображениям, я исключаю из этого списка, только пленительную и колкую в разговоре, пальца в рот не клади, Юлию Башеву, имеется одно странное, хотя я не вижу здесь чего-то особенно странного, обстоятельство или если так можно выразиться, а известно, что выразиться можно как угодно, отличие. Все названные мной, кастинг на синюю малютку, увы, не прошли, поскольку, далеко не малютки и к большому моему сожалению и разочарованию, пока что не очень синие, вернее, синие, то, они, синие, но синеют не так, как это обычно принято, и не в той мере, в какой бы этого хотелось. Можно выразиться так. СИНЕТЬ НЕ УМЕЮТ. ДАЛЕЕ - ВЕЗДЕ. Я не хочу никого обидеть, и вообще, если уж на то пошло, обижать людей, не мое занятие, но, говоря, между нами, вопросы пола в этой моей работе абсолютно не причем, и не имеют ни малейшего отношения к сути моего повествования. Повторяю, синяя малютка, это действительно я. Я синь, как капитан Флинт, и ничего так беззаветно не любил в жизни, как водку. Меня не интересовал ни джаз, ни святая святых, поэзия, прости меня Господи, а только блаженная жидкость, разлитая в зеленоватые емкости, продававшаяся в свое время по цене 2 : 87, потом - 3 : 62, потом - 4 : 12, et caetera, с неуклонно нарастающей скоростью. Лирическое отступление. Сегодня, в пятницу, 27 мая 2011 года, едучи, по своему обыкновению, куда-то, неизвестно куда, в троллейбусе, я разговорился с одной верующей женщиной. В конце ли, в середине ли разговора, это не имеет значения, я посоветовал ей никогда не носить креп, мол, он ее старит, и сказал, если я еще раз увижу Вас, одетой во что-либо подобное, я не стану с Вами разговаривать. Прихожанка тихвинской церкви кротко улыбнулась. Я не совсем точен, мол, не буду разговаривать. Как это не буду? Еще как буду. Свел бы случай. Для чего жизнь, если не с кем поговорить? Жизнь без общения, без беседы, ни то, ни се, ненужное нечто, пустая фикция. Блажь, если угодно. Говорить можно с кем угодно. Было б с кем. О чем? Да обо всем. О любви и смерти, о пустяках, или даже, и может, это самое важное, вообще ни о чем. «И гораздо глубже бреда воспаленной головы, звезды, трезвая беседа, ветер западный с Невы». Но Нева, это далеко, Нева, это где-то там, за белой пылью, в абсолютно нереальном городе - призраке, где, между прочим, тоже живут тысячи моих друзей. Далее. Существуют ли люди похожие на меня? Вряд ли. Ночью, когда все нормальные люди спят или занимаются разного рода глупостями, я не сплю. Зачем спать? Чтобы видеть вечные и глупые сны? Спать, само по себе - вздор, но глупее занятия, чем смотреть сны - на свете нет. Сны вообще не стоят того, чтобы о них говорили. Вообще все, что ни есть на свете, самый первостатейный вздор. Лучше рассказ написать или песню сложить. О ком? Да о той же синей малютке. О той же, и все же не совсем о той. О другой. Невиданной еще никем. И сам я, синий, как мертвый капитан Флинт, всю бесконечную ночь твержу неизвестно кому. Мне грустно оттого, что весело тебе, хотя на самом деле это далеко не так, а может быть, и совершенно не так. В смысле так, но как бы наоборот, наизнанку, что ли. Сам не знаю как, хотя, возможно, что очень даже и знаю. Кому сейчас весело? Наверное, только золотой Ваве. Той, небось, всегда весело. У нее бретельки цвета «фейль - морт». Живи, Вава. Не хочу. Отчего? Засмущалась. Так, говорит, личное. Понимаю. Я цитирую несколько прекрасных строк Георгия Иванова, «Что-то похожее было со мною, тоже у озера, тоже весною в синих и розовых сумерках тоже, странно, что был я когда-то моложе» Не так давно мне в голову пришел престранный вопрос. Без чего я могу жить, а без чего нет? Подумав, я пришел к еще более странному выводу. Я могу жить или обходиться, что почти одно и тоже, без еды и питья, без так называемых калорий, без мелких радостей теплокровной жизни, и практически почти без всего. Так. Жизнь на «фу-фу». Думаете, легко? Возьмите и попробуйте. Если Вы отважитесь на этот эксперимент из серии элементарных, то вряд ли, я вновь увижу Вас, дорогие мои. Короче говоря, прощайте, скалистые горы. Окончен путь, устала грудь. Облетели цветы, догорели огни, ну и все такое. Ну, а