Четырнадцать

Владимир Степанищев
     Четырнадцать число некрасивое. В отелях, к примеру, не бывает тринадцатого этажа, тринадцатых номеров. Чураются люди чертовой дюжины. По мне же, нет ничего хуже числа четырнадцать. Почему?..

     С годами такое становится неважным, но в юности всякий ведет подсчет своим «победам». Сделав тринадцатую «зарубку», я как-то остановился и был ужасно недоволен этим спорным сочетанием цифр. Тринадцатая была хороша. Знойная, горячая девчонка восточных кровей, но вряд ли мусульманской морали. М-да. Пожалуй, даже лучшая в моей жизни. Такому меня обучила!.. Расстались мы столь же бурно, как и сошлись, но уже назавтра я глядел вперед - кто там следующая… Она появилась ниоткуда, из ничего, потому, что я сам, по собственной воле в жизни бы даже не посмотрел бы в ее сторону. Она преподавала нам английский и была старше меня лет на пятнадцать. Английский я не любил. Он просто никак не укладывался в моей голове, в моей памяти. Одни только неправильные глаголы меня просто скосили Но наступили госы. Гос по английскому я бы не сдал никогда. Я купил на все деньги, что были у меня, огромный букет роз и нагло завалился на экзамен. Я просто взял графин с водой и поставил эту красоту на стол перед нею. Я не написал ни строчки по билету, не вымолвил ни слова по-английски и я получил пять. Все. Дело сделано. Уходи, мавр.

- Задержитесь до конца экзамена, - тихо сказала Анна Павловна, расписываясь в зачетке. – Мне нужно вам кое-что сказать.
Чего ей нужно мне сказать? Экзамен сдан. Больше я ее не увижу и она мне совсем теперь не нужна. Однако, из благодарности за совсем незаслуженную оценку, я остался. Сходил попить пивка с троечниками, похвастал, как я ловко провернул госэкзамен лишь букетом цветов, чем вызвал восторг студенческой пивной публики и, дождавшись последнего сдавшего, вошел в лингафонную аудиторию номер 14 (знак судьбы?).

     Анна Павловна была женщиной красивой. Я на это до тех пор не обращал внимания – не та возрастная категория, почти ровесница моей матери, преподаватель, но было ей тридцать пять. Она носила короткую, почти мальчишескую стрижку каштановых волос, отчего казалась моложе своих лет; шея, хоть и несла на себе отпечаток возраста, была, тем не менее, стройна и высока, весело вздернутый носик и конопушки еще больше приближали ее к возрасту студенческому; довершали портрет весьма даже озорные зеленые глаза. Все это я заметил только тогда. Она больше не была для меня преподавателем, что, видимо, и разрешило мне впервые взглянуть на нее, как на женщину. Она сидела на подоконнике, положив ногу на ногу и я, тоже впервые, заметил, что и ноги у нее весьма хороши. Она держала в руках мой букет и, закрыв глаза, просто дышала им.
- Вызывали, Анна Павловна?
- Во-первых, Аня. Я больше тебе не преподаватель. Во-вторых, говори мне ты. Ну и в-третьих, не вызывала, а звала.
Она положила букет на подоконник, встала, медленно прошла мимо меня к двери и провернула ключ в замке. Затем подошла ко мне со спины и стала гладить меня по голове, по плечам, обняла меня за талию и прижалась грудью к спине. Руки ее скользнули к ремню. Она его расстегнула, расстегнула и пуговицу, молнию…

