АНАТОЛИЙ.
Большинство работавших на дренажной призме плотины девчат были незамужние, а молоденькая шестнадцатилетняя Галина успела и замуж выйти и развестись со своим, таким же молоденьким хлопчиком (который, по словам её подружек просто был не готов к супружеской жизни, ни морально, ни материально, в придачу выпивал сверх меры).
И вот эта красивая молодая девчушка, с типично украинскими чертами лица, напоминавшими главную героиню из кинофильма: «Черевички» влюбилась в Анатолия, работавшего на этой плотины вместе со мной сокурсника.
А это был высокий (мы оба были за 1.85 м.), голубоглазый парень, с непременной улыбкой на лице, в чёрных брюках и рубашке, закатанной по локоть, и сверху всей этой неотразимости находилась почти «ковбойская» шляпа, из-под которой торчали непокорные рыжие вихры.
Как-то в конце рабочей недели, когда вся наша бригада собралась домой и ожидала старенький (носатый) автобус, меня отозвала в сторону бригадирша и под большим секретом, шёпотом, чтобы не было слышно другим, сказала, что наша Галка приглашает на танцы Анатолия, которые будут вечером в воскресенье на танцверанде в ЦГОК-е и чтобы я тоже приходил, там будут почти все девчата из нашей бригады.
Сама Галина постеснялась лично пригласить Анатолия и решила это сделать через бригадиршу и меня.
Когда мы ехали с работы домой, я искоса посмотрел на Галю, её лицо оставалось внешне спокойным, хотя я мог догадываться, что творилось в её душе, первой признаться в своей симпатии непосредственному начальнику (приехавшему из самой Москвы), который ехал тут же, не подозревая, какие события его ожидают совсем скоро.
Ведь в её головке наверняка были мысли, а что если он откажется прийти, позору не оберёшься, со временем об этом узнали бы все девчонки в бригаде (хотя они узнали почти мгновенно, но уже о другом, совсем противоположном).
Тут надо отметить, что Анатолий регулярно каждую субботу получал из дома от супруги письма, которые он внимательно прочитывал вечером лёжа на своей кровати. Я тогда удивлялся её предусмотрительной точности, письма приходили как раз накануне выходного дня, как бы упреждая его от необдуманных в этот день «мужских проступков».
Пока же, в эти дни мы несколько раз были в кино, знакомились с молодым городом, заново отстроенном после войны и его местными достопримечательностями.
И в этот раз, придя в общежитие, Анатолия уже ждало очередное письмо от жены. Я же не был женат, и мне писали родные, но значительно реже.
Поужинав, тем, что купили по дороге домой в соседнем гастрономе, мы улеглись на свои кровати, обычно мы читали книги, которые я привёз с собой из Москвы: я короткие рассказы Антона Чехова, Анатолий книгу Ярослава Гашека «Приключения бравого солдата Швейка» (будучи сам в недавнем прошлом не менее бравым сержантом).
Когда Анатолий внимательно читал очередное письмо из дома, я принялся опять за короткие рассказы Антона Чехова. Потом он положил очередное её письмо под подушку и, прослушав по гостиничному радио последние городские известия, стал укладываться спать.
Только тогда я сказал Анатолию, что нас обоих приглашают на танцверанду в ЦГОК-е, а его персонально Галина из нашей женской бригады. (Потом оказалось, неподалёку от этой танцверанды жили Галины бабушка с дедушкой на своём личном подворье).
И вот наступило воскресенье, и я приступил к глажке своих брюк и рубашки. Анатолий в это время лежал на своей кровати в глубокой задумчивости.
Времени было ещё достаточно, и я отправился в магазин, чтобы купить колбасу, хлеб, зелени и чекушку перцовки, чтобы быть на танцах не голодным и слегка «взбодрённым», и когда я уже выходил из комнаты меня окликнул Анатолий и, спросив, что я собираюсь купить в магазине, попросил купить ему тоже самое. Я понял, что Анатолий решил тоже идти на эти танцы.
