Трижды от колосса к коллапсу и обратно
Часть 1. ЖЕРТВЫ ОДНОЙ РЕАЛИЗОВАННОЙ УТОПИИ
ЗАГАДКА И РАЗГАДКА ТАИНСТВЕННОЙ «РУССКОЙ ДУШИ»
Про таинственную русскую душу каждый слышал, наверное, тысячу раз. И не раз читал. Что это такое — не знает никто (поэтому и «таинственная»). Чаще всего подразумевается, что таинственность русской души — в ее необычайной широте. Но что такое «широта»? Не географическая же координата, перпендикулярная «долготе»! Когда разберешься основательнее, что именно под этим понимается, то выясняются три особенности.
Первая особенность — необычайная доброта.
Вообще говоря, добрые люди (как и злые) есть в каждом народе. Но есть народы, где добрый человек — скорее исключение. А злой как голодный волк — правило. Или воинствующе эгоистичный, безразличный к чужому горю, жестокий, думающий только о себе, о том, как использовать окружающих в своих личных интересах, что порой бывает похуже всякой злобы.
Есть народы, у которых масса достоинств. Например, трудолюбие, дисциплинированность, музыкальность и т.д. И только на последнем месте — доброта. А есть народы, у которых масса недостатков, но именно доброта поражает воображение. Вот к таким народам относятся русские.
Общеизвестно, что русские женщины одинаково высоко ценятся и на Западе, и на Востоке. Не только за пластику, величавость осанки и походки. Прежде всего, за исключительную доброту. У мужчин это менее заметно, но в сравнении со многими другими народами — более. В свою очередь, доброта выражается в необычайно большой толерантности, терпимости, самоотверженности, способности к сочувствию, состраданию.
У этой медали есть и оборотная сторона: поразительная терпимость к угнетению, к страданиям от угнетения.
Напомним, что среди русского дворянства со времен Киевской Руси и Московского царства было до 40% выходцев с Запада (от варягов до немцев) и до 40% выходцев с Востока (от половцев до татар).
Императорский двор с его мундшенками и оберфоршнайдерами 200 лет был стопроцентно немецким.
В СССР от 30 до 70% всех «теплых мест» — от наркомата до склада, от Академии наук до Союза писателей — занимали персонажи, на лбу которых было написано: «сами мы не местные». Да и в постсоветской России большинство олигархов и представителей высшего класса общества — отнюдь не русские. Ни один народ мира не потерпел бы на своих рынках засилья инородцев, собирающих огромную «дань» с местных жителей. Русские же пока лишь мечтают ограничить масштабы этого вымогательства.
Вторая особенность — необычайно гуманное умонастроение, когда на первом месте в системе ценностей человека — судьбы человечества, затем — судьба собственного народа, затем — судьба собственной семьи и меньше всего — собственная судьба.
Именно такое умонастроение отличало типично русское порождение конца XVIII — начала XX веков — «интеллигенцию» (термин русского происхождения, имеющий существенные отличия как от западного «интеллектуалы», так и от восточного «дервиши»).
Сегодня от былой интеллигенции мало что осталось. Эту породу выкорчевывали поколение за поколением с 1917 года. Однако трагическая судьба Андрея Сахарова, русского Роберта Оппенгеймера, показывает, что кое-что от интеллигенции сохранилось до наших дней. Поразительнее всего, что в точности такое же умонастроение широко распространено среди простого народа — до последнего нищего включительно.
Есть народы, где «каждый за себя — один Бог за всех», а отношения между людьми регулируются законами. Есть народы, где над всем доминирует чувство принадлежности к собственному народу, к своему роду-племени. Оно превращает людей в сплоченную стаю, и горе тому, кто попадется этой стае на пути. Примеров тому, как на этом пути попадаются разным стаям русские — хоть отбавляй. И есть народы, где отношения между людьми регулируются не законами, даже не разумом — сердцем. К ним принадлежат русские.
По сию пору вы можете встретить компанию русских, оживленно беседующих между собой. Возможно, они говорят о ценах — это кричащая проблема. Не исключено, что говорят о футболе или хоккее — в этом они не отличаются от многих других народов. Но довольно большая степень вероятности, что они по инерции сочувствуют якобы бедственному положению американских негров. Хотя в сегодняшних Штатах малейший намек на расизм влечет за собой судебное разбирательство.
Сравните это с типичной западной компанией, решающей сложнейшую проблему: в какой ресторан пойти. Или с типичной восточной, обсуждающей разные соседские дела. Там и там вряд ли вспомнят о России. Да и вообще понятия не имеют о ней.
Третья особенность — необычайно развитое чувство подвижничества. Не в смысле полного самозабвения, а в смысле подвига (слово, поясняемое в словарях как «самоотверженный героизм»).
Русским нет равных, когда надо броситься в горящий дом или в ледяную воду, чтобы спасти человека.
Когда надо тушить пожар или раскапывать завал.
