Случайный этюд

 

Одним из вьюжных февральских вечеров я сидел за столом, приводя в порядок свои заметки о последнем расследовании моего друга мистера Шерлока Холмса, а сам прототип стоял у меня за спиной, бесцеремонно заглядывал через плечо и издевался:
- Нельзя писать: «...незаметно для себя заснул». Человек всегда засыпает незаметно для себя – момент наступления сна контролировать невозможно.
- Холмс, это только речевой оборот, – терпеливо и уже не по первому поводу оправдывался я.
- Это не речевой оборот, это речевое излишество. Напишите просто: «заснул».
- Это повредит стилю.
- Зато пойдёт на пользу точности изложения.
- В конце концов, - рассердился я,– если человек, как вы говорите, всегда засыпает незаметно для себя, то написав так, против точности я, во всяком случае, не погрешил. А что касается литературного стиля, Холмс, при всём уважении, вы не можете быть экспертом в этой области, и, следовательно, ваши советы и замечания ничего не стоят.
Он надулся и отошёл к окну, но долго быть в покое не мог – деятельная натура требовала самовыражения. Побарабанив немного пальцами по раме, он вдруг резко подался к стеклу и окликнул меня:
- Уотсон!
- Да?
- Не могли бы вы на минуту прерваться и подойти ко мне. Я хочу вам кое-что показать.
Я со вздохом отложил перо, поднялся и подошёл.
На противоположной стороне улицы какой-то престранный субъект, оживлённо жестикулируя, вёл, видимо, интересную беседу. Проблема в том, что никакого собеседника у него не было – мужчина разговаривал сам с собой.
- Ну и что? – пожал плечами я. – Вернее всего, сумасшедший.
- А вы видите, с кем он беседует?
- По-моему, ни с кем.
- А вот и нет. Обратите внимание на его руки. Беседует он с моей визитной карточкой, которую держит в правой руке. А это значит, что, когда закончится репетиция, мы... О! Уже закончилась.
Человек, обративший на себя наше внимание, поспешно сунул карточку-собеседника в карман и, решительно перейдя улицу, стал звонить в колокольчик у наших дверей.
- Как вы разглядели, что эта визитная карточка именно ваша? – с недоумением спросил я. – На таком расстоянии это невозможно.
Холмс рассмеялся:
- За мгновение до того, как я подозвал вас, - сказал он, -  этот человек показал визитную карточку мальчишке из лавки напротив, а тот указал на наш дом.
- А что, если  она не ваша , а моя, и посетитель ко мне, а не к вам?
- Тогда бы он не колебался, а просто позвонил бы. Визит к врачу – вещь бесспорная, обращение к сыщику – сомнительная. Но сейчас мы так и так узнаем, кто прав.
- К вам посетитель, мистер Холмс, - объявила наша квартирная хозяйка, пропуская гостя в дверях. – Мистер Джозеф Патрисий Поппис.
При звуке столь своеобразного имени Холмс слегка изогнул бровь, но посетитель уже входил в комнату. Он держался нерешительно, а одет был несколько старомодно, и пиджак его – в прошлом весьма хорошего качества - выглядел потёртым, да, к тому же, был запачкан мелом у обшлага. Светлые волосы уже слегка поседели и поредели, булавку для галстука украшал даже на вид дорогой золотой вензель в виде цветка мака, согнувшегося как буква «П», но сам галстук выглядел слишком кричащим и был завязан на шее пышным кокетливым узлом.
- Прошу прощения, - проговорил гость, переводя взгляд с меня на Холмса и обратно. – Мне не хотелось бы ошибиться. Полагаю, мистер Холмс это...
- Я, - сказал Холмс, слегка наклонив голову. – Мой друг – доктор Уотсон, от чьего пытливого взгляда, конечно, не ускользнуло, что вы – школьный учитель, вдовец, имеете взрослую дочь и с некоторого времени находитесь в более стеснённых обстоятельствах, чем привыкли.
На открытом лице посетителя отразилось замешательство, обычное, впрочем, для того, кто сталкивался с Холмсом впервые.
- Но... как вы узнали?
- Как вы обо всём этом узнали, Уотсон? – немедленно переадресовал он вопрос и лукаво улыбнулся мне одними глазами.
