Из цикла "Билеты встреч и разлук"
От повествователя: «Этот блокнот завалялся в багажном отсеке, видимо, выпав из сумки хозяина. Все записи сделаны на английском. Очевидно, автор – интурист».
* * *
Год назад меня заинтересовало одно сообщение из раздела светской хроники крупной столичной газеты. В нем говорилось примерно следующее…
«Ночью в дом лорда С. была срочно вызвана полиция. Случилось нечто странное.
Лорд С., согласно его показаниям, явился домой около полуночи и первым делом посетил покои супруги – леди А.
Побеседовав с женой минут десять, он собрался, было, проследовать в свой кабинет и даже отдал лакею распоряжение приготовить пунш, как вдруг внимание лорда привлек шум у окна. Слева от подоконника находился резной платяной шкаф. Опасаясь за спокойствие жены, лорд достал карманный браунинг, зажег свечу и решительно распахнул дверцы шкафа.
Огонек высветил лицо некоего странного типа, который, по словам лорда, в ту же секунду предпринял резкий выпад. От неожиданности лорд С. немедля выстрелил. Как утверждают оба супруга, незнакомец с пронзительным стоном повалился, рассыпав по полу наряды леди А.
Спасая их от крови, лорд С., перенес платья в сторону. В этот момент его супруга потеряла сознание, и лорд на руках вынес ее на кухню, где вместе с горничной приводил в чувство, чего достиг нескоро. Потрясение было столь неожиданным, что лишь спустя полчаса он вспомнил о раненном злоумышленнике. Отослав лакея позвонить в полицию, сам он осторожно вошел в спальню леди. К его удивлению, тела злоумышленника там не оказалось. Больше того, не осталось даже следов крови. Можно понять изумление лорда С.
Полиция прибыла быстро. Однако инспектор лишь развел руками: никаких следов. У него даже возникло подозрение, что в доме лорда все подверглись массовому гипнозу. Тем не менее, он оставил наряд для охраны встревоженного семейства.
Не желая успокаиваться, лорд настоятельно просил разобраться и даже отдал на экспертизу свой браунинг, в котором действительно не доставало одного заряда. Но много ль это значит? Запах пороха успел улетучиться, а спальня источала сложный амбре из парфюма, мощно перебиваемого запахами ароматизированной свечи и жареной дичи в острой приправе.
Что же произошло в особняке лорда С.? Может быть, всего лишь уникальный случай массовой галлюцинации?»...
Многим эта статья показалось неумелой попыткой привлечь внимание пресыщенных читателей к измельчавшей газете, которой давно уже недоставало сенсационного материала.
* * *
Спустя три дня я поехал к родственникам, проживающим близ Итона. В вечернем выпуске криминальных новостей мое внимание привлекло сообщение местной полиции о том, что в окрестностях города обнаружен труп молодого человека. Смерть наступила не более трех дней назад, поэтому тело находилось в начальной стадии разложения. Мне хватило одного взгляда, чтобы опознать это лицо. Совсем еще недавно великолепной глянцевой улыбкой оно сияло с обложек гламурных изданий. Из тех, кого я называю «глянцевый прыщ»…
Я тотчас позвонил в полицию, назвав имя покойного, и прибавил, что пару лет назад он был известен в кругах бомонда, но потом надолго выскользнул из поля зрения светских хроник. Я поинтересовался, от чего наступила смерть. Мне ответили, что большого секрета тут нет: молодой человек скончался от внутреннего кровоизлияния после сквозного проникновения в грудь острого стального прута…
Весь следующий день полиция наводила справки среди окрестного населения. Выяснилось, что в день предполагаемой гибели м-ра Гримсби, это имя убитого, никто его не видел, да и, вообще, такой человек никогда не появлялся в этом округе. В тот злосчастный день здесь видели только одного приезжего, да и то, как еще посмотреть, ведь это был местный уроженец м-р Шервуд, вот уже шесть лет работающий шофером в одном из лондонских клубов, кажется, что-то типа "коллекционеров соковых этикеток", и изредка приезжающий погостить у своей кузины...
Я отбыл в разгар расследования и не помню, чтобы пресса подняла какой-то шум вокруг имени убитого...
* * *
Я бы не стал ворошить память об этих давних и малозанятных случаях. Тем более, не стал бы их сопоставлять, выискивая какую-либо связь между ними.
Однако вчера мне попалась дешевая брошюрка, прореженная журнальными и любительскими фото, которая по мере пролистки вызывала нарастающее любопытство…
Начнем с того, что автором книжки значился м-р Гримсби.