Дорога в сторону ЦГОК-а ответвлялась от центральной прямой (идущей вдоль всего Кривого Рога) дороги, по которой мы обычно ездили на свою работу в конце основных городских кварталов.
Добравшись до развилки городским транспортом, мы очутились на дороге, по которой в рабочие дни перевозилась железная руда 25-тонными самосвалами.
Так как в процессе перевозки с них то и дело падали мелкие куски железной руды, перемалываемая в дальнейшем их массивными колёсами, то вся она утопала в густой ржавой пыли, и поэтому нам надо было очень стараться, чтобы не зачерпнуть её в свои ботинки и сильно ею не испачкаться.
Став с краю этой дороги на твёрдый грунт, мы стали голосовать проезжавшим к ЦГОК-у машинам, сплошь грузовым и самосвалам разной ёмкости, но все они ехали уже с пассажирами в своих кабинах.
Тут появился 25-тонный самосвал, на наше счастье водитель в кабине был один, и мы стали голосовать ему.
За баранкой был молодой (до призывного возраста) парнишка.
Когда он остановился, то до его кабины надо было ещё добираться по специальной лесенке. Ехать нам было очень непривычно от большой высоты нахождения кабины этого 25-го самосвала.
Мы приехали в самый разгар танцев, и с нами стали то и дело здороваться некоторые красиво одетые девушки на высоких каблучках, в которых я не сразу узнавал тех самых, что трудились в нашей бригаде в своих бесформенных робах, грубых ботинках и, почти полностью закрывавших их красивые молодые лица, больших платках.
Анатолию не надо было искать юную Галину, она стояла чуть в стороне от танцверанды, чтобы её никто не пригласил, и как только увидела нас, то сама подошла и сильно смущаясь, поздоровалась с нами.
Естественно, я потом деликатно оставил их вдвоём и стал танцевать с девчатами из своей бригады.
Среди танцующих, как не высматривал, я так и не увидел Анатолия с Галиной, видно она сразу увела его подальше от любопытных глаз, хорошо знающих её людей.
Когда танцы окончились, и все стали расходиться, их тоже не было видно.
Так что, мне пришлось уже в одиночку возвращаться обратно.
Каким транспортом я добирался, теперь и не припомню, было очень поздно, и мне потом пришлось долго стучаться в дверь своего общежития, чтобы, наконец, очутиться в своей комнате.
Всю ночь я спал очень чутко, всё ожидал Анатолия, но он так и не появился.
Наступило утро, умывшись, побрившись, и взяв Толину «ковбойскую» шляпу я вышел на условленное место, где нас обычно подбирал наш рабочий автобус по пути на работу, надеясь, что он будет там, но его и там не было.
Когда я сел в автобус, меня спросили: «а где Анатолий?», на что я осторожно ответил, что он сам приедет на плотину, по-настоящему надеясь, что так оно и будет.
Но и там его не было, ко мне подошёл Остапыч и сурово спросил, где твой друг? на что я ничего вразумительного сказать не мог.
Самое интересное, что немного погодя, он сам подошёл ко мне и тихо сообщил: «твой друг остался у Галки» – об этом ему «по секрету» сказала её подружка, работавшая в нашей бригаде.
Прораб Остапыч оказался порядочным человеком и продемонстрировал мужскую солидарность, сказав: «сейчас ни кому, ни слова, если вдруг кто-либо спросит Анатолия, говори, что я отправил его на верхнюю плотину, где сейчас он и находится, а с ним я потом лично разберусь».
Все работавшие на дренажной призме настолько хорошо относились к Анатолию, что делали вид, что ничего не произошло, и он вот-вот появится.
По поводу отсутствия в женской бригаде Галины – бригадирша Остапычу сказала, что та взяла у неё на этот день отгул.
Когда после рабочего дня я вернулся в общежитие, держа в руках «ковбойскую» шляпу, то увидел улыбающегося своей неотразимой белозубой улыбкой Анатолия весело ходившего по комнате, видимо не совсем понимавшего, чем могло ему грозить его отсутствие на работе.