Я нередко подвергался подобного рода экзаменам – Холмсу, как и любому нормальному человеку, больше нравилось учить, чем учиться. Но напоказ, при других, он этого почти никогда не проделывал – понятно, почему я почувствовал известное волнение.
- Ваш костюм... - начал я запинаясь. – Он дорогой и был модным лет пять назад. Но он уже довольно стар, а нового вы не купили. И ваша булавка для галстука тоже дорогая.
- Это подарок, - смущённо сказал гость, невольно прикасаясь к булавке рукой.
- Можно догадаться. Вензель подобран великолепно – себе такой закажешь только из тщеславия – заглавная буква фамилии, да и сам цветок обозначает вашу фамилию,  – вмешался Холмс.
- То, что вы овдовели, - продолжал я, - видно из того, что обручальное кольцо вы носите, как вдовец. И овдовели совсем недавно – старый след от кольца не успел загореть. На рукаве у вас – следы школьного мела – этим местом вы как раз касаетесь доски, когда пишете на ней. Но что касается дочери, тут я, боюсь...
- Галстук, - сказал Холмс. – Галстук так могла завязать только девушка самого юного возраста. Она провожала вас из дому, и она завязала вам галстук. Да и сам галстук, пожалуй, приобретён для вас ею – правильно?
Мистер Поппис улыбнулся:
- Она подарила мне его на день рождения – потратила своё первое жалование. Она готовит младших девочек к экзаменам для поступления в школу по английскому языку и чистописанию. При этом ей всего шестнадцатый год, и я... Но как же так получилось, что мы заговорили о ней, мистер Холмс? Останавливайте меня, пожалуйста, не то уж если я заведу свою отцовскую болтовню об Эллис, мы и до завтра к делу не перейдём.
- Значит, Эллис? – улыбнулся Холмс.
- Да, мы её так назвали в честь... Ох, ну вот видите: я опять начинаю. Но, впрочем, я и пришёл сюда в какой-то степени из-за Эллис, мистер Холмс. Из-за моего беспокойства о её будущем.
- Не совсем понимаю пока, – Холмс чуть свёл брови в лёгком замешательстве. – Этот вопрос в моей компетенции, как частного сыщика? Вы так считаете? Ну, в таком случае, садитесь поудобнее и рассказывайте по порядку. Вы ведь не курите? Не будете возражать, если я закурю? Табачный дым помогает мне сосредоточиться.
- Конечно-конечно, - торопливо позволил мистер Поппис. – Мистер Холмс, я боюсь, что моё дело невольно нанесёт... э-э... нежеланное оскорбление вашей... э-э... профессиональной чести...
Холмс озадаченно вытянул губы трубочкой и часто заморгал. На моей памяти рассказ клиента впервые предваряло подобное предисловие.
- Что вы, собственно, имеете в виду? – спросил, наконец, Холмс.
- Прошу прощения, но дело моё... как бы это выразиться... слишком незначительно для такого гранд-мастера, как вы. С другой стороны, я не слишком общителен, и друзьями не обзавёлся, так что мне не у кого спросить совета. А в полицию с этим не пойдёшь. То есть, я хочу сказать, в полицию вообще ни с чем подобным не пойдёшь. Это дело сугубо... э-э... бытовое. Я бы сказал, семейное. То есть, я, конечно, понимаю, что семейные дела не совсем соответствуют уровню вашей компетенции. Даже, я бы сказал, совсем не соответствуют – ведь это незначительные дела, но для их участников... Я имею в виду, для тех, кого они непосредственно касаются, это... э-э... самая животрепещущая проблема.
Холмсу, кажется, надоело выслушивать вместо сути дела многочисленные оправдания – он уже нетерпеливо ёрзал на месте, но пока молчал. Пока не поздно, я счёл своим долгом вмешаться:
- Не волнуйтесь так, мистер Поппис. Мистер Холмс порой как раз в самых незначительных на первый взгляд происшествиях черпает наибольшее удовольствие интеллектуального труда.
Холмс издал неопределённый, но энергичный звук, который можно было толковать и как одобрительный, и как протестующий. Я предпочёл первое и ответил ему самым простодушным взглядом.
- Ох, переходите прямо к делу, - обречённо вздохнул он.