     Секс на столе с преподавателем можно было бы занести в свой личный зал славы, да только мне, спустя столько лет, об этом вспоминать как-то не очень. Господи! Неужели всего лишь букет роз? Скажите, девочки, цветы правда на вас так действуют? Я соглашусь – иные цветы очень эротичны. Ирисы, к примеру, вообще даже и порнографичны, настолько они напоминают раскрытое, готовое к зачатию влагалище. Об этом вы думаете глядя на цветы, нюхая их? О зачатии?
В общем, опустив возраст, несколько несвежую уже кожу, мне было хорошо тогда. Мы даже сделали это четырежды и при всяких пикантностях, но напрасно я думал, что это разовая расплата за пятерку. Аня совершенно сошла с ума. Она жила совсем рядом с институтом и просто-таки заставила меня переехать к ней. Это здорово, но меня впереди ждали и пятнадцатые, и шестнадцатые, и двадцатые. К тому же, не оставляла мысль, что я сплю почти что с матерью. Однокашники, вначале аплодируя мне, стали теперь и посмеиваться. Надо было разрубить этот гордиев узел.

- Аня, нам нужно расстаться, - решился я после ужина.
- В смысле? – совсем и не поняла Аня, моя посуду. – Ты куда-то едешь?
- Нет. Я говорю расстаться совсем.
- Как? – раздался звон разбившейся о раковину чашки. – Как совсем?
Аня медленно повернулась и сокрушенно присела на край табурета. В глазах ее стояли слезы. Она побледнела так, что даже конопушки ее побледнели.
- Ты же говорил, что любишь меня.
- Говорил, - опустил я глаза. – Но, Аня, мне двадцать. Моей матери тридцать восемь. Понимаешь?
- Понимаю, - будто в забытьи проговорила она. – Мы стали бы подругами. Мы бы обе о тебе стали заботиться. Это разве плохо?
- Одумайся, Ань. Она никогда бы не приняла тебя, как подругу. Она мать. Разве этого она хочет для сына?
- Этого, это, в смысле, меня?
Голос ее будто ничего и не выражал. Совсем без эмоций. Но было в этом спокойствии что-то пугающее.
- Хорошо. Иди.
Она медленно встала и пошла к двери кухни.
- Нет, - обернулась она. – В последний раз. Прошу тебя, Алеша.

     В последний раз – это фигура речи, это… Знает ли кто из вас, что такое для женщины это вот «в последний раз». Четырнадцать! Я насчитал четырнадцать. Так получилось, что я считал. Кроме количества «зарубок», другим предметом хвастовства юнца является количество эякуляций за ночь. Подсчет ведется как бы сам собой, подспудно. Сколько раз кончила она? Да она и вовсе не прекращала кончать. Вся постель была мокра насквозь. Но все ли на этом?

     Отпустила она меня спокойно. Просто поцеловала в щеку и сказала «прощай». Но вот наступила сессия. Квантовую механику я знал, как Ландау – два. Теорию полей чуть хуже, но - два. Нейробиология – два. Профессора молча выслушивали мои вполне исчерпывающие ответы по билетам, одобрительно кивали и… ставили два. На третьем «банане» я все-таки понял, в чем дело. Трудно представить, что она им наговорила, как склонила к такому саботажу таких очень разных, но добропорядочных ученых. Спала с ними? Другого объяснения мой развратный ум мне не предлагает.
- Я ждала тебя, - открыла она дверь, - я знала, что ты вернешься. Ты ведь любишь меня. По-настоящему любишь.
- Аня, - волновался я. – прекрати это делать со мной.
- Что, милый? Что прекратить делать? – прикидывалась овечкой Аня.
- Ты завалила мне сессию. Из-за того, что я ушел? Да? Вот я вернулся. Не делай этого больше.
- Не делай этого больше и ты, Алеша. Проходи, раздевайся.


     Женщины. Спустя столько времени, забыв все те ужасы (я говорю ужасы, потому, что тогда мне все так и представлялось), я им аплодирую. Любой ценой, любыми средствами, но добиться своего. Если бы женщина не была бы «заточена» на детей, не было бы в мире лучших ученых, чем они. Никакая одержимость наукой мужчины не сравнится с одержимостью мужчиной женщины.
     Как все разрешилось? Она родила и…, представьте, отпустила меня. Только вот подсчета больше я не вел. Женщины были и даже в достатке, но свой отсчет я закончил на числе четырнадцать.



5 июня 2011 года.