Признаюсь, имя это ничего для меня не значило.
Название тоже не интриговало: «Дневник светского льва».
Претенциозно и глупо!
С другой стороны, в союзе с трогательным домашним фотоальбомом, эта претенциозность как-то не увязывались в моем понимании со скандальном бестселлером.
Я стал пролистывать внимательней, то есть с самого начала.
По-настоящему, увлекли три предварявшие текст строчки: «Эта рукопись передана редакции в соответствии с договоренностью между ее хранителем и автором спустя год после кончины последнего. Авторский стиль сохранен, Элементарная корректура внесена редакцией».
После этого я не пожалел нескольких пенсов на приобретение безделицы...
Стиль дневника: сжатость, путаность, искромсанность, непричесанность фраз, - исключают всякую возможность представить его съедобным и популярным чтивом. Сразу видно, что писалось наскоро и без расчета пленить взыскательные читательские массы. Все свидетельствовало об интимности сочинения.
Даже странно, как мог автор решиться адресовать такое публике?.. Типичная тетрадь заметок, писанных коряво и небрежно: так черкают на страницах календаря.
Я опущу ненужные бытовые мелочи, как, например: «за пиво – 8-40 шилл», «позвон. незамедлит. леди П», «Похвалить платье мисс Виктории», «Пожурить выходку генерала Н» и прочий словесный сор.
Теперь открываем дневник…
* * *
«Я, сэр Артур Гримсби, сын капитана флота Ее Величества. Я не имею честь ни графом ни бароном...
Не то…
Я хочу поведать про себя. На всякий случай... Подходящей бумаги под рукой не имею. Пишу в пробелах между пометками на ежедневнике, которые напоминают мне о счастливейших месяцах моей жизни...
Два года назад мне исполнилось 22 года. Отец умер за шесть лет до этого от ран, доставшихся ему в последнюю локальную войну. Я не получил систематического образования. В свет я проник (зачеркнуто) попал по случаю…
Как-то бреду я пьяный из бара (я тогда работал в типографии), и ко мне привязались два субъекта. Слово за слово, я чудом умудрился расквасить нос первому, верзиле, дай боже. Это курд, он большой мастер восточной кухни: зажаренный баран, шашлык… Ходит частенько с кинжалом.
Я ударил – раз, а он упал на два – упал, как спиленный телеграфный столб. Рожей на булыжник. Гляжу, его напарник оказался Сопливчиком Мэдом, с которым у меня давние счеты со времен моей бродяжной юности.
Сопливчик вынул финку, и мы схватились. Не помню как, но я увернулся, а он остался лежать. Его приятель-курд встал и насел на меня с какой-то острой железякой. Может, из решетки выломал. Я от него побежал, да у него ноги подлиньше и порезвей моих оказались. Я подумал: ну, вот и крышка тебе, Артур…
Но тут как взвизгнут тормоза. Гляжу: сбоку от нас буксанул кадиллак, его-то фары моего преследователя и ослепили...
Из окна машины на меня глядят усмешливо женские глаза. Я подумал, что терять нечего: там смерть, тут - от силы штраф. И берусь я за ручку дверцы, а дама без слов сама ее толкает...
Я и ввалился внутрь…
Отъехали мы где-то на полмили. За все то время ни слова, ни полслова. Я и не знал, что говорить. Это ведь была истинная леди, красивая до мурашек и шикарно одетая. Наконец, она повернула ко мне зеркальце и ухмыльнулась, точно тигрица облизнулась. Я смутился, конечно: вся морда перепачкана чем-то темным, может, грязью.
- Хорош, чего уж тут! - таким приятным хрипловатым голосом воркует она. - Мой милый, да тебе в таком виде на люди появляться – просто беда, - и дает мне дорогущую тонкую сигарету, после чего умело выруливает к какому-то богатому дому. - Прошу следовать за мной.
Ну, я и подчинился.
Описывать роскошь... я так и не выучился. На лице у меня засохла… кровь, и на рубашке. Она жестом велела скинуть, я не возражал…
- Завтра ты проснешься знаменитым… - Усмехнулась она. - Если я захочу.
А сама протирает мне лицо душистой фланелькой.
- Наш котик ведь хочет проснуться знаменитым? – а сама наяривает тряпочкой, и все ниже, ниже – к груди, к пупку…
Я молчу. Она просит подать огня. Мы закурили.
- А ты дьявольски хорош. - Смяв окурок, выводит она.
Я промолчал. Но ее глаза уже не смеялись надо мной, и руки не смеялись, и губы...
* * *
(…О-о-ё…
Уффф…
Ах-ах…
Ох-ох…
Вот это да!!!