Как ни странно, перейдя к делу, Мистер Поппис немедленно перестал мычать и мяться и заговорил с известной чёткостью и красочностью, как человек, обладающий не только рациональным мышлением, но и ораторским талантом:
- Я, действительно, преподаю, как вы справедливо заметили, но не в школе, а в высшем ремесленном училище при типографии. Хороший типограф ведь должен быть человеком образованным, чтобы не допускать ошибок в наборе или каких-нибудь неточностей. Я преподаю математику, и смею вас заверить, преподаю не на самом низком уровне. Двое моих учеников в прошлом году выдержали экзамены в университет и получают стипендию. К сожалению, не все столь же прилежны. Так, например, есть среди моих подопечных некий Ричард Коммомод. Ему почти девятнадцать, вроде бы, взрослый юноша. Но вы себе не представляете, мистер Холмс, какой ветер у него в голове. До рождества я справедливо полагал, что он – первый кандидат на отчисление за неуспеваемость.
К сожалению, этот лодырь внешне вполне симпатичен, и моя маленькая Элис имела неосторожность влюбиться в него. Я всячески старался воспрепятствовать их общению и достиг известных успехов – они больше не видятся. Тут вы мне можете поверить, мистер Холмс. На улице она никогда не бывает без сопровождения – моего или моей незамужней сестры. А в дом к нам мистер Коммомод, слава богу, не вхож. Почту её я тоже просматриваю, так что всё под строжайшим контролем. Ну вот...
Наш посетитель передохнул, очевидно, собираясь перейти к кульминации своего повествования. Шерлок Холмс слушал, неподвижно откинувшись в кресле в своей привычной позе: глаза полузакрыты, длинные ноги, скрещенные в лодыжках, вытянуты на полкомнаты, пальцы рук соединены в «замок» перед грудью. Вид у него при этом сонный и рассеянный, но это обманчивое впечатление – на самом деле он слушает очень внимательно.
- Вероятно, разлука стала тяготить не только мою девочку, - продолжал мистер Поппис, адресуясь теперь больше ко мне, так как Холмс, по его впечатлению, уснул. – Потому что через несколько дней этот тип явился ко мне выяснять отношения. Нет, это великолепно, клянусь богом! – язвительно воскликнул он. – Он пришёл спросить, почему я препятствую их «дружбе». Можете вы представить себе что-нибудь подобное?
- Без труда, - отрезал Холмс. – Продолжайте лучше ваш рассказ, не отвлекаясь.
Поппис явно не ожидал этих слов – он даже закашлялся, а я укоризненно посмотрел на Холмса, но взгляд мой пропал даром – глаз Холмс так и не открыл и моего испепеляющего взора, следовательно, тоже не увидел.
- Я объяснил ему, что не хочу, чтобы дочь общалась с человеком легкомысленным и нерадивым, готовым ради лени загубить свою будущую карьеру, - помолчав, продолжал Поппис. – И он предложил мне... э-э... пари.
Вот тут Холмс глаза открыл. И взгляд их заставил мистера Попписа заёрзать на стуле и заскрести пол краем подошвы, словно провинившегося школьника.
- Пари? – без выражения переспросил Холмс. – Какое пари?
- Он поспорил, что не получит больше по моему предмету ни одного «неуда» за письменную работу, как бы я ни придирался – он так и сказал «придирался». Представляете себе?
- Я же уже сказал: представляю. Молодые люди нередко отличаются известной бесцеремонностью. Что поставили на кон? Впрочем, можете не отвечать – догадываюсь.
- Ну...да. Я обещал не препятствовать больше их общению с Эллис, если он выиграет, но... Поймите меня правильно, мистер Холмс, я – преподаватель со стажем – могу дать руку на отсечение, что Коммомод и математика не имеют и не могут иметь ничего общего. Да это и так видно – он не прибавил ни на йоту. Однако... однако, все письменные работы с тех пор он пишет исключительно на «отлично», а через три дня – последняя, и одновременно истекает срок нашего договора.
Мистер Поппис замолчал, глядя на Холмса с надеждой и отчаяньем.
