3
В сорок третьем под Курском я был старшиной.
За моею спиною такое...
Много всякого, брат, за моею спиной,
Чтоб жилось тебе, парень, спокойно.
В произведениях Высоцкого о Великой Отечественной, в свою очередь, выделяются по значению три темы: беспримерный подвиг советского воина (с любыми погонами на плечах — от солдатских до маршальских), земной поклон тяжкой солдатской страде, которая и сделала возможным упомянутый подвиг, наконец, особая тема — гуманность отношения к людям, попавшим на войне в беду, прежде всего к нашим солдатам, оказавшимся в фашистском плену (не перебежчикам, не трусам, а попавшим в плен при поражении наших войск с катастрофическими последствиями, особенно в начале войны), а также «загремевшим» в штрафные батальоны смертников.
Среди военных образов у Высоцкого есть один поистине титанический. Это в песне «Мы вращаем Землю». Помните?
От границы мы Землю вертели назад —
Было дело сначала, —
Но обратно её закрутил наш комбат,
Оттолкнувшись ногой от Урала.
Кто-то встал в полный рост и, отвесив поклон,
Принял пулю на вдохе, —
Но на запад, на запад ползёт батальон,
Чтобы солнце взошло на востоке.
Животом — по грязи, дышим смрадом болот,
Но глаза закрываем на запах.
Нынче по небу солнце нормально идёт.
Потому что мы рвёмся на запад.
В моём восприятии это, пожалуй, наиболее яркий поэтический образ подвига советского солдата в Великой Отечественной войне, когда было сделано поистине невозможное: казалось, все рухнуло, пропало, и скоро солнце действительно скроется, и наступит непроглядная тьма. Множество государств сдавалось на милость победителя и в менее катастрофических ситуациях. Но наш комбат остановил вращение Земли и закрутил Планету обратно, пока не дошёл до Берлина. Мне как-то уже приходилось писать, что если бы был объявлен конкурс на лучший памятник Великой Отечественной, то я дал бы первую Премию композиции, где советский солдат в натуральную вели¬чину попирает ногой опрокинутый в канаву фашистский танк ( гоже в натуральную величину). Мне кажется, что такая композиция наиболее образно отразила бы суть подвига. Высоцкий предлагает иную композицию, ещё более образно-величественную. Правда, труднее реализуемую в монументальном искусстве. Но суть та же: побеждает тот, за кем правда.
В поенном деле давно заметили, что одна армия способна наголову разгромить другую, превосходящую по численности, с превосходством в воздухе, с лучшей военной техникой, лучше вооружённую и снабжённую всем необходимым, с более опыт¬ными генералами, офицерами и солдатами, занимающую несравненно лучшие позиции и т.д. Всё зависит от того трудно поддающегося измерению фактора, который носит различные названия («боевой дух», «моральный дух», «нравственная атмосфера» и т.п.) и который оказывается зачастую решающим для успеха дела не только при прочих равных, но и при срав¬нительно неблагоприятных условиях. Понятно, это имеет зна¬чение не только в военном деле. Мы часто уделяем особое внимание человеческому фактору. Поэтическое чутьё подска¬зало Высоцкому много лет назад, что именно этот фактор дол¬жен быть ключевым в осмыслении и изображении Великой Отечественной.
Вообще-то само по себе признание подвига советского сол¬дата в Отечественной войне — вовсе не открытие. Ни поэти¬ческое, ни какое-либо ещё. О нём писали с первых дней войны. Тут всё зависит от того, как писать, какие слова найти, какой художественный образ создать.
Вспоминаю его голос:
Вцепились они в высоту, как в своё.
Огонь миномётный, шквальный.
Но снова мы лезли, хрипя, на неё —
за вспышкой ракеты сигнальной.
Ползли к высоте в огневой полосе,
бежали и снова ложились,
как будто на этой высотке все-все
дороги и судьбы скрестились...
Все наши деревни, леса, города
в одну высоту эту слились —
в одну высоту, на которой тогда
все судьбы с путями скрестились.
Вот так: высотка, на которую бойцы идут в атаку, — как образ Родины, которую надо отвоевать у врага, даже если при¬дётся штурмовать семь раз!
