Будда

Алексей Кончаковский
-Ты никогда не замечала, что из всех чувств, именно чувство пустоты преследует тебя с самого рождения. Вот смотри, есть у тебя новая квартира, заходишь а там пусто, и ты осознаешь, что вот здесь должен быть диван, а вон там горшок с цветами. Нет это не фэн-шуй. Не перебивай меня. У тебя вот есть твой разум, и ты точно также начинаешь заставлять его всяким хламом. Вот знаешь же ты наверняка, что в квартире или в доме должен быть пол и потолок, и ты с абсолютной точностью выстраиваешь себе рамки, ты делаешь из своего разума, обиталище среднестатистического узконосого гоминида. И если ты приходишь в гости к человеку и видишь, что у него нет потолка в его доморощенной квартирке, ты начинаешь осуждать его, но малыш, это же только твоя пустота, это ты с ней родилась, а не хозяин квартиры или дома.
-Ты хочешь со мной расстаться?
-О каком полете может идти речь? Если вся твоя жизнь это некая синусоида, границы амплитуды которой только твоя заслуга. Некого в этом винить кроме самой себя.
-Ну конечно, ты у нас один такой хороший нашелся, как я погляжу. Кто ты великое божество в полете? Или в пролете?
-Есть люди, которые вместо потолка пробили себе пол и мчатся в черную густую как кисель мякиш грязи. Я был там. Знаешь все чувства слипаются в один комок, который день ото дня, можно запустить лишь глотком алкоголя или дозой наркотика. И вот так беззаветно ты сидишь за столом, не чувствуя ни одной клетки в теле, ты похож на молот, и твоей головой можно вбивать гвозди. Знаешь сколько я потерял мыслей из-за этого. Нет не потому что, я забывал их, или мыслей не было вообще, их было слишком много и вот эта бездна, как черная дыра, ты теряешься в ней сам, и теряешь возможность излагать мысли. Всё в какой то неконтролируемой стихии, как мешок для игры в лото. Ты не осознаешь, что сейчас мысль о необходимости посещения тобой туалета съедает нечто важное. Возможно даже то, к чему ты шел годами.
-Ты мне можешь сказать, почему ты так меня ненавидишь? За что?
(вырывается истошным воплем).
-Когда я подчиняю себе полностью свое тело, и сливаюсь в полете с вихрями воздуха, я говорю с людьми на другом языке. Это трудно осознать. Они видят соловья на ветке, и пока ты не поравнялся с ним, им кажется, что ты просто говоришь, но вот его перья касаются твоего плеча и люди внизу и ниже их всех в той самой черной дыре, во весь голос заявляют, что мои мысли и его трели это одно и тоже. Но этим ли прекрасен полет? Я знаю, что это риторический вопрос, но тем не менее. Вот я отрываюсь от всех ваших полов и оснований годами копившихся в квартирках и домишках, под названием разум и воспарив говорю о том как прекрасно, как чисто созерцание неба. Моего бесконечного неба.
-Ты нашел другую? Я её знаю? (всхлипывая, размазывает потекшую тушь)
-Что красивее, цветок или его отражение? Ты скажешь, что разницы нет, ибо видишь и то и другое. Но цветок… Он видит лишь то, что изображено в зеркале. Вот ты рисуешь его, ты смотришь на цветок, а не на зеркало, быть может, ты поймаешь в нем взглядом саму себя, и начнешь рисовать уже не цветок, а напишешь автопортрет. Но это не так. Твой портрет написан за тебя зеркалом. Единственное, что ты сможешь сделать так это испортить его. Сколько стилей нам известно в живописи, сколько мы сможем загубить прекрасных творений зеркал.
-Я ведь люблю тебя, как никого другого. Да я ошиблась в своем выборе прежде, пару раз. Ладно, ты все равно все узнаешь или уже знаешь, не буду вдаваться в число моих ошибок. Это не столь важно. Я готова для тебя пойти на что угодно. Мы с тобой уже три года вместе, все твои подарки у меня сохранены от бутона розочки меж страниц твоей же книги, до маленького зеркальца.
-Пройдет ли сотня ног по дороге, дорога останется. Стоит им свернуть, как та же сотня, проложит новую дорогу. Разница лишь в том, что, идя по старой они могли не открывать глаз своих, но новая дорога им этого не простит. За мной нельзя идти, я всюду. Пожалуйста, не плачь больше, я в совершенной агонии из-за этого.
-Прости меня, я делаю тебе больно своим вздором, но изволь меня понять летать я не умею.
-Смог бы я укорять тебя в этом, был бы я тем, кто приходит в чужие дома и меряет высоту потолков и их наличие.
-Где ты сейчас?
-Я вновь в полете и вверх к бесконечному небу, и вниз к черной мякиши грязи.
-Но разве полет вниз, это не падение?
-Падение, это целенаправленная жажда в соприкосновении с дном, в моем случае это пике.
-Зачем мы здесь?
-Ты действительно хочешь познать природу твоего пребывания на земле?
-Нет, я про это место в частности.
-Я хочу показать тебя.
-Кому?
-Тебе. Взгляни на это небо с превеликой жадностью, что никогда не будешь в нем так же легка, как перышко. Играй взглядом. Сделай так, чтобы верхняя губа была чуть выше. Почувствуй свою шею, она у тебя скована. Сделай так, чтобы небо сожалело, о том, что несет перышко, а не тебя. Руки вытяни так, как будто держишь цветок. Бережно и неловко. Его бутон у тебя перед губами. Цветка нет, ни в твоих руках, ни в отражении, но он есть у тебя в голове. Когда я скажу три, ты выдохнешь, сделай это только для того, чтобы сдуть капли после дождя на лепестках цветка. Один. Два. Три. Снято…