- Не совсем понимаю, чем я могу помочь, - прохладно пожал плечами Холмс. – В конце-концов, я – всего лишь детектив. Вы сами загнали себя в ловушку, и вам придётся либо бесчестно отказаться от собственных слов, либо платить по счетам. Этот Коммомод вас переиграл, и как бы он это ни сделал...
- Вот-вот, вот именно! – вскричал мистер Поппис. – Как он это проделал? За учебниками он не сидит – уверяю вас. Как же ему удаётся писать все работы без единой ошибки? Если бы вы взялись поймать его за руку на мошенничестве, мистер Холмс, я бы... э-э... в смысле вознаграждения... не поскупился...
Я понял, что сейчас он готов посулить Холмсу полкоролевства и принцессу, но вопрос в том, что он станет делать потом, когда придёт пора расплачиваться. Не наймёт ли ещё кого-нибудь, чтобы уличить в мошенничестве самого Холмса? Видимо, и Холмса посетила похожая мысль, потому что угол его рта чуть шевельнулся в презрительной усмешке.
- А в случае отрицательного результата вы тоже готовы вознаградить мистера Холмса за работу? – бесцеремонно спросил я Попписа.
- Уотсон, – недовольно остановил меня Холмс. – Мы с мистером Попписом ещё не пришли ни к какому соглашению, так что вам не стоит спешить выступать в качестве моего импресарио.
Я прикусил язык.
- Почему не допустить, - в голосе Холмса читался оттенок досады и даже, пожалуй, уязвлённого самолюбия, – что ваш оппонент просто хорошо готовится к письменным работам, коль скоро пари заключено?
- Мистер Холмс, - Поппис разгладил ладонью скатерть на столе, словно не решаясь продолжать. – Если бы вдруг доктор Уотсон начал опережать вас в расследованиях, замечая то, чего не заметили вы, и сопоставляя улики до того, как вы сумеете их сопоставить, что бы вы сказали?
Я понял, что это – маленькая месть за моё выступление.
- Это невозможно, - без задержки отрезал Холмс.
- Почему?
Я насторожился, готовый услышать нечто обидное для себя – на что, собственно, и был расчет у приводящего пример. Но Холмс умудрился ответить, не задев меня:
- Потому что склад мышления Уотсона предполагает в большей степени синтез и творчество, чем анализ и критику. Заставлять его делать мою работу – это всё равно, что принудить стрижа бежать по земле наперегонки со страусом. Он просто плюнет и откажется, и будет прав. Но страуса он не обгонит.
- Коммомод такой же стриж по сравнению с математически мыслящими учениками. Это всё равно, что человек без слуха, взявшийся играть на скрипке без нот. И если ему удалось сыграть чудесную мелодию, значит...
- Значит, в кустах запрятан граммофон?
- Вот именно. Вопрос: где эти кусты?
- И мне вы предоставляете сомнительную честь поиска этих кустов? – задумчиво проговорил Холмс.
- Именно, - без тени смущения кивнул наш гость.
И Холмс ещё не ответил, а я уже знал, какое он решение принял.
- Расскажите-ка мне поподробнее об этих письменных работах, - наконец, сказал он. И это уже было началом расследования.
- Я устраиваю их для проверки знаний каждые две недели, - начал Поппис, и снова, едва речь ушла от человеческих отношений в область чистого повествования, она сделалась у него ясной и чёткой, без каких-либо заминок и неточностей. – Оценки, полученные за них, собственно, и служат основой для общего суждения об успехах того или иного ученика. К тому же, успевающим начисляется некоторая денежная сумма от типографии. Задания я выбираю наугад из различных задачников, которых у меня целая библиотека. Сложность приблизительно подбираю под средний уровень учащихся.
- То есть, для учеников, успешных выше среднего, они трудностей не представляют?
- В общем, нет. Ведь это всего лишь ремесленное училище, а не университет. Но Коммомод не просто ниже среднего, мистер Холмс. Коммомод – завзятый, классический лентяй. Говорю вам, я совсем уж было собирался избавиться от него, а теперь он претендует на стипендию и получит её в обход более старательного, но, возможно, менее способного от природы ученика. Разве это справедливо?
- Ну что ж, - проговорил Холмс. – Я берусь за ваше дело. Только мне придётся для начала встретиться с вашей дочерью.
- Ну что ж... – в голосе Попписа послышались определённые колебания.