Для Высоцкого воинский подвиг — это всегда подвиг самоотверженного ратного труда. Именно в этом он видит закономерность победы нравственного начала в войне. Его образы подкупают прежде всего своей зримостью, конкретнос¬тью фронтовых будней.
Это только позднее начали раздаваться призывы написать, наконец, полную правду о Великой Отечественной войне, написать, в каком тяжёлом положении мы оказались летом и осе¬нью 41-го, а потом весной, летом и осенью 42-го, какой ценой пришлось выходить из этого положения. В газетных и жур¬нальных сообщениях последующих лет мы читаем о физичес¬ком уничтожении Сталиным высшего комсостава Красной Армии, о грубо ошибочной дислокации наших войск, опрометчиво придвинутых к границе таким образом, что армия как бы подставлялась под внезапный удар врага (хотя уцелевшие во¬енные профессионалы тщетно предлагали разумную в тех условиях передислокацию), о полном игнорировании важных пре¬дупреждений насчёт готовящегося нападения, о катастрофе в первые десять дней войны, когда рушился фронт, попадали в окружение и гибли целые армии, а от вождя тщетно ждали распоряжений, об ошибочных волевых решениях Сталина вопреки рекомендациям военных профессионалов, что привело к ряду катастрофических последствий в ходе военных действий в 1941-1942 годах, — особенно при крупных десантных опера¬циях в Крыму и в попытке контрнаступления под Харьковом, о стремлении Сталина «ускорить» спланированные операции так, чтобы подгадать к своему выступлению по радио и в печати по случаю очередной календарной даты, что сопровождалось ко¬лоссальными дополнительными жертвами, о неоправданных репрессиях в отношении комсостава на протяжении войны, что также вызывало негативные следствия, и о многом другом.
Во времена Высоцкого все сведения подобного рода явля¬лись строжайшим табу (хотя о них знал весь мир, кроме нас). Вот почему нечастые правдивые художественные произведения о войне — единственный ручеёк, по которому струилась правда, потому что официальная историография была напрочь запру¬жена цензурой, — воспринимались как откровение и читались запоем. И вот почему военные песни Высоцкого, где правда торжествовала изначально, сразу привлекли к себе внимание слушателей, вызвали широкий общественный резонанс. Это было дело большого нравственного значения. Тоже своего рода под¬виг.
Песня-рассказ: студент рассказывает, как попал на фронт, как его дразнили за то, что он студент, — «А сколько дваж¬ды два», — как ему доставалось и как тяжело было с непри¬вычки, как проникся к нему сочувствием старшина родом отку¬да-то из глухой деревни, всё удивлявшийся: «А в Москве не¬ужто вправду есть дома в пять этажей?», как заботливо опекал новичка, пока сам не погиб.
Прокрутить бы эту песню вечером в казарме, чтобы наши сегодняшние подонки-второгодки, которые измываются над новичками по гнусным бурсацким законам дедовщины, послушали, как вели себя в своё время настоящие солдаты, вообще поняли, чем солдат отличается от шпаны...
Песня, посвященная евпаторийскому десанту, который, как и керченский десант, почти весь целиком лёг костьми на крымс¬ких берегах. Как живой - моряк из отряда чёрных бушлатов: «чёрная смерть» звали их в паническом страхе фашисты. Чёр¬ным бушлатам сказали: умрите геройски! Очень хочется хоть ещё раз увидеть восход солнца, но надо, скрипя зубами, зачищать провода, чтобы взорвать дот противника. Хоть целый фильм снимай по этой песне — готовый сценарий.
А вот хорошо знакомая, наверное, многим, глубоко лирическая, точнее было бы сказать — героико-лирическая, песня «Звёзды».
Мне этот бой не забыть нипочём —
Смертью пропитан воздух, —
А с небосклона бесшумным дождём
Падали звёзды.
Нам говорили: «Нужна высота!»
И «Не жалеть патроны!»...
Вон покатилась вторая звезда —
Вам на погоны.
Через несколько минут атака, и герой погибнет.
Звёзд этих в небе — как рыбы в прудах,
— Хватит на всех с лихвою.
Если б не насмерть, ходил бы тогда
Тоже — Героем.
Я бы Звезду эту сыну отдал,
Просто — на память...
В небе висит, пропадает звезда —
Некуда падать.