без чего же, все-таки, я не могу жить? Я не могу жить без чая, кофе и сигарет. Как, и все? Как ни странно, все. Не много же, дружок, тебе надо. SIC! Сегодня разговаривал по телефону с Раисой Горчаковой, вдовой моего старинного друга, музыканта - пианиста Михаила Горчакова. Поговорили с Раей всего несколько минут, и на душе вдруг потеплело. Существуют все жекакие-то совершенно необъяснимые вещи. Несколько слов о Михаиле Горчакове. Я довольно много работал с Мишей, особенно в 1961-1963 годах. И эпизодически и постоянно. В Крыму в Мисхоре, на печально знаменитой «стекляшке» с тенористом Юрием Петровым, ленинградским тромбонистом Юлием Островским, сделавшем впоследствии ряд чудесных иллюстраций к моим стихам и джазовым гитаристом Валерием Балдиным. На днях мне позвонила племянница Валерия Балдина, Марина Леонидовна Железняк. Я хочу рассказать об особого рода музыкальности, которой в щедром избытке наделены буквально все родственники Валерия Балдина. С Валерием Балдиным меня в 1960 году познакомил мой друг, джазовый музыкант Виталий Клейнот, оказавший заметное влияние на некоторых тогдашних музыкантов. Так вот. Валерий Балдин был одним из моих самых любимых и закадычных друзей. Он обладал редкостным слухом, и прекрасно играл на гитаре джазовую музыку. Его любимым трубачом был Клиффорд Браун, а любимым киноактером Эррол Флинн. Сам Валерий Балдин в жизни был вылитый Эррол Флинн, по умению как-то особенно артистично поддерживать любой разговор. Его сестра Тася, без тени всяческой фальши, пела наизусть цыганские романсы из репертуара Изабеллы Юрьевой, с которой нам с Валерием чудом удалось познакомиться, когда я играл в ресторане «Россия», на 21 этаже, незадолго до известного пожара. Я хорошо помню эту историю. Один молодой человек, выйдя из банкетного кабинета 21 этажа, подошел к нашему оркестру и сказал примерно так: у нас на банкете сидит какая-то Изабелла Юрьева, говорят, певица, сидит и скучает. Я изумился, не может быть, у Вас на банкете присутствует сама Изабелла Юрьева, и Вы не знаете, как ее развеселить? Я очень прошу Вас подвести ее к нам, что этот юноша и сделал. Медленно, с царственной осанкой к нам приблизилась женщина, вся в золоте и бриллиантах. Мы узнали ее. Это была великолепная Изабелла Даниловна Юрьева, песни которой, прекрасно знали и Балдин и я. Что было потом? Мы еле дождались перерыва и взяли дорогого гостя в почетное кольцо. Не знакомясь, не здороваясь, со всех сторон, в основном от меня и от Балдинана оторопевшую женщину посыпались песни. Уж чего мы ей только не пели. И «Спускалась ночная прохлада», и «Саша, ты помнишь наши встречи», и «Мне сегодня так больно», и «Жалобно стонет», и без остановки еще и еще. Когда стихли первые шумные восторги, мы увидели, как Юрьева плачет. Она плакала, а мы молчали, застыв в почетном карауле, наконец она произнесла. Откуда вы знаете меня и мои песни? Меня уже давно все забыли. Кто вы? Мы наперебой стали говорить ей, что кто мы, это не так уж и важно, а песни ее любим и знаем наизусть с детства. Юрьева рассказала нам интереснейшие вещи о тогдашних временах и нравах. Как запрещали петь упадническую цыганщину, как в разгар борьбы с космополитизмом на пластинках вместо фокстрот, писали - быстрый танец, вместо танго - медленный, как не давали работать, как не на что было жить и много чего другого, скорее, не печального, но страшного. Потом Изабелла Юрьевна спросила. Нет ли у кого-нибудь из нас, ее старых пластинок, так как редкие записи ее давно пропали и отсутствуют в соответствующих фондах. Я сказал. У меня есть редкая пластинка, где Вы поете «Только раз бывают в жизни встречи», с не совсем обычными словами припева, но что пластинка эта, увы, разбита пополам, и я не выбрасываю ее, лишь из какого - то, не осознаваемого мной, безотчетного чувства и объяснить свой поступок не могу. Юрьева молвила: я куплю ее у Вас за любые деньги и восстановлю. Я сказал буквально следующее. Помилуйте, Изабелла Юрьевна, я буду несказанно рад бесплатно подарить ее Вам, и что, мол, грех брать с Вас какие-то несчастные деньги, будь они неладны. Она улыбнулась, - «Я всегда верила, что хорошие