- Наш разговор может показаться вам... э-э... нескромным.
Я разозлился и, не удержавшись, хлопнул ладонью по столу - не хватало, чтобы Холмс заразился от Попписа этим его ханжеским блеянием.
Оба вздрогнули и посмотрели на меня – Поппис диковато, а Холмс с виноватой улыбкой.
- Простите, - смутился я. – Я только хотел сказать, что расследование и скромность трудно уживаются обыкновенно. Если человек что-то скрывает, скромностью его не взять. Нет, не взять, - повторил я, окончательно смутившись под их взглядами.
- Отлично сказано, - помолчав, проговорил, наконец, Холмс. – Мой друг совершенно точно выразил мою мысль, мистер Поппис. Так, что если какие-то соображения останавливают вас...
- Нет-нет, - поспешно спохватился клиент. – Вы, конечно, встретитесь с Элис и спросите её обо всём, о чём нужно. Назначьте время, прошу вас.
- Зачем медлить? Отвезите нас теперь.
По-моему, ему не хотелось. Но и отказаться он не мог.
Мы вышли из дома и сразу попали в объятья ветра. Пока нашёлся экипаж, я уже продрог до костей. Да ещё к тому же Попписы жили на самой окраине города. По скользкой дороге экипаж еле тащился.
- К концу путешествия, - шепнул я Холмсу, - я или замёрзну, или усну. А ещё вернее, усну и тут же замёрзну.
- Крепитесь, - шепнул он в ответ. – Единоборство со школяром того стоит.
Эллис Поппис сама отворила дверь на наш стук, но не успела она этого сделать, как из глубины дома поспешно выбежала женщина средних лет и какоё-то куриной наружности: маленькие глазки, острый нос, пёстрое платье с перьями, туго завитые локоны.
- Кто вы такие, и что... – начала она высоким, тоже каким-то кудахтающим голосом, но, увидев мистера Попписа, отступила.
- Моя сестра, мисс Летиция Поппис, - представил он. – Я вам уже говорил о ней – она присматривает за Элис в моё отсутствие.
Я оценивающе посмотрел на мисс Поппис и понял, что моё начальное предположение о том, что Коммомод мог как-нибудь сговориться с этой строгой дуэньей, никак не оправдано.
Шерлок Холмс учтиво поклонился
- Рад знакомству. Я хотел бы задать вам несколько вопросов, мисс Поппис, если вы не возражаете. Но не в присутствии мисс Эллис.
- Вы можете пройти в кабинет, - предложил Поппис, указывая низкую дверь, за которой оказалась маленькая комната без окон, заставленная книжными шкафами.
Дуэнья последовала за нами, а дочку папа придержал, несмотря на желание последней как-нибудь тоже просочиться следом.
- Ну вот, - сказал Холмс, притворяя дверь. – Итак, вопрос один: где они могли видеться?
- Кто, сэр? – брови дуэньи изобразили недоумение.
- Ваша племянница и Коммомод.
- Они нигде не могли видеться, сэр.
- Он вам не нравится?
- Он мне не нравится. Впрочем, как посмотреть... Кое в чём он мне нравится. Он настойчив в своём желании выстроить отношения с Элис, и мне любопытно наблюдать, к каким он прибегает ухищрениям, чтобы увидеться с ней. И именно поэтому я не стала бы ему помогать – это убило бы всю соль игры.
Эти слова заставили меня другими глазами посмотреть на мисс Поппис. Да и Холмс очень выразительно изогнул бровь:
-Значит, вы относитесь к этому, как к игре?
- А как ещё к этому можно относиться? Дети играют в любовь. Я стараюсь вносить в их игру элемент преодоления – это горячит кровь.
- И к каким они уже прибегали ухищрениям, чтобы обмануть вас?
Мисс Поппис чуть нахмурилась, стараясь освежить свою память.
- Они пытались переписываться. Сначала обычным способом, затем при помощи тайных «почтовых ящиков». Во время прогулки Элис оставляла какую-нибудь невинную записочку в условленном месте. Одно время это были просто фантики от конфет. Но с некоторых пор я очень внимательно слежу, чтобы у неё были пустые руки, когда мы гуляем. К тому же у меня нанят мальчик, который следит в то же самое время за Коммомодом.