Представляю, что произошло, если бы автор обратился с таким текстом в какой-нибудь журнал или главрепертком эс¬трады. Это ещё что такое? Кому это вам? На чьи погоны?
А меж тем всем понятно, кому и на чьи. И это тоже зап¬ретная правда о войне, как очень нередко механически выпол¬няли приказ сверху любой ценой! А потом единственный ре¬зультат —- орден или ещё одна звезда на погонах у начальни¬ка. И разве только на фронте, только в годы Великой Отече¬ственной так бывало? Магнитофон прорывал цензурные зап¬реты, и правдивое слово поэта вновь и вновь находило благо¬дарный отклик в сердцах слушателей.
И столь же трагическое — гибель подводников:
Уходим под воду
В нейтральной воде.
Мы можем по году
Плевать на погоду, —
А если накроют —
Локаторы взвоют —
О нашей беде.
Спасите наши души!
Мы бредим от удушья.
Спасите наши души!
Спешите к нам!
Услышьте нас на суше —
Наш 505 всё глуше, глуше, —
И ужас режет души
Напополам...
Горькая правда войны. Если читать это в безжизненных строках или слышать со сцены в столь же безжизненном исполнении — ну и что? Высоцкий вкладывал в эти слова душу, И они бередили души слушающих, как если бы они сами слышали далёкий 505 близких и родных людей, рвались бы им на Помощь. Эффект катарсиса, очищения души не наступал, вероятно, лишь у совсем потерявших облик человеческий.
Ещё один совсем уж неожиданный художественный образ: «ЯК истребитель», как живое существо, в вечном конфликте с им, который оказывается способным, «запреты и скорости все перекрыв», на такое, что недоступно ни одной машине, пусть даже мыслящей. Подвиг, превосходящий все человеческие и машинные возможности! И мотив (в прямом и переносном смысле), обусловливающий этот подвиг: «Мир вашему Дому!». Помню, как потрясла меня эта песня, когда услышал её впервые.
Высокая нравственность подлинного антимилитаризма отличает строки песен «Братские могилы» и «Песня о Земле».
На братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают, —
Но кто-то приносит букеты цветов,
И Вечный огонь зажигают.
Здесь раньше вставала земля на дыбы,
А нынче — гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы —
Все судьбы в единую слиты.
А в Вечном огне — видишь вспыхнувший танк.
Горящие русские хаты.
Горящий Смоленск и горящий рейхстаг.
Горящее сердце солдата.
У братских могил нет заплаканных вдов —
Сюда ходят люди покрепче.
На братских могилах не ставят крестов...
Но разве от этого легче?!
ПЕСНЯ О ЗЕМЛЕ
Кто сказал: «Всё сгорело дотла,
Больше в землю не бросите семя!»?
Кто сказал, что Земля умерла?
Нет, она затаилась на время!
Материнства не взять у Земли,
Не отнять, как не вычерпать моря.
Кто поверил, что Землю сожгли?
Нет, она почернела от горя.
Нет! Звенит она, стоны глуша.
Изо всех своих ран, из отдушин.
Ведь Земля — это наша душа, —
Сапогами не вытоптать душу!
Здесь антимилитаризм органически переходит в гуманизм И демократизм, перекликается с другими строками поэта в том же ключе («Не люблю, когда мне лезут в душу, тем более, когда в неё плюют») и уходит корнями в старые антифашистские песни («И так как все мы — люди, не дадим бить в что сапогом...»). Поэт как бы подхватывает гуманистичес¬кую, демократическую эстафету 20-40-х и доносит её до слу¬шателей 60-х, 70-х, 80-х.
Нравственность и гуманизм. Эти два понятия пронизывают песни Высоцкого, в том числе и о войне. Они побуждают его исполнить ещё одну заповедь подлинного поэта — проявить «милость к падшим», к попавшим в беду.