Я рассказал, что Остапыч был вначале в сильном гневе, но, потом узнав, где ты был успокоился и сказал, что разберётся с тобой самолично: «зачем портить жизнь твоему другу, ведь об этом могло его начальство потом сообщить в Москву, что грозило бы Анатолию в институте ещё большими неприятностями».
Следующим утром мы стояли уже, как всегда, вдвоём, и с подъехавшей машины раздались весёлые приветствия наших девчат в наш адрес, хитро поглядывая, при этом, на моего друга - это любовное приключение Анатолия уже не было тайной для всей нашей девичьей бригады.
Галина приехала на работу на другой машине, и как ни в чём не бывало, надвинув на голове свой платок пониже, присоединилась к своим работавшим товаркам – жизнь (и какая!) продолжалась.
Анатолий подчёркнуто не подходил к Галине, и та тоже ни разу не взглянула в его сторону. Официально о его однодневном отсутствии на работе никто из вышестоящего начальства не должен был знать. Неофициальным же объяснением случившегося было такое: Анатолий не смог уехать с ЦГОК-а по причине позднего времени окончания танцев и ввиду отсутствия обратных попутных машин, поэтому он был вынужден остаться ночевать у Галиных бабушки с дедушкой, живших в небольшой белой хатке неподалёку.
И только вечером Анатолий рассказал мне про своё любовное приключение. Галины бабушка с дедушкой оказались очень симпатичными старичками и угостили его всем, что у них было на тот момент. Почивать же Анатолию захотелось непременно в «вишневым садочке».
Что из этого получилось, он с большим юмором, обрисовал мне так: «просыпаюсь от жарких лучей, стоящего уже довольно высоко, солнца, и понимаю, что проспал работу.
Рядом, положив ему на плечо свою головку, мирно спит его Галочка, а их кровать криво стоит на своих ножках в середине огорода под одинокой вишней».
Тем временем, вдали у хаты стоят дед с бабкой и с нетерпением ждут, когда их внучка с московским женихом проснуться и придут в хату обедать.
Он понял, что уже поздно собираться идти на работу и обречённо решил, что будет, то будет! Потом он весьма путано рассказывал, что после сытного обеда был ужин, на который дед принёс живого кролика.
Анатолий пытался его умертвить, ударив его промеж ушей свое ладонью (как это делают спецназовцы со стопкой кирпичей), но безуспешно.
В конце концов, это сделал сам дед с помощью большого шила.
Ужин вышел на славу, ведь его там восприняли как московского жениха их любимой внучки Галочки. И с этого дня у рыжего Анатолия его личная жизнь стала более содержательной, а со временем приобрела и новые неожиданные для него моменты.
АЛЕКСАНДР.
Моя личная жизнь продолжала протекать без каких-либо изменений, просто, однообразно и несколько скучновато, но до поры.
Как-то на нашу плотину приехала молодая женщина геодезист, для производства очередных контрольных нивелирных и теодолитных съёмок, всё увеличивающейся в своих размерах тела плотины.
Это была невысокая, симпатичная и фигуристая блондинка, при взгляде на которую у меня сразу ёкнуло в груди и сердце неожиданно забилось так сильно, что я буквально слышал его гулкое биение, и мгновенно понял, что бесповоротно влюбился в эту незнакомку с первого взгляда.
Было видно, что она заметила мой немигающий восторженный взгляд в её сторону, и потому сразу же попросила меня помочь ей, в её съёмочной работе.
Сюда она приехала без помощника, и потому обратилась ко мне за помощью предоставить ей человека, который бы устанавливал рейки в места на плотине, помеченные на неё планшете. Я мигом предложил свои услуги.
Всё время нашей совместной работы я так неотрывно смотрел на неё, на то, как она изящно передвигается по плотине и ещё более заманчиво, наклоняясь, смотрит в мою сторону в окуляр нивелира, то не трудно было ей догадаться, о постигшем меня любовном состоянии. Откровенно говоря, я любовался её телом в лёгком шёлковом платье, её красивыми стройными ножками.