Да уж…)
* * *
Вот и утро, наконец…
Мы лежим в обалденной кровати, больше похожей на арену войны – куда больше той клетушки, которую я снимаю…
Напротив огромный телевизор.
Тихо млея с бокалом шампанского, слышу оттуда утреннее известие об убийстве некоего разносчика Мэддисона…
Тупо и недоуменно рассматриваю я изумленную рожу (ё-мое!!! Да это ж он!!!) Сопливчика. Привелось же этакому недоумку прогреметь по телевизору!
- Так хочешь стать знаменитым? - она пьет кофе в постели, прихлебывая водкой, потом ласково так. - А, милый?
Я испуганно мотнул башкой. А что мне еще оставалось?
- Не бойся. Выдавать тебя не в моем интересе, - пообещала она и в сотый раз привлекла к себе на грудь.
- А как же свидетель… напарник его… курд?
- Не переживай. Этому парню говорить лишнее не в кон. Ему предложено хорошее место на хорошей кухне, и он уже целиком отдался своим кулинарным привязанностям. Но до чего ж он большой! Говорят, эти восточные абреки жутко ревнивы. Но ты успокойся, милый, курду глубоко наплевать на мелкого урку Мэддисона. Повторяю: выдавать тебя не в наших интересах.
Да я-то и сам не так чтоб безмозгляк, дошло и без нее: дамочке теперь даже при желании выдавать меня: себе дороже. У нее, должно быть, репутация... И еще поглядеть, кто больше рискует в случае огласки.
Тут меня как шилом в почку: а что, как воспользоваться?!
- Где твой муж?
- С чего ты взял, что у меня есть муж?
- Это дураку ясно.
- Тебе - то есть? Брр, ужасный тон... Но я все же сделаю тебя знаменитым. Ты, конечно, дворянин? – а сама смотрит с ухмылкой.
- Кто его знает? - уклонился я, я был осторожен...
- Хочешь греметь в большом свете?
- Желательно блестеть, гремят пусть, которые на каторге – кандалами...
- О, у тебя проблески юмора. Значит, не всё безнадежно.
* * *
...Я был плохим учеником. И хуже всего давался мне как раз юмор.
Но я, говорят, страшно красив... И осознал это.
Это и было главное…
Уже месяц спустя я окунулся в пучину светских развлечений: балов, богемных тусовок и всякой прочей чепухи...
А там и год промчался или даже два…
Светский львенок! Звезда глянцевых обложек. Баловень гламура… Вот кем я стал…
По ночам она мне нежно нашептывала:
- Милый котик, у тебя феноменальный успех!
- Я боюсь себя выдать с головой.
- Такая внешность спишет все. У тебя даже глупость получается милой!
- Значит, мне позволено совершать любые глупости?
- Все, кроме одной. Ты должен помнить, кто тебя поднял, а потому мое условие: ты не должен изменять Мне! Запомни: это не глупость, а если глупость, то непростительная.
«Жадюга», - думал я и самодовольно смеялся. Кому неприятно иметь такой успех, всяческое почитание и прочее? Кому неохота быть любовником такой очаровательной леди?
- Я звезда первой величины на горизонте светского небосклона! - говаривал я себе перед зеркалом.
И так оно и было.
Вот только зря не придал я значения предостережению любившей меня и могущественной дамы...
Я слишком поздно усвоил горький урок: легкомыслие губит карьеру...
* * *
Скоро я завел роман с одной графской дочкой. Красивая крошка.
И, по-честному, не одна она восторгалась мной... Я отвечал тем же и не отказывал во встречах…
На радостях разлакомился, размечтался: эх, и развернусь!!!
А Амалия?
А что Амалия? Она леди, эта Амалия. У нее, в конце концов, муж есть - дурак, вице-президент, что ли, лиги коллекционеров каких-то этикеток, может, от пепси-колы?.. А ей все мало: вот тоже меня в узде держит.
А я вот тоже возьму да и женюсь на какой-нибудь герцогине, и стану ей рога наставлять на законном праве и основании...
Да и она, Амалия, пусть тоже, бог с ней, мне не жалко...
Звезда взошла быстро, а закатилась еще шустрей...
* * *
...В то утро меня почему-то не одолевали гости.
К обеду хозяин отказал мне в меблированных апартаментах.
Пока собирался, не смолкал телефон. Мне говорили одно и то же: мол, больше меня знать не знают.
Я набрал номер Амалии.
Она сладко проворковала, у меня даже на сердце отлегло:
- Милый, ты не читал сегодняшнюю прессу?