Когда надо стоять насмерть в осажденной крепости или идти в штыковую атаку. Когда надо поднять неподъемное или вытерпеть нестерпимое. Когда надо «растворить» свою жизнь в жизни другого человека или целиком посвятить ее делу, которому служишь.
Только один пример. Много лет назад, услышав, что кто-то из лидеров американских коммунистов ослеп, один советский школьник (или школьница?) предложил ему для пересадки свой глаз: ведь он нужен ему для общей борьбы против злодейских американских империалистов, угнетающих несчастный американский народ. Можно возразить, что хорошо поставленная тоталитарная пропаганда способна довести до такого состояния не только русского. Верно, но я хочу лишь подчеркнуть, что для русских такое умонастроение типично.
А вместе с тем любой иностранный турист, приехавший в Москву, не устает поражаться хамству обслуживающего персонала — конечно, меньшему, чем в совсем недавние времена, но все еще живучему.
Очень далек от сердечной доброты, самоотверженности и подвижничества типичный русский турист за рубежом. Как совместить это с добротой? Неужели это и есть загадка таинственной русской души?
Давайте сначала снимем с этой пресловутой «души» разную шелуху и присмотримся внимательнее к ее «сердцевине».
Невежливый русский обслуживающий персонал сегодня — это инерция животного, действующего по привычке. Многие десятилетия перед разными прилавками и «окошечками» в СССР выстраивались километровые очереди. Обслуживающий персонал работал, что называется, «на износ». И, естественно, ожесточался. Очереди сильно сократились (хотя еще не исчезли совсем), а психология человека за прилавком во многом осталась прежней. Покупатель для него — не желанный клиент, а докучливый враг. Тем более что у продавца гораздо больше доходов не от покупателя, а по линии «теневой экономики». Необходимы существенное сокращение сферы «теневой экономики» и, наверное, смена поколений, прежде чем отношения «продавец — покупатель» окончательно нормализуются.
Сегодня в Москве и других крупных городах России можно купить все или почти все, что продается в магазинах стран Запада. А чего нет на прилавке — нетрудно заказать, были бы деньги. Но в психологии людей остались времена, когда турист был не столько туристом, сколько добытчиком того, чего ни за какие деньги нельзя было приобрести в своей стране.
Помню, когда я первый раз с одной из первых советских делегаций приехал в 1956 году в Финляндию, у меня было в кармане 5000 тогдашних финских марок (что-то около полусотни нынешних долларов) и точно 82 заказа на «сувениры» для родственников и знакомых. Не считая 200 сотрудников института, которых я тоже должен был чем-то порадовать. И, представьте, ухитрился порадовать всех, хотя ценой некоторых сдвигов в психологии. Кроме того, всего несколько лет отделяют сегодня россиян от тех времен, когда внешнюю торговлю страны осуществляли десятки тысяч «челноков», ввозивших в Россию дефицитные зарубежные товары. Сегодня это делается более цивилизованно, но «челноки» еще не совсем исчезли из нашей жизни. А «челночная» психология — тем более.
Наконец, не судите о русских по их теперешнему состоянию. Их превратили в таких, каковы они сегодня. 74 года тоталитаризма — это самое настоящее обесчеловечение человека. А последующие десять лет добавили к этому тотальную деморализацию и столь же тотальное ожесточение.
Не следует идеализировать и дореволюционную Россию. В царской России, в СССР и в постсоветской России люди не были лучше или хуже сегодняшних. Они просто были другими.
Другими — и вместе с тем теми же самыми. Вот в этом «другие и вместе с тем те же самые» кроется, на наш взгляд, если не сама разгадка таинственности русской души, то во всяком случае путь к этой разгадке.
Более сотни лет назад появилось меткое определение: Россия — это Индия с германской армией. Сегодня это скорее Бразилия с американским военно-промышленным комплексом, почти напрочь разрушенным в 1990-е и с трудом восстанавливаемым в последние годы. И если мы внимательнее посмотрим, что скрывалось и ныне скрывается на задворках, за фасадом только что упомянутого «комплекса», то вплотную приблизимся к разгадке заданной загадки.
Не хотелось бы, чтобы слова, сказанные выше, выглядели панегириком в адрес собственной нации. Читатель, наверное, заметил, что я достаточно критически отношусь к народу, частью которого я являюсь и вне которого не могу жить. Многое из того, что было сказано о русских и хорошего, и плохого, можно было бы сказать обо всех без исключения народах бывшего Советского Союза. Тем более что тоталитаризм наложил на них одинаковую печать. И по сей день и эстонец, и русский отличаются от финна гораздо сильнее, чем от удмурта. А украинец и русский отличаются от поляка сильнее, чем от белоруса. Вообще все «советское» (пусть даже бывшее) по-прежнему отличается от «несоветского». Ниже речь пойдет преимущественно о русских. Но только потому, что автор — русский. Пусть другие народы говорят о себе сами. Иначе ненужных недоразумений не избежать.