- О, - рассмеялся Холмс. – Я вижу, вы поставили дело на широкую ногу.
- Говорю вам, меня это увлекает.
- И вы гуляете ежедневно?
- Да, сэр.
- Всегда вместе, и глаз со своей воспитанницы не спускаете?
- С тех пор, как брат заключил это безрассудное пари, да.
- А всё остальное время?
- Элис дома.
- К ней приходят учителя?
- Зачем? Брат сам обучает её математике, а я – естественным наукам. Что касается языка, его можно и по книгам освоить.
У меня были определённые сомнения в этом, но Холмс спокойно кивнул:
- Вы правы. Я тоже так думаю. Спасибо, мисс Поппис, вы нам очень помогли.
Дежурная, ни к чему не обязывающая фраза. Я подумал, что Холмс ничего в неё не вкладывает. И, действительно, немного позже, когда мы уже покинули дом Попписов и обсуждали результаты своих изысканий, сидя в экипаже по дороге домой, он сказал:
- Всё, что они могут сказать, это только то, что ничего не заметили, и что Эллис и Коммомод не общались. Я в это не верю, Уотсон. Совершенно очевидно, что девчонка сообщала мальчишке предстоящее на письменной работе задание. Поскольку этот Поппис просто брал наугад задачи из задачника, а потом предварительно решал их – накануне письменной, не делая из своих занятий тайны, ей было достаточно узнать и сообщить Коммомоду номера этих задач. Способов сделать это существует масса. Нам просто следует проследить их путь. Но попытка у нас будет только одна.
Накануне предстоящей письменной работы мы с Холмсом разделились – я «повис» на Эллис с гувернанткой, Холмс начал следить за Коммомодом.
- Вечером сравним наши маршруты, - сказал Холмс, - и выясним, где они пересеклись. Это не совсем нашего уровня задача, но... мне забавно, а вам?
- Мне тоже забавно, - заверил я и отправился «на дело».
Мне было нетрудно следовать за своими подопечными – они ни к каким ухищрениям не прибегали. Прошлись обледеневшей парковой аллеей, дыша свежим воздухом, задержались у лавки кондитера, где девочка прилипла носом к большой стеклянной витрине, зашли в писчебумажную лавку и, сделав покупки, отправились домой. Всё это время добровольная дуэнья не спускала глаз со своей воспитанницы, к ним никто не подходил и не заговаривал, она ничего не роняла и не поднимала – словом, никаких попыток вступить в сношения с Коммомодом я не заметил.
Холмсу пришлось труднее. Коммомод подрабатывал посыльным, и мой друг изрядно натрудил ноги, следуя за ним в течение дня. Он вернулся уже под вечер, усталый и недовольный.
- Никаких записок, никаких попыток связаться? – хмуро спросил он у меня. – Я тоже ничего не заметил. Ну и куда вы ходили? Начнём с вас, потому что если начать с меня, так проще просто прочитать путеводитель по Лондону.
Я рассказал.
- Кондитерская лавка, говорите? Не Саймона ли? – насторожился он. – Та, что с огромной стеклянной витриной?
- Она самая.
- Странно, - сказал Холмс. – Коммомод к ней тоже подходил. Стоял и разглядывал лакомства, чуть не уткнувшись носом в стекло. И это единственное место, где их маршруты пересеклись.
- Что удивительного? Все дети – сладкоежки, - пожал плечами я. – Она ничего не роняла, никаких записок, ни с кем, кроме своей няни, не заговаривала – как она могла сообщить ему номера задач, просто постояв перед кондитерской?
- Не знаю, - покачал головой Холмс и потянулся к ещё непросохшему после уличной мороси пальто. – Пойдём посмотрим.
В витрине Саймона было выставлено настоящее изобилие – груды пряников, конфет, фигурного печенья и яблок возвышались монбланами соблазна. Сладкоежка-Холмс даже слегка отвлёкся от нашего дела, залюбовавшись искусно выполненным шоколадным с глазурью лебедем в марципановой короне и с драже вместо глаз.
- Эх, и откусил бы я ему сейчас голову, - признался он. – Весь день маковой росинки во рту не было.
