Каждое сновидение - это театр или кино в самом себе. Даже в бодрствующем состоянии мы продолжаