/22 июня – полдень 27 июня/
21.VI. АИ. Вышла на работу после сессии – и в первом же мешке редакционных писем нашла странное письмо. Анонимное.
"...Во время войны я, русский, служил немцем, подрывал наши города и памятники культуры. Мы считались пожарной полицией. 20 апреля, в день рождения Гитлера, ночью я проверял дежурство, подошел к городскому театру и вижу – двое, крадучись, подбираются. Один, помоложе, остался в кустарнике, а другой полез на осветительный столб, что-то там сделал, и оба пошли прочь. Я за ними. Мальчик прошел во двор, а другой по пожарной лестнице полез на 3-й этаж. Я в потемках добрался до него и осветил фонариком лицо. Пообещал его не выдавать, если признается, что делал этой ночью, и он мне рассказал, что их – 8 человек – взяли недавно из "черного" лагеря делать сеть для телефона. Но в ходе работ они поняли – их обманули, готовится взрыв города. И они решили помешать. Семерых расстреляли после окончания работ, этому чудом удалось бежать. Его подобрал незнакомый па-ренек, помог вылечить рану. И теперь они вдвоем сделали то, что должны были сделать: вывели из строя сеть для взрыва города.
Семь человек, о которых говорил незнакомец, были расстреляны людьми из моего взвода. А, оказывается, один остался и всё приготовленное свел к нулю. Я решил сам расстрелять свидетеля моего промаха. Вывел в поле, он понял, для чего я привел его к воронке. Он обозвал меня "немецким холуем" и плюнул мне в лицо. Я схватил его за грудь, начал бить. Когда я держал его за грудь, я почувствовал в руке что-то твердое. На мой вопрос, что зашито в его пиджаке, он ответил: "Это то, что ты недостоин держать в руках". Двумя выстрелами я его прикончил. Кинжалом разрезал пиджак и достал завернутый в тряпицу сверток. Там был комсомольский билет на Мороза Анатолия Степановича рождения 1924 г. из Сталинской области. Тело я бросил, а билет забрал.
Хотя потом я носил фамилию Мороз, я был опознан как полицай и осужден на 25 лет. Я трудился честно и через 15 лет вышел на свободу. При аресте билет Мороза я уничтожил как вещественное доказательство моей подлости. Не подумайте, что этим письмом я хочу сказать, что отбыв наказание 15 л., я искупил свою вину. Нет, жизни мало, чтоб искупить хоть сотую долю ее. Мороза нет в живых, но я, его убийца, живу и терзаюсь за последнее преступление. Я ожидаю много оскорблений в свой адрес, хотя он неизвестен, но мне от этого будет легче, чем носить тяжесть такую на душе".
Ужас! 25 лет прошло с начала войны, а эхо ее всё доносится...
22.VI. БГ. 6000 ОТРАВЛЕНИЙ. Американские войска продолжают применять отравляющие вещества в Южном Вьетнаме. Только за 3 недели более 6000 человек были отравлены химическими веществами, распылёнными с американских самолётов.
ВОИСТИНУ "РАДИКАЛ". Житель Лос-Анджелеса Г.Генри предложил "радикальное" решение расового вопроса. В один из дней все магазины страны начинают продавать неграм по сниженным ценам специально подготовленные продукты. Все они будут отравлены, причем доза яда должна быть смертельной. "Гитлер выглядит ребенком по сравнению со мной", – заявил Г. Генри.
23.VI. АИ. Сережа явился в Водники и сказал маме: "Прошу у вас руки вашей дочери". А пока что увёл меня от родителей на Калибровскую. Мама всплакнула. Беззаветность и решительность пели во мне, когда мы с вещами (папа всучил ковровую дорожку) шли пешком по шоссе к станции.
Всё-таки есть Бог на вершине Останкинской башни!
24.VI. СФ. Повесился Анисим Александрович Голов. История невероятная. Никогда бы не подумал, что этот официант был человеком с двойным дном. Когда мы с Элей (не хотел брать ее с собой, но она увязалась из любопытства) вошли в его однокомнатную квартиру, труп уже увезли в морг, но в санузле еще пахло гарью, унитаз был весь в копоти – перед смертью А.А. Голов сжёг свой Бесконечный Роман. Очевидно, так презирал человечество, что считал: оно недостойно глядеться в зеркало его гениального произведения. Эля разглядывала библиотеку ("Официантом работал, а сколько у него редких книг!") и в эмигрантском издании "Тропика Рака" обнаружила вложенную туда тоненькую, в синей обложечке, на дешевой бумаге изданную книжку стихов. Оказывается, Голов в юности писал-таки лирику! "Одесса, 1944". Одессу освободили 10 апреля, значит, книжку он выпустил в начале 1944-го, хотя уже ясно было, что Новый Порядок рушится. (Вот до чего доводит юношеская графомания! Где бы ни печататься, лишь бы напечататься.) За это, наверное и сидел. Стишки коллаборационистские, всё больше насчет БЛАГОРОДСТВА РУМЫНСКОЙ ДУШИ, ВОЗРОЖДЕННОЙ В ВЕЛИКОЙ ВОЙНЕ. Лишний раз убеждаюсь, как мало я знаю людей. Голов знал людей лучше, но знание жизни – ещё не гарантия нравственной устойчивости. Не знаю, какой грех носил он на душе. Не думаю, что был власовцем или полицаем, как тот аноним, приславший исповедь в "БГ". Тут случай посложнее... В последний раз видел Голова живым позавчера, в "Берлине". Сидел за рюмкой один как сыч. Я пошутил:
- Вы мрачны, как начальник отдела кадров. Напишите на меня характеристику!
Он взял мою записную книжку и исписал 5 страничек:
"Калашников С.Ф. 33 года. Крупный габарит. Неопрятен. Ест за троих. Не умеет хорошо одеваться. Под свои романы подводит "идейную основу": ищет музу.
Эта его Эля, видать, ещё дурочка. Красивая самочка-мещаночка. Калашников обманет ее бессовестно: он никогда не даст того, что обещает.
Калашников непосредственен. Но эта непосредственность засижена мухами и граничит с инфантильностью. Только затянувшимся детством объясняется его бредовая идея выращивания "гениев" из неподходящего материала. Именно поэтому он так и не защитит кандидатскую. Так и будет всю жизнь писать стишки для собственного удовольствия.
В моей характеристике есть некоторые противоречия: таков уж он.
Положительное качество – добр.
Отрицательное – робеет перед начальством.
Положительное – эрудирован, много читает.
Отрицательное – неспособен осмысливать явления. Точнее – человек не мыслящий.
Впрочем, в наше время лишь к 40 годам человек начинает мало-мальски разбираться в жизни. (Во всем "Глаголе" есть один-единственный гений, и этот гений – я. Я первый открыл, что в романе, как в жизни, не нужен сюжет.)
Вот ведь странная вещь. Он, Калашников, всю жизнь старается быть честным и числит себя таковым. Однако более измечтавшегося человека найти трудно. Фантазирует он, конечно, оправдывая свои недостатки. Мне всё равно. Пусть живет, как знает."
Написал он это всё, кинул через стол записную книжку – и ушел, не по-прощавшись. Так я и не видел его с тех пор. Ни живым, ни мертвым. Когда я утром, на трезвую голову, прочел всё это, мне стало страшно. Сперва за себя: неужели я такой? А потом за него: это надо же с такой ненавистью относиться к людям!
И какую пакость он об Эле написал... Разве можно сложнейшую сущность человека определить, "схватить" одним-единственным словом? Разве человек поддается формализации?
Я понимаю, что это написано в пьяном виде, но теперь это – "голос с того света", и я должен жить так, чтобы опровергнуть эту характеристику. А навешивать ярлыки – это придавать угловатому, корявому явлению обтекаемую форму...