Когда, закончив свою работу, и, погрузив с моей помощью геодезические инструменты в кабину, она собиралась в неё садиться я вдруг с каким-то ужасом подумал, что вот сейчас она уедет и тогда я её может быть больше никогда не увижу.
Надо было срочно что-то делать, а это был уже конец рабочего дня, и я, набравшись смелости, и, смотря прямо её в глаза, изъявил желание ехать вместе с ней обратно в город.
Видно было, что она прочитала в моих глазах такое сильное желание сидеть вместе с ней в кабине, что милостиво разрешила, только водитель проворчал, что если гаишник увидит в его кабине двух пассажиров, то непременно оштрафует, но так как он был в её подчинении, то не стал ей перечить.
Анатолию я успел сказать, что я уезжаю домой на другой машине, и чтобы меня не искали, когда приедет наш ведомственный автобус.
Ехать мне пришлось тесно прижавшись к моей попутчице, отчего меня сразу бросило в жар, лицо моё просто пылало, сердце билось так, словно хотело выскочить из грудной клетки, и мне казалось, что его сильное биение слышно также и моей попутчице.
Я окончательно понял, что бесповоротно влюбился в свою новую знакомую.
Как я уже говорил, в Кривом Роге тогда я почти не встречал милиционеров и гаишников, поэтому мы без ненужных задержек быстро приехали к её дому (как я потом узнал, в нём жило всё наше «плотинное» начальство).
Проводив Марию (теперь я уже знал её имя) до подъезда, и, глядя на неё откровенно влюблёнными глазами, я с робкой надеждой в голосе спросил её, можно ли мне надеяться на будущую встречу с ней.
В ответ она, улыбаясь, и немного подумав, пригласила меня к себе в гости на чай. Как я понял, моё настойчивое желание ехать вместе с ней в тесной кабине ей понравилось, она неожиданно для себя прониклась доверием ко мне, и теперь захотела узнать меня поближе.
Жила она в небольшой однокомнатной квартирке с таким же небольшим балкончиком на третьем этаже кирпичного пятиэтажного дома.
Как потом выяснилось, она приехала сюда из Белоруссии по комсомольской путёвке, и ей предоставили эту маленькую квартирку в доме, построенном специально для ИТР (инженерно-технических работников), приехавших в Кривой Рог строить СевГОК.
Так как время было уже вечернее, Мария предложила мне и поужинать вместе с ней, приготовила яичницу с колбасой и жареной картошкой, и конечно на столе появились всевозможные белорусские пирожки.
Чай мы пили из маленького цветного самоварчика с её домашним вареньем и конфетами в дорогих обёртках, попутно говоря на разные темы, о нашей плотине, о красивом, заново (после войны) отстроенном Кривом Роге, и, конечно о себе – откуда и почему мы приехали на эту ударную комсомольскую стройку.
Я был настолько очарован всем происходящим в этой уютной квартирке и сидящей напротив меня рядом с самоваром красивой молодой белокурой женщиной, и так расчувствовался, что попросил у неё разрешения спеть песню: «У самовара я и моя Маша, а на душе у меня тепло …», и получив такое разрешение, с чувством меня всего переполнявшем, исполнил эту знаменитую песню Петра Лещенко к явному удовольствию Марии (с музыкальным слухом и голосом у меня было всё в порядке).
Кстати, замечу, ничего спиртного у нас на столе не было, как не было его вообще ни в каком виде в этой квартирке.
Незаметно подошла полночь, и я стал с сожалением прощаться, горячо благодаря Марию.
Хорошо, что моё общежитие было в получасе быстрой ходьбы, троллейбусы официально ходили до 12-ти часов, после этого времени был ещё так называемый дежурный троллейбус, что-то около одного часа ночи, но я не стал его дожидаться, и быстрым шагом отправился в своё криворожское жилище.