Как не удариться в совершенно неуместное при всех обстоятельствах восхваление собственной нации, а с другой стороны, не выглядеть злопыхателем в ее адрес? На наш взгляд, наилучший способ — обращение к историческим фактам.
Факт № 1. Дореволюционная Россия, которую некоторые из нас сегодня склонны идеализировать, представляла собой отсталую страну — более отсталую, чем даже Австро-Венгрия, не говоря уже о Франции, Германии, Англии. И в этой стране нарастало социальное ожесточение, постепенно складывалась революционная ситуация, чреватая социальным взрывом. Который в конечном счете и произошел.
Сначала сравнительно небольшой (в 1905 году), затем катастрофический (в 1917 году). И колосс (великая держава!) рухнул в первом по счету коллапсе революции. В основе социального ожесточения лежали противоречия между горсткой помещиков, в руках которых все еще сохранялось до половины всей пахотной земли, и полутора десятками миллионов крестьянских хозяйств, страдавших от малоземелья. За помещиками стоял ненавистный стране царь (хотя в стране сохранялись «царистские иллюзии» крестьянства, мечтавшего об идеальном «царе-батюшке»). За крестьянской массой стояли террористы-экстремисты, воспользовавшиеся тяготами Первой мировой войны, чтобы вызвать социальный взрыв.
Факт № 2. Русские, как и некоторые другие народы мира, до самых недавних пор — до второй половины прошлого века — больше тысячи лет жили общиной. Преимущественно сельской общиной, что не могло не сказаться на их характере. Даже в первой половине прошлого века в деревне проживало свыше 80% населения. И несмотря на то что традиционная община к этому времени находилась в развале (с 1930-х годов ее сменил колхоз, мало чем отличавшийся от тюрьмы, поскольку колхозников заставляли работать бесплатно, только за право пользования приусадебным участком), древние общинные традиции все еще оставались живучими. Это сказывалось в жестко регламентированных вековых порядках труда, быта, досуга.
Традиционным жильем оставалась и изба — бревенчатый домик площадью не более 10–20 кв. м, где в четыре яруса спало до двадцати обитателей: на полатях (настил под потолком), на печи, на кровати и лавках, наконец, вповалку на полу. В малых городах и на окраинах крупных городов стояли в основном точно такие же избы с обычной деревенской живностью на дворе. И только в центрах крупных городов считанные проценты населения жили «по-городскому». Но и из них подавляющее большинство проживало в так называемых коммунальных квартирах, где в каждой комнате ютились многодетные семьи, на всех был один кран на общей кухне и один унитаз в каморке рядом. Так, как сегодня живет обычная русская городская семья, столетие и даже полстолетия назад жило не более 1–2% населения.
Могло ли это не сказаться на национальном характере народа?
Факт № 3. Русские тысячу с лишним лет своего существования жили в условиях либо иноземного ига, либо ига, мало отличимого от иноземного. Сначала были более 350 лет владычества обрусевших варяжских конунгов (конунг — князь в русском произношении) с их викингами (витязями в русском произношении). Варяги в основном занимались сбором дани с населения и бесконечными кровавыми междоусобицами, а уж потом — защитой своих владений от таких же хищников.
Затем последовали почти 250 лет монголо-татарского владычества, когда поборы и массовые убийства стали еще более жестокими.
Затем — еще почти 200 лет диктатуры боярства во главе с московскими царями, когда крестьян стали не просто грабить, а превратили в рабов: заставили их работать на помещика до шести дней в неделю (только воскресенье — для себя) и начали торговать людьми, как скотом.
Наконец, последовали более 200 лет диктатуры дворянства во главе с питерскими императорами.
Крепостное право после бесконечных крестьянских восстаний в 1861 году отменили, но исконный оброк с крестьян (сверх обычных податей!) оставили еще почти на полвека в виде дополнительного побора с бывших крепостных, переименованных во «временно-обязанных». И только социальный взрыв революции 1905 года покончил с пережитками «полюдья» (ежегодного сбора дани с населения страны).
При этом на каждом этапе истории страны беспощадно истреблялись все протестовавшие и сопротивлявшиеся разбойничьему грабительству. Герои погибали, не оставляя потомства. Дубы ломались, трава гнулась под ветром. Выживали покорные, процветали подручные палачей.
И так — свыше тысячи лет! Могло ли это не сказаться на генетических последствиях социальной психологии народа? Покорность, покорность, покорность (даже в случае, когда психопатка-помещица зверски замучила более сотни своих рабов). Затем — бунт отчаяния и зверская расправа с восставшими. И снова покорность, покорность, покорность…
До самых недавних времен.
И вот в это общество, равноудаленное и от Запада, и от Востока, во второй половине XIX века было вброшено туманно-заманчивое слово «социализм». Первоначально — как некая противоположность «индивидуализму». В буквальном переводе на русский — «обществолюбие». В противоположность «себялюбию» разных угнетателей.