- Смотри, что я нашла под столом, – говорит Эля, протягивая три исписанных листка. На одном из них явственно заметен пыльный след женской туфельки... Что это – листки из дневника или последние страницы Бесконечного Романа?
"...Глубокая ночь. В распахнутое окно вливается пыльный воздух городской окраины. Он пахнет мозговым горошком и нечистой водой ближних прудов. На свет моей настольной лампы обильно залетают комары - злые, как перед смертью. Внизу, у подъезда, пьяноватые подростки сменили на скамейке всевидящих змееязыких старух. Взвизгивают пощипываемые девахи, звенит гитара. Хрипловатый басок долетает до плоских крыш: ОЙ, ВСЕ ЛЮДИ СПАТЬ ЛОЖАТСЯ, А МНЕ НЕ К КОМУ ПРИЖАТЬСЯ: В АРМИИ МОЙ ВОВОЧКА, ТОЖЕ СПИТ С ВИНТОВОЧКОЙ!.. Экая жалость, что не заманишь этого дурачка в "Глагол", – вот бы там послушали! Взрыв смеха заглушает какое-то слово. Вовка-Пресненский мог бы тоже быть среди них – а вот поди ж ты! Без году неделя, как появился в "Глаголе", а уже забыл зов родной крови. Обманул, сопляк, мои надежды. А как бы всё хорошо получилось! Его животная энергия, помноженная на мой житейский опыт, полная раскрепощенность, атмосфера безграничной свободы; юные друзья Пресненского, их пьяные подруги – и затрещала б скорлупа самоцензуры, духовной самокастрации! Кто сказал, что фрачная пара выглядит лучше природной наготы? Что чопорный ямб благозвучнее галиматьи дегенерата? Ведь заповедовал Господь: "Будьте как дети!", ведь сказал же Он: "Не создавай себе кумира!" Нет, создают. Перезабыли все заповеди Господни, свои завели.
Спрашиваю как-то в "Глаголе": кто перечислит 10 христианских заповедей? Общими усилиями назвали семь. Ещё три подсказал я. "Небось, специально вызубрил", – подъелдыкнул Васька Салазкин. Я только усмехнулся. Откуда этому дураку знать, что заповеди лучше всего запоминаются, когда их нарушаешь? Я нарушал все, в том числе "Не укради!" и "Не возжелай жены ближнего". Только на одну заповедь – "Не убий!" – посягнуть не решился, природная брезгливость не дает. Даже на войне умудрился ни разу не выстрелить. Был интендантом небольшой части. А когда под Одессой взяли нашу часть в свинцовые ножницы, когда стали посылать даже поваров в окопы, тогда я и решил, что мне этого не надо. Могут сказать, что я дезертировал, а на самом деле просто ушел к знакомой солдатке, которую раньше сгущёнкой да тушёнкой прикормил. Могут сказать, что я изменил Родине, но изменить можно только тому, что в тебе есть. Понятие Родины? Оно расширимо. Для меня Родина – вся Земля, мой народ – всё человечество! За что же мне 10 лет дали?..
Глуп тот, кто считает, что я струсил. Я всегда был готов сражаться за свои убеждения, но "Родина" их не разделяла. Горе человеку, попавшему под колесо Истории! Могут сказать: Сорокажердьев тоже попал под это колесо, плен и концлагерь вынес, – а выжил и даже стихи пишет... Но больше, чем на 4 строчки, его не хватает, короткое дыхание – надломился! А я испытал не меньше, но творческую потенцию в себе сохранил полностью!
...Вот уже несколько дней веду литкружок в родном ЖЭКе. Его посещают подростки – авторы и исполнители песенок с обрызганных росою околоподъездных скамеек. Я не повторю ошибки СФ, я не буду учить их одухотворенности, пусть они остаются самими собой, чтобы не стать изгоями породившей их среды, как это случилось с Вовкой-Пресненским. Пусть то, что напишет юный поэт, хоть и безграмотный, немедленно прочтет его любимая – и придет в восторг, поскольку его крашеная блондинка-повариха говорит на том же языке, что и автор. Это и будет полная гармония!