- Ну, купите, да и откусите, - хмыкнул я. – Хотя жалко такую красоту. Наша юная Элис тоже как раз на него положила глаз. Даже пальцем стала водить по стеклу, очевидно забыв, что её учили этого не делать, и её тётя отчитала её за это. Я стоял достаточно близко, чтобы слышать.
- Да? – заинтересовался Холмс. – Мой подопечный, помнится, тоже интересовался именно лебедем – так и прилип носом к стеклу. Ну-ка, зайдём в лавку, Уотсон, - он сунул руку в карман, нашаривая мелочь.
- Плитку швейцарского шоколада, четверть фунта орехов в сахаре и коробку вон тех слив в глазури, - распорядился Холмс, протягивая купюру хозяину – усатому малому с круглым добродушным лицом. – Чудный лебедь у вас в витрине. Мой племянник мне про него все уши прожужжал.
- Племянник? – хозяин продемонстрировал готовность поддержать разговор.
- Ну да, совсем ещё мальчишка, падкий на сладкое. Он служит посыльным в конторе неподалёку. Должно быть, нередко здесь останавливается перед витриной, - и Холмс описал внешность Коммомода.
- Как же, да он перед витриной каждый день останавливается. Ещё и рукавом всегда трёт, чтобы лучше видеть. Подышит – и трёт. Я уж было даже заругаться на него хотел за это – чистоты-то стеклу это как раз не прибавляет.
- Скажу ему, чтоб больше так не делал, - пообещал Холмс. – А скажите, молодая девушка с нянькой тут тоже часто останавливаются? Симпатичная такая девушка в сером жакете с отделкой из беличьего меха. Похоже, мой племянничек не только на ваши шоколадки глаз положил.
- А ведь точно! – развеселился хозяин. – так и есть. Он всегда является сразу после неё – я уж замечал. Но они и словом ни разу не перемолвились. Но только она отойдёт от витрины – глядь: уж он тут как тут.
- Вот бездельник! – восхищённо сказал Холмс и поторопил меня прочь из лавки.
- Хотите орешков, Уотсон? – спросил он уже на улице, сам закинув в рот добрую горсть немудрящего лакомства. – Вкусные.
- Нет, Холмс. Но скажите... У вас такой вид, словно вам всё стало понятно, а между тем...
- А между тем, вам понятно не стало? – рассмеялся он. – Ладно, дома покажу. А сейчас заглянем-ка мы к господину Коммомоду - в его конторе я узнал адрес. Орешки помогут мне обойтись без голодного обморока ещё какое-то время. Зря не хотите. Превосходные орешки, - и он озорно подмигнул.
Мальчишка, как оказалось, жил неподалёку, деля съёмную комнату с целым выводком братьев и сестёр.
- Нам нужно с тобой поговорить, - деловито сказал Холмс после того, как, изучив его визитную карточку, мальчишка уставился на нас вопросительно. – Речь идёт об Эллис Поппис. Ко мне обратился её отец, он подозревает, что твои успехи в математике стоят тебе меньших трудов, чем следует. Отсюда вопрос: тебе, действительно, нравится Эллис? Потому что, если у тебя в отношении неё серьёзные намерения, то вы оба уже не совсем дети и пора прекратить детские игры и взять на себя ответственность хотя бы за свои поступки.
- Вам-то какое дело? – слегка ощетинился паренёк.
- Мне? Я знаю, что задания для письменных работ тебе передавала Эллис, и знаю, как именно она это проделывала. Посредством витрины кондитера, ведь так? А втягивать свою любимую в лживую игру, да ещё когда ей приходится при этом лгать собственному отцу, не слишком порядочно. Потом, за успехи полагается денежная дотация, стало быть, ты ещё и вор.
 Лицо мальчишки потемнело. Я понял, что играя в свою игру и обманывая не слишком, должен признаться, приятного типа, Попписа, он,похоже, не задумывался над более глубокой подоплёкой своих игр. Слова Холмса задели его.
- Я – не вор, - сказал он. – А учиться... Что ж, я мог бы учиться и лучше, если бы мне не приходилось в свободное от учёбы время ещё пять ртов кормить. Боюсь, что я подотстал – математика мне не слишком даётся.
- Поппис считает иначе. Он называет тебя способным, но ленивым.