Это только сегодня мы читаем в открытую на страницах наших журналов, да и то по иностранным источникам, что за
время войны в плен попало 5,7 млн. наших воинов, в том числе подавляющее большинство в 1941 г. Для сравнения: в июне
19'41 г. на границе стояла 5-миллионная Красная Армия. «По иностранным» — потому что сами мы не вели счёта ни пленным, ни пропавшим без вести. По той простейшей причине, что Сталин сказал: у нас нет пленных, есть только изменники Родины (включая его собственного старшего сына — кстати, по отзывам всех его знавших, очень порядочного человека, приняв-
шею мученическую смерть). Это было редкое по степени глупости и подлости из всех заявлений вождя. Глупое, потому что вычеркнуло из рядов потенциальных воинов тех, кто вернулся и попал в тюремные лагеря вместо фронта — а многие вообще предпочли не возвращаться только по этой причине: фашисты сделали всё возможное, чтобы о приведенном высказывании Сталина узнали советские пленные. Подлое, потому что вино¬ватее всех виноватых в том, что миллионы людей попали в плен, был не кто иной, как сделавший это заявление. Именно он пребывал в прострации на своей кунцевской даче в первые дни войны, когда армия оказалась под ударом врага, когда сол¬даты, окружённые противником со всех сторон, теряли связь с командованием и попадали в плен. Обычно — раненые, захва¬ченные врасплох, оставшиеся без боеприпасов. Да и впослед¬ствии непродуманные решения верховного не раз вызывали аналогичные ситуации.
Нашим науке и искусству ещё предстоит дать правдивую объективную картину того поистине трагического и в то же время героического периода истории советского народа.
Это только сегодня мы читаем в открытую в журналах, что такое штрафная рота на фронте — смертники, телами которых застилали подступы к укреплениям противника под пулемёта¬ми двигавшейся сзади охраны. А ведь многие попадали в штрафбаты за ничтожную провинность, даже просто вызвав чем-либо недовольство начальства.
Долгое время обе темы являлись запретнейшими из запрет¬ных и были преданы гласности только после ожесточённого сопротивления сталинистов местного значения. Какое же нрав¬ственное благородство и какое гражданское мужество надо было иметь, чтобы хоть мельком затронуть ту и другую темы в годы волюнтаризма и застоя!
Бывшие пленные едва ли не наполовину увеличили «население» лагерей, число репрессированных в послевоенные годы. И вот звучат строки Высоцкого (который, конечно же, был не одинок в своём пожелании):
...Пьём за то, чтоб не осталось
по России больше тюрем,
Чтоб не стало по России лагерей!
И песня про «Штрафные батальоны»:
Всего лишь час дают на артобстрел —
Всего лишь час пехоте передышки,
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому — до ордена, ну а кому — до «вышки».
За этот час не пишем ни строки —
Молись богам войны артиллеристам!
Ведь мы ж не просто так — мы штрафники. —
Нам не писать: «...считайте коммунистом».
Считает враг: морально мы слабы. —
За ним и лес, и города сожжены.
Вы лучше лес рубите на гробы —
В прорыв идут штрафные батальоны!
Вот шесть ноль-ноль — и вот сейчас обстрел, —
Ну. бог войны, давай без передышки!
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому — до ордена, а большинству — до «вышки»...
Одну из своих песен Высоцкий посвятил солдату, который отказался стрелять в приговорённого к расстрелу разведчика, который в разведке «однажды языка добыл, да не донёс...»
...Мой командир меня почти что спас.
Но кто-то на расстреле настоял...
И взвод отлично выполнил приказ, —
Но был один, который не стрелял.
Судьба моя лихая
Давно наперекос:
Однажды языка я
Добыл, да не донёс, —
И особист Суэтин,
Неутомимый наш.
Ещё тогда приметил
И взял на карандаш.
Он выволок на свет и приволок
Подколотый, подшитый матерьял...
Никто поделать ничего не смог.
Нет — смог один, который не стрелял.
В то же время Высоцкому принадлежат недвусмысленные строки:
...И вовеки веков, и во все времена
Трус, предатель — всегда презираем.
Враг есть враг, и война всё равно есть война,
И темница тесна, и свобода одна —
И всегда на неё уповаем.
Да, на войне, как и в жизни, нельзя прощать ни трусость, ни подлость, ни предательство. Но когда человек оказывается в беде — на войне ли, в жизни ли, — ему надо помочь. А если нельзя помочь, то хотя бы выразить сочувствие. Хотя бы годы спустя. Долгое время без вести пропавшие не считались за людей. Мало ли как сгинул? Кто-то из публицистов справедливо заметил, что Вечный огонь у могилы Неизвестного солдата — это Вечный огонь у могилы Без вести пропавшего.