Анатолий еще не спал, для него такое долгое моё отсутствие было неожиданным, он же не знал всю прелюдию этого, и даже немного беспокоился, мало ли что могло случиться в этом, новом для нас городе, хотя он и знал, что я уехал с плотины вместе с женщиной геодезистом.
С этого дня по вечерам я стал ходить в гости к Марии и её самовару, теперь уже она сама каждый раз просила меня спеть песню «У самовара я и моя Маша».
Марии нравились всё нарастающие мои ухаживания, и скоро она «растаяла» и почти недельная моя интенсивная «настойчивость» была вознаграждена – и однажды со смущённой покорностью позволила мне остаться у неё до утра.
ЭПИЛОГ
Анатолий же, так увлёкся молоденькой Галиной, что стал ежедневно встречаться с ней, но теперь не у её деда с бабкой, что было достаточно далеко, а в маленькой комнатке дома старой постройки, находящемся, если по прямой, то недалеко от нашего общежития.
Но его путь к своей пассии был осложнён тем, что этот дом находился по другую сторону местной речушки Ингульца, протекавшей за нашим общежитием, несмотря на свои небольшие размеры, она была достаточно глубокая.
Так как ни моста, ни брода поблизости не было, Анатолию приходилось каждый вечер искать на этом берегу какую-нибудь плохо привязанную лодку (естественно без вёсел, которые все хозяева предусмотрительно уносили к себе домой), и, отвязав её, грести к её дому, находившемуся, увы, на другом берегу.
Сам я не видел, как он грёб, но он говорил, что обеими руками, кажется, он пробовал грести и простой доской, но быстро отказался от этого.
Конечно, такой способ передвижения был довольно утомительным и длительным, но благоприятным моментом было то, что течение реки в этом месте было небольшим.
Тот же самый не простой путь, только в обратную сторону, ему надо было проделать и ранним предрассветным утром, чтобы успеть в наше общежитие и потом к забиравшему нас на работу автобусу.
Письма от жены приходили как всегда точно по пятницам, которые он читал, теперь молча и было видно, что читать их ему теперь было трудно.
Теперь мы с Анатолием стали встречаться главным образом по утрам у своих аккуратно заправленных постелей, все ночи теперь мы находились в других местах: он у Галины, я у Марии.
Такой новый режим жизни стал сказываться на моём самочувствии, и когда приходил обеденный перерыв, то я искал какие-нибудь неприметные места, где мог бы немного вздремнуть.
Вскоре я обнаружил неподалёку от нашей плотины на склонах балки, полуразрушенные хатки, оставшиеся от некогда расположенного там небольшого хутора, территория которого по проекту должна была в скором времени уйти под воду будущего «хвостохранилища».
Хотя от бывших, некогда симпатичных, белых мазанок остались одни только стены, но мне и этого было достаточно, лишь бы я не был виден снаружи.
Внутри них я искал стену, от которой была бы хоть какая-нибудь тень от палящего полуденного солнца, и, усевшись спиной к ней, мгновенно проваливался в кратковременный и такой желанный сон.
Хорошо, что у меня на запястье были часы с будильником, который не позволял мне прихватывать и какую-то часть послеобеденного времени.
Как Анатолий боролся с желанием выспаться в обед, не знаю, вероятно, у Галины он находил время ещё и на сон, у меня же это как-то не получалось.
Время шло, и мы незаметно привыкли к нашему новому личному распорядку дня, но со временем у Анатолия во время его вечерних вояжей к Галине появились неприятности, о которых он поделился со мной.
Когда он уже привычно подплывал на «временно реквизированной» лодке к берегу, на котором находился дом Галины, тамошняя ребятня, вполне вероятно, по наущению бывшего мужа Галины, стала издалека бросаться в него сухими комьями земли, что было для него совсем нежелательно.
Видимо такие (всё чаще повторяющие) опасные для его здоровья случаи подтолкнули Анатолия к решению максимально не задерживаться в Кривом Роге, после окончания нашей работы здесь.
Уехал он буквально на следующий день после окончательного бухгалтерского расчёта и получения заработанных денег.
Расставание с Галиной, по нему было видно, далось ему не просто.
Я же, после расчёта пробыл у милой моему сердцу Марии ещё неделю (моё время позволяло это сделать), и чем ближе подходил день моего отъезда, тем грустнее становилось её лицо, хотя я всеми силами старался её убедить, что мы расстаёмся не навсегда.
Хотя я был всего на всего студентом третьекурсником, и говорил, и сам верил тому, что мы обязательно будем вместе после окончания, через два года моего института (а может быть и раньше).
В последний вечер перед отъездом в Москву я купил бутылку «Столичной» водки, и поставив её на обеденный стол, стал показывать Марии изображённую на водочной этикетке гостиницу «Москва», и говорить, что на её верхнем этаже находилось кафе «Огни Москвы», где я бывал с близкими друзьями после каждой удачно законченной учебной сессии.
Она, молча выслушав всё это, попросила тут же убрать её со стола, а на мой вопрос, почему так категорично, она призналась, что с водкой у неё связаны неприятные моменты в её прошлой жизни, из-за чего ей пришлось когда-то расстаться в Белоруссии со своим бывшим супругом.
Я не стал противиться, и быстро убрал эту бутылку со стола обратно в свой чемодан, с которым следующим утром уже должен был отбыть в свою Москву.
К моему отъезду Мария незаметно от меня приготовила два больших ящика с местными фруктами - один для меня лично, другой для моей мамы, и сумку со всевозможной едой (где присутствовали и её фирменные белорусские пирожки с разнообразными начинками), как в дорогу, так и в качестве гостинцев моей маме, это было так трогательно, от чего мне стало почему-то очень грустно.
Утреннее время до отъезда на вокзал тянулось необычайно долго. Потом приехало грузовое такси, на которое было всё это погружено, и мы, молча, отъехали от её такого милого моему сердцу дома. По её печальному взгляду на перроне вокзала, я понял, что она слабо верит в мои эмоциональные обещания приехать к ней в Кривой Рог после защиты моего диплома, и теперь, почти не надеясь на будущую нашу встречу, прощается со мной.
Прощание было печальным, на душе у меня было очень скверно, я почти не смотрел её в глаза, знал, что в них прочту.
Обещал приехать к ней на ближайшие праздники, а до того писать письма и, с первым письмом, прислать ей её фотографии, которые сделал на нашей плотине.
Фотографии Марии, сделанные мной из фотоаппарата «Смена» на плотине я через некоторое время я ей прислал с письмом, в котором искренне писал о продолжающейся в моём сердце незатухающей любви к ней, и большой благодарностью от моей мамы за присланные ей подарки.
В этом обширном письме я также отправил фотографии доброго и душевного Остапыча, который за это короткое время к нам сильно привязался как к собственным сыновьям, и его помощницы.
По её словам, она когда-то давно жила в Москве, работала там продавщицей в магазине и за мизерную растрату её осудили, и какое-то время она была в одном лагере с певицей Руслановой (которая там пела свои песни с крыши лагерного барака).
Были там и фотографии всей нашей женской бригады вместе с юной Галиной, двух упитанных симпатичных учётчиц из Тернов.
Переписывались мы с Марией до той поры, пока мне не было сообщено, что адресат выбыл. Я предположил, что она уехала обратно к себе на родину в Белоруссию в результате окончания трудового контракта и лишения своего места жительства после завершения в Кривом Роге строительства СевГОК-а.
До сих пор у меня сохранились её фотографии, которые лежат в небольшом конвертике на дне моего почтового чемоданчика, где я храню все свои старые чёрно-белые фотографии, времён моей такой беспечной и бесшабашной, в чём-то безответственной и безжалостной молодости.
Ветеран труда, журналист,
экс.эксперт по оценке ущербов от ЧС в АПК России.