- Ему так хотелось бы думать, - огрызнулся парень. – лучше списывать всё на чужую лень, чем на собственное неумение объяснить предмет ученику. Кстати, я вас сегодня видел пару раз – вы следили за мной?
У Холмса вытянулось лицо, а я засмеялся.
- Ну, - обиженно проговорил он, наконец, - Я не очень-то и таился...
- Понимаю. Ну и как, - глаза мальчишки хитро прищурились. – Сильно я вам показался похожим на бездельника? За день мы с вами, должно, миль двадцать отшагали. И сейчас я с ног валюсь, а завтра чёртова письменная.
- Ну что ж, - хмыкнул Холмс. – Номера задач тебе известны.
- Что толку, если вы расскажете Поппису.
 Холмс долго молчал, глядя в сторону, потом сунул руку в карман:
-Хочешь засахаренных орешков?
- Нет, лучше бы вы их младшим предложили – они нечасто видят лакомства.
- А для них у меня вот что найдётся, - Холмс вытащил сливы. – Возьми.
Что-то в лице Коммомода дрогнуло. Он поспешно отвёл глаза:
- Спасибо, сэр.
Холмс молча кивнул. Казалось, он продолжает что-то напряжённо обдумывать.
- Ладно, парень, - наконец, проговорил он. – Я ничего не скажу Поппису. В конце-концов, это не моё дело, а моя профессиональная репутация уж как-нибудь выдержит этот конфуз. Смотри сам, как дальше жить. А с математикой могу помочь, если хочешь, конечно. Приходи. Адрес на моей карточке. Пошли, Уотсон.
- Прямо святочная истории, - не выдержал я, - Похоже, у вас острый приступ христианского милосердии, Холмс.
Холмс засмеялся.
- Просто мне не очень понравился Поппис, куда больше мне симпатична его дочка и этот молодой человек. А я привык доверять своим симпатиям. И потом, я в самом деле видел сегодня, как этот парень работает. И не только пешие концы меня поразили. Я видел и слышал, как он разговаривает с клиентами. Чувство собственного достоинства у него, безусловно выражено, но... Вы не представляете себе, Уотсон, как доброжелательно он говорил со всеми, и какая обаятельная у него улыбка, и он улыбался даже когда старик Хэнсом из табачной лавки на углу Оксфорд-стрит - знаете ведь этого скрягу и брюзгу? – при нём трижды пересчитывал сдачу с гинеи, а сдал он одними только пенни и полпенни.
- Но обман...
- Можно превратить в правду и другим способом, - не дал он мне договорить. – Ладно, Уотсон, пошли. Орешки, конечно, хорошо, но я бы предпочёл что-нибудь посущественнее.
- Но вы не объяснили, как именно он...
- Я же вам сказал, объясню дома.
Пришлось мне этим и удовольствоваться.
После ужина Холмс остановился у окна, глядя на ничем не примечательный уличный пейзаж.
- Уотсон, возьмите лампу и подойдите сюда, - позвал он. – Обратите внимание на оконное стекло.
- Ну? – я подошёл. – Стекло, как стекло – ничего особенного.
- Если провести по стеклу пальцем, - сказал Холмс тем самым лекторским тоном, каким объяснял мне обыкновенно свои дедукции. – То никакого видимого следа не останется. А теперь подышите на стекло. Вот здесь.
Я послушался. И на фоне появившегося туманного пятна прочитал: «Доктор медицины Джон Х. Уотсон – не самый догадливый доктор на свете». Холмс, без сомнения, сделал эту надпись пальцем, пока глядел на улицу.
- Вот так она и писала номера задач на стекле витрины, - объяснил Холмс. – А он подходил, дышал на стекло, а потом стирал всё рукавом. Вот так, - и обшлагом рукава своего домашнего халата Холмс уничтожил надпись.
Ричард Коммомод закончил ремесленное училище и получил профессию. Он не женился на Эллис Поппис, но они всегда оставались в хороших отношениях, и Коммомоды, как я знал, позже были частыми гостями в доме Попписа, а жена Ричарда и Эллис сделались подругами. Однажды в добрую минуту Коммомод и Эллис признались постаревшему Поппису и в своём маленьком обмане с письменными работами и витриной кондитерской лавки. Учитель математики был при этом так доволен доказательством своей правоты, что даже не рассердился.