Я ответил, что не читал. А она повесила трубку, странно хихикнув.
Пока покупал газету, киоскер как-то дико на меня поглядывал.
Там обнаружил заметку «Кое-что из прошлого м-ра Гримсби».
Я не стану вдаваться в мелкости и детали. Короче, там было свалено полное спартанское (от редакции: автор, вероятно, имел в виду «лаконичное») досье о моем мало приглядном прошлом...
Эх, думаю, и что за язвенный паразит так меня подковырнул?
Соображаю я туговато. Оттого и не мог понять, где мой промах и кто им воспользовался?
Вечером я на такси приехал к леди Амалии.
Оп-па, меня даже на порог не пустили.
Я попытался дозвониться, так мне ответил сам лорд С. Он, мягко выражаясь, послал меня подальше...
Я еще не понял, что все профукал (от редакции: автор употребил более сильное слово): и светское положение, и кредит любовницы...
Остатки карманных денег я просаживал во второсортных кабаках. Об этом сейчас же появились статьи в газетах...
Тогда до меня и дошло, кто меня свалил...
Кто и поднял!
Месть Амалии была жестока. После поманившего и опьянившего меня светского глянца, я уже о другом образе существования и думать не желал...
Эх, и запил же я! По-черному…
Не в ресторанах, - по подворотням, с отбросами типа Сопливчика Мэда и его дружка верзилы-курда.
О, дьявол, задрипанный курд и тот насаживает, да крутит вертела с бараньими тушами в одной из лучших кухонь Лондона. А может, чего погорячее вертит?
А я…
* * *
Где-то месяца три спустя, сижу я, грязный, опустившийся, в кабаре низшего разряда.
Вдруг мне подают двойной бурбон. Я, конечно, удивился. Но ничего, виду не подаю. Принимаю как должное. Отхлебнул: настоящий бурбон. Что-что, а к хорошему пойлу вкус мне привить успели.
Тут меня окликает дама: в углу и в вуали.
- Ты доволен, милый? - Я сразу узнал этот хрипловатый воркоток:
- Пошла прочь, проклятая! - и вырыгнул ее подачку.
- Не груби, милый. Я могу тебе пригодиться, а ты - мне. И еще вопрос, кому это будет полезней. Твой курд оценил мою милость и не жалуется.
Я от природы не лишен гордости, но тут все во мне перевернулось: неужели луч надежды?
- Любовь моя, прости, я раскаиваюсь. Забери меня... Я буду твой лакей, твой грум, твой дворник… - смахиваю кружки и падаю перед нею на колени.
- Когда снова научишься себя вести в обществе, тогда и потолкуем.
Вуаль как растворилась. Меня же с позором выкинули из заведения.
Но луч надежды забрезжил... А раз она подала надежду, то верно: будет следить. И, стало быть, мой долг: соответствовать.
Первое, что я сделал: завязал с пьянкой…
* * *
Она нагнала меня на своем, а если по справедливости, мужнином кадиллаке – том же самом. В глухом переулке просигналила и, ошарашенного, усадила на кресло. Все произошло почти столь же стремительно, как и в вечер нашего знакомства.
- Ты все понял, милый?
- Да, любовь моя, да, моя королева, моя госпожа. Я исправился. - Я порывисто поцеловал ее ручку в лайковой перчатке.
- Прекрасно. Я сняла тебе номер в отеле Б... Встречаться там будем в… - и после паузы, - когда мне заблагорассудится.
- Как прикажешь, дорогая… Стоп, а как же свет, гламур, тусовки?
- Это кануло в Лету. Для тебя. Теперь ты будешь не светским львенком, а одним из моих оплачиваемых котов, – она жестко цедила раскаленные свинцовые слова. – Что, тут кто-то недоволен? Или это хуже, чем пороть по забегаловкам дешевый эль? У, ты, я вижу, так и не исправился, мой драный котик?
Я хлопнул дверцей. Издалека донеслось:
- Ты и этому будешь рад, ты будешь еще молиться на такую перспективу, попомни мои слова. Нищета или я - вот твой выбор. На коленях еще приползешь. Как миленький приползешь. Понял? Слушай и запоминай, когда опомнишься, шлешь телеграмму на имя мужа: «В Малайзии раздолье соковых этикеток. Герц». Запомни. Это твой последний шанс....
Я чертыхался, плевался и в стельку напился уже через час…
* * *
Мне пришлось пахать докером, разносчиком, а недолго – и сутенером. Там было неплохо, но попёрли оттудова за то, что не столько опекал девочек, сколько их обихаживал...