люди еще остались». Потом собственноручно написала свой телефон и просила звонить без всяких стеснений. В силу некоторых обстоятельств нам, увы, не пришлось воспользоваться этим номером. А потом, из газет мы узнали, что великой Юрьевой с нами больше нет. Так вот. О сестре Балдина, - Тасе. Несколько выше, я начал было говорить о Тасе. Ничего, мне нетрудно повторить и еще раз. Тася прекрасно пела наизусть цыганские романсы из репертуара Изабеллы Юрьевой, Вадима Козина, Петра Лещенко, Юрия Морфесси, Александра Вертинского и т. д. О Марине Леонидовне Железняк. Как-то раз я пришел к Балдину в гости, где он познакомил меня со своей племянницей Мариной. Марине было тогда не больше семнадцати лет. Услышав, как она, один к одному, поет сложнейшие скэтовые импровизации Эллы Фитцжералд, причем, преимущественно, быстротемповые, - я тихо изумился. Валерий и до этого часто рассказывал мне о необыкновенной музыкальности своей племянницы, но я всю жизнь был и остаюсь Фомой Неверующим, и не верю до тех пор, пока лично не удостоверюсь в каком - либо факте. Так что, Марина - тот еще орешек, музыкальный и крепкий. Не раскусишь, а если и раскусишь, то не сразу. Впрочем, там видно будет. Как случится. В принципе можно раскусить любой орешек, только нужно ли делать это? У Марины есть сын Леонид. Я его хорошо помню, но тогда он был, как говорят, еще совсем дитя, и дочь Кира, играющая джазовую музыку на электрогитаре. Если бы силою вещей Марине довелось стать профессиональной джазовой певицей, это называлось бы WOW! - нечто невероятное. Увы. Судьба играет человеком, а человек играет на трубе. Потом я работал в Лазаревском - уже без Миши Горчакова, - с Анатолием Сазоновым, Виталием Кравченко, Иваном Васениным, Валерием Багиряном и великолепной Эльдой Яновной Гловацкой – цыганкой от Бога. Именно Михаил Горчаков познакомил меня в 1959 году с необыкновенно талантливым джазовым пианистом Виталием Кравченко, игравшему буквально во всех стилях, что само по себе, большая редкость. Вдобавок, ко всем своим прочим талантам, а он еще умел играть на аккордеоне и прекрасно петь, и тоже во всех стилях, Кравченко всегда и все играл наизусть, поскольку «крючки», то есть ноты, как бы не существовали для него, но самое главное, Виталий знал, не множество цыганских романсов, а буквально все, какие только есть на свете. Клянусь Алешей и Валей Димитриевичами вместе взятыми, Кравченко знал романсов больше, чем любой цыган мира, и, по моему глубокому убеждению, гораздо больше, чем этих романсов написано вообще, а так как я тоже высоко ценю эту музыку, Пушкин не в счет, хотя может быть и в счет, это сдружило нас еще крепче. Виталий Кравченко жив и изредка, не в пример моим некоторым старым друзьям, звонит мне. Он такой же, как и всегда. Закрыв ни минуту глаза, я представил вдруг, что было бы, если Виталий Кравченко вдруг оказался в Петербурге, на передаче Эдуарда Успенского и Элеоноры Филиной «В нашу гавань заходили корабли». Было бы то, что в простонародье называют концом света. Разумеется, игрушечным, иллюзорным и все же самым настоящим, только без покойников. Слышу вдруг. И всего-то? Я не удивился. А что здесь, собственно говоря, удивительного? Некоторым, что ни дай, все мало. Откуда они? Никто не знает. Поскольку я пишу не только стихи и прозу, но и песни, мне хочется спеть для обворожительной Элеоноры Филиной, сначала, «Спокойно и просто, мы бросились с моста, и баржа с дровами проплыла меж нами». Уже спел. А теперь две свои оригинальные песни «Афричка» и «Таинственные певцы».
АФРИЧКА
Девушка с глазами крокодила
С сильно напомаженной губой
Из кинотеатра выходила,
Сумочка болталась за спиной.
Только в Афричке знойной
Есть напиточек хвойный
Он сияет на солнце,
Он блестит при луне,
Он вкуснее конфеток,
Он полезней таблеток,
Он не слаб и не крепок,
Он так нравится мне.
Мыли мы парадное в субботник.
Управдом пол - литра обещал,
Но пришел какой-то пьяный плотник
И с улыбкой на хер нас послал.
Только в Афричке знойной
Есть напиточек хвойный
Он сияет на солнце,
Он блестит при луне,
Он вкуснее конфеток,
Он полезней таблеток,
Он не слаб и не крепок,
Он так нравится мне.