Мне нравится, когда мои ученики раскованны, – фейерверк смеха, двусмысленных острот, детского кокетства и созревающей мужественности. Я им читаю декадентские стихи, но стараюсь возможно тоньше ощущать границу допустимого, чтобы не вдаваться в политические споры. Я не хочу допустить, чтобы мой кружок стал вторым "Глаголом".
...Сегодня у меня в гостях была Ниночка Валуева. Самая юная и самая беспутная из моих учениц. Я профессионально накрыл стол. Белые розы соседствовали с красной икрой, в черной икре отражались печальные калы.
Мне не составило труда настроить ее соответствующим образом. После пятой рюмки коньяку и второй главы "Кошек мышек" пришла пора гасить свет.
Это была самая страшная ночь в моей жизни, самая ужасная...
Девочка изогнулась, как гусеница и стала быстро одеваться. Возле двери, дабы что-то сказать, наигранно-весело говорю, глядя в серые, бесстрастные Нинкины глаза:
- Ну что ты смотришь на меня, как мышка на кошку?
- Была бы Кошка!
...Господи! За что?.. Или это – первый звонок, первое твое предупреждение? В таком случае второго не понадобится. Дальше – бездна?..»
Бедный самоубийца!.. В своеволии своем ты не останавливался ни перед чем, нарушая почти все заповеди человеческие.
Твоя нищая, полуголодная юность прошла под знаком: "Сбудется завтра!" Но назавтра случилась Война. Ты хотел уйти от Войны во имя собственной свободы, но не ушел, тебя осудили. А в лагере какая свобода? Освободившись, ты не поехал в тайгу егерем или лесником, ты предпочел поступить "шестеркой" в привокзальный ресторан, поскольку свобода в твоем понимании была свободой греха. И умер в тот день, когда не смог согрешить...
25.VI. БГ. ПРИГЛАШЕНИЕ НА МАНГЫШЛАК. Фамилия Дамира – Нурисламов. Такой пока что нет в рубрике "Жизнь замечательных людей" и, наверно, не скоро появится. Ну и чем же он матери-истории ценен?
– Ты хоть раз в жизни пил коньяк "Двин" из туфли?
– А зачем? – признался Дамир в своей серости.
– Смысла, доложу тебе, нет. Голое удовольствие. Она тут, мамочка, рядом сидит. И ты из ее туфельки... Ну, это надо употреблять "натурель", а так это пустой звук, электроника. Хватишься потом – всё тлен, никто тебя и не вспомнит вместе с этим Мангышлаком, дался он тебе!
Дамир Нурисламов встал и произнес тост:
- За эту богом проклятую землю, ради которой мы здесь живем и работаем!
26.VI. СФ. ЗОНГ-ПРИГЛАШЕНИЕ К ПУТЕШЕСТВИЮ
Утоли мои печали, Аэли!
Как мне жить, неутоленному разине?
Вот рюкзак мой. Дай мне руку – и пошли
пешкодралом – по Уралам, по России!
(Заночуем мы под звездами в стогу.
На рассвете холодком потянет с Волги.
Неужели я развеять не смогу
респектабельные сны о белой "Волге"?)
Утоли мои печали, Аэли!
Я печален, как нескошенная пажить.
Слишком долго я искал в земной пыли
ту, с которой по Земле легко бродяжить.
(Будут ласточки в кюветах пить росу.
Будем пить маджари в стареньком духане.
На руках через Дарьял перенесу
это тельце, это легкое дыханье.)
Утоли мои печали, Аэли!
Мне не спится в свете месяца, под стогом.
Утоми меня ночами, опали,
будь женою пред людьми и перед Богом.
(Спит любимая средь лунной белизны.
Спят ресницы, брови, челка светлой масти.
Входит, крадучись, в мои земные сны
марсианское, несбыточное счастье.)