Иными словами, я неудержимо сползал в зыбучие пески голодранства.
Беда и - что я совсем не умею экономно тратить заработанное. С Амалией-то привык к шику. Фукнуть же пару фунтов несложно даже в кабаке низшего пошиба...
Газеты давно перестали писать о моем падении. Да и кому интересна хроника безродного пропойцы? Я пресытил самих извращенных...
Меня забыли начисто. Меня вычеркнули из жизни и вверху, и внизу. Я завис в чаде забвения и самоуничтожения. Конечно, мечтать о свете мне уже не приходилось... Я просто не просыхал...
Не так давно я лишился последних источников существования. Отчаявшись, прямо на людном перекрестке я выхватил деньги у зазевавшегося лоточника, добрался до почты и отстучал телеграмму: «В Австралии туго с бирками. Герцль». Я отнюдь не издевался: просто не мог дословно воспроизвести напутствие Амалии…
Однако вечером, при выходе из кабачка, я был перехвачен уже знакомым кадиллаком...
* * *
...Теперь я живу в довольствии и обжорстве.
Я ем, пью и справляю функции здорового самца.
Это все...
А еще я хорошо вымыт, гладко выбрит, вкусно надушен и чисто одет.
Но и в отеле «Савой» едва не каждый вечер полного одиночества я заполняю чудовищной пьянкой...
Она заявляется раз в неделю. Я все меньше устраиваю эту ненасытную тигрицу. Я и сам уже не хочу такой жизни. Мне надоело все. Меня тошнит. Я уже не желаю, вообще, жизни… Жизни Ее...
Но я должен, я обязан пойти... ва-банк...
Вчера я кончил живописание своей биографии.
Сегодня я запакую ее и передам на хранение одной надежной проститутке…
Завтра я заявлюсь к леди Амалии – домой...
Это будет крупный скандал!..
Если даже не будет скандала, я возьму ее как раньше: по-человечески, на царской кровати аристократов в десятом колене.
И даже хорошо, если муж застукает нас. А, вообще-то, это, наверное, лишнее: ведь, может, проведя со мной ночь по старому, она вспомнит прежние деньки… Увидит, что я человек… Что во мне есть красота, гордость и мужское достоинство. И тогда она переоценит всё и вернет на круги своя...
Фортуна, ты так долго потешалась надо мной, так меня оплевывала, так дай мне хоть б один шанс отыграться!..
Я – дуроломное дерьмо. И я же гламурный глист.
Но она-то!? Она - светская дама! Никакой скандал никогда не уравняет нас... Общественное мнение останется на ее стороне. Элита защитит свою глисту, а меня смоет в унитаз. Так было всегда...
И все равно я твердо намерен поднять себя ради того, чтобы, если и рухнуть, то по-человечески, громко и свысока!..
После моей кончины, ровно через год, Сибилла опубликует - ох, еще одна иллюзия!!! - этот дневник...
Итак... Дерзай, Артур!»…
* * *
Далее к тексту прилагались фотографии...
Артур в детстве на деревянной лошадке: милая улыбка ребенка.
Артур на коленях отца, офицера флота, улыбка смущенная.
Артур - рабочий типографии: широченная добродушная улыбка.
Артур в обществе леди А. и лорда С.: все ослепительно улыбаются, лорду хорошо за шестьдесят.
Артур на яхте в окружении знаменитостей, его улыбка сардонически прохладна.
Артур вальсирует с баронессой Д.: вокруг мило улыбаются, любуясь.
Артур целует руку графине М., у него весьма чопорный вид.
Артур с сигарой в кадиллаке лорда С., это уже взгляд Наполеона.
Артур перерезает ленточку при открытии некоего мемориала, взгляд и стать неприступны.
Артур спускает фрак в кабаке, недоуменная ухмылка.
Артур с тусклым взглядом выстраивает колоннадку пенсов.
Артур - предводитель вереницы весьма легкомысленных особ, облизывается как кот.
Артур тащит тяжелый тюк с солью.
Артур читает газету в скромном гостиничном номере, скучное и поблекшее лицо.
Артур лежит мертвый с острым прутом в груди…
* * *
Итак, убитый один.
Вариантов преступления из того, что знаю я, несколько.
Осталось найти главный мотив и задержать исполнителя.
Насчет заказчиков я не сомневаюсь. Потому и не беспокоюсь даром…
* * *
«Этот несоветский блокнот, как и полагается, передан был в соответствующие структуры. Там и пропал. Но-то помню всё».
1985
Иллюстрация скачана из Интернета и трансформирована, авторство не установлено. В случае претензии, будет удалена.