1970
ТАИНСТВЕННЫЕ ПЕВЦЫ
Не желаю тебе, не желаю,
Я, мол, Джуна, плохого конца.
Эту песню, а кто, я не знаю,
Каждый вечер поют у крыльца.
Кто поет, я не знаю, но знаю,
Что поют и поют без конца,
И, жалеючи Джуну, желают,
Ей, хорошего, Джуне, конца.
Дай, мол, Бог, тебе, Джуна родная,
Золотого кольца, да венца,
И, не дай тебе, Бог, золотая,
Нехорошего, Джуне, конца.
Не желаю тебе, не желаю,
Я, мол, Джуна, плохого конца.
Эту песню, а кто, я не знаю,
Каждый вечер поют у крыльца.
1990
Для Эдуарда Успенского.
БАТОХРОМНАЯ ПЕСЕНКА ИЛИ РАЗНОЦВЕТНЫЙ ДЕДУШКА
Вот белую лампу включили,
И стало все белым, как день,
Один иностранец из Чили -
Сказал, что не видел людей.
Ужасная масса народа
Вторгалась и каждый - орал,
А дедушка, белый, как сода,
На коечке тихо лежал.
Вот желтую лампу включили,
И стало все желтым кругом,
Один иностранец из Чили -
Решил, что попал он в дурдом.
Народ то боролся свирепо
За место, то вдруг - отдыхал.
А дедушка, желтый, как репа,
На коечке скромно лежал.
Вот красную лампу включили,
И красный, как Красный Четверг,
Один иностранец из Чили -
Признался, что есть он Изверг.
Народ то какую-то ересь,
Молол, то внезапно - сникал,
А дедушка, красный, как перец,
На коечке молча лежал.
Вот синюю лампу включили,
И стало все синим вокруг,
Один иностранец из Чили -
Пытался прикрыть свой испуг.
Народ, то стоял молчаливо,
А то вдруг шумел, напирал,
А дедушка, синий, как слива,
На коечке мертвый лежал.
Все вместе, хором - 100 раз подряд:
Все бросились глянуть на диво,
Народ без конца прибывал.
А дедушка, синий, как слива,
На коечке мертвым лежал.
Другой цикл моих оригинальных песен под общим названием
«Ах, ты любовь, ах, чтоб ты сдохла», я спою у Вас на передаче.
Контактный телефон: 8 - 499 - 978 – 46 - 31
Заранее предупреждаю, отчего не предупредить, что денег за своевеселое пение я принципиально не беру, поскольку деньги - это тоже вздор. Пишите. Мой адрес есть у всех на свете. Жду ответа, как Горбачев - Фета. На днях, ко мне в гости неожиданно нагрянул мой старинный знакомый, джазовый трубач, Юра Ефимов из Питера. Он тоже хорошо знал и любил Виталия Кравченко. Не изменился ни на йоту. Чистый бес. Трещит, как машинка Зингера. Как только разговор заходит обо мне, льет дифирамбы. «Дифирамбы Ефимова». Ты, говорит, Андрей, играешь на трубе настолько совершенно, что мне и через тысячу лет так не научиться. Ну, это ты брось, говорю. Будешь заниматься, через тысячу лет обязательно научишься. Какие твои годы? Покачал головой. Послушай, Юрок, говорю, а вот живет у Вас в Питере одна женщина, ну, ты знаешь, о ком я. Как не знать, говорит, ты меня уже вконец задолбал со своей женщиной из Питера. Это же… Спокойно, говорю, я не называл ее имени. Не надо имен. Так вот, как ты думаешь, вот, скажем, она, если б захотела, смогла бы научиться играть, так же как я. Что скажешь? Не, говорит. Куда ей. Она и через миллион лет так играть не научится. Так что ж, говорю, выходит, она, дура кромешная, что ли? Ефимов когда-то работал в цирке эксцентриком, его реакция молниеносна. Тебе видней, говорит. Ты ее лучше знаешь. На этой неутешительной ноте - разговор окончился. Жаль, что женщина из Питера никогда не научится играть на трубе, как я, Погоди панику бить. Через миллион лет посмотрим. Далее. После того, как произошло «великое возвращение» и я, напевая «зачем я мальчик уродился», окунулся в холодную зимнюю Москву образца 1966 года, именно Михаил Горчаков взял меня на постоянную работу, сначала в ресторан «Шереметьево», потом в ресторан, расположенный на территории «ВДНХ», а впоследствии, брал и еще в какие - то другие, не менее веселые места. После работы с Горчаковым, я собрал свой первый джазовый состав, но ему было суждено играть лишь в тогдашних московских ресторанах: Аэровокзал, СЭВ, Украина, Времена Года, Белград, Рубин, «Россия», где я гореть, горел, да не сгорел, а гениальный Ванечка Васенин погиб. Потом я работал во многих других ресторанах, перечислять которые нет особой необходимости. Это были фрагментарные воспоминания о событиях действительно происходивших в тогдашней Москве и не имеющих прямого отношения к моей работе. Ну, это, положим, как сказать, что имеет к чему отношение, а что нет. Как ни крути, а палка всегда о двух концах. Давайте на какое - то время забудем о прекрасном поле. Представим, что его не существует. То, что я сейчас скажу, не совсем, а, говоря точнее, совершенно не относится к моему повествованию, но все же, где-то здесь, рядом, в какой-то непонятной близи, лежит сокровенный и почему-то всегда ускользающий от меня как ящерица, ответ на очень важный для меня вопрос. Однако я отвлекся. Несколько слов о мужчинах. Не вообще, обо всех, а только о некоторых. 25 мая мне неожиданно, все в жизни неожиданно, позвонил мой старый товарищ, музыкант, саксофонист Юрий Петров. Я играл джаз с ним еще на заре своей юности, в те допотопные года, когда было много Жигулевского и Двойного Золотого. И что мне тогда не жилось? Не жилось, значит, не жилось. Видать, на роду так написано. От судьбы не уйдешь. Далее. У Юрия Петрова был своеобразный звук, а манера игры напоминала игру саксофониста Сэма Бутера, всю жизнь проработавшего в великолепном шоу трубача и певца Луиса Примы. В Джаз-Арт-Клубе, где мы встретились с Юрой спустя 10 лет, не виделись, примерно, с 2002 года, мы наговорились всласть, все и всех припомнили, никого не забыли, а потом Юрий довольно благосклонно, и надо отдать должное, весьма терпеливо выслушал в моем авторском чтении, мою новую работу «Прививка», а, утром, на следующий день, вот наглядный пример того, что я называю действием, позвонил и сказал, в чем он согласен со мной, а в чем нет. Несколько слов о критике. Критика, от кого бы она не исходила, никоим образом не может повлиять на мой стиль или на приемы, которыми я обычно пользуюсь. Когда я ощущаю острую нехватку старых приемов, я имею обыкновение изобретать новые, и, не чикаясь, тут же пускать их в обращение. Далее. Часто вижу высокого ценителя добротного джаза, питающего слабость к так называемой цыганщине, а кто ее не любил, Пушкина Вам, мало? - Георгия Витальевича Гришкова. Георгий Гришков, один из самых «обязательных» моих старых друзей и единомышленников. Никогда не подводил меня и никогда не подведет. В этом я уверен на все 100. Далее. Некоторые мужчины почему-то считают, что живут правильной жизнью, хотя жизнь их заключается в том, что они ходят на работу, как ни говори, это все же лучше, чем воровать, встречаются, либо делают вид, что встречаются с прекрасным полом, это тоже их частное дело, ах, синяя малютка совсем забыла, что никакого прекрасного пола на свете не существует. Что пардон, то пардон. Так вот. Те, о ком я сейчас говорю, наивно полагают, что именно они - то и живут полнокровной жизнью. Разумеется, их жизнь принадлежит им, и меня она, ни в коей мере не касается и не колышет, но, тем не менее, если эти люди считают свою жизнь правильной, они впадают в мрачнейшую ошибку. Полноводная Волга тоже впадает в Каспийское, не в очень - то светлое море. Интересно, не очень светлое, как кто? Спокойно, граждане, не толкайтесь, я знаю, как кто. И откуда я только все знаю? Настоящей жизнью живет лишь тот, кто действует. Эта формула, прежде всего, относится к синей малютке, то есть, ко мне. Уж я то, черт возьми, всегда действую. Я действую даже тогда, когда молчит и бездействует все и вся. «Не бил барабан перед смутным полком, когда мы вождя хоронили». Это начальная строка из стихотворения поэта И. И. Козлова «На погребение английского генерала сира Джона Мура». 1825. Это у Козлова не бил барабан, а у меня будет бить. Да еще как. Если это не objets d art, то, что это? Мэ же ву ди, ке ла фам шамбр, ведь тоже сказано надвое. Может быть, это вовсе не «фам шамбр», а нечто такое, что может представиться только самому изощренному воображению. Написано ночью - EX ABRUPTO.
Андрей Товмасян Акрибист
27 Мая 2011года
Контактный телефон: 8 - 499 - 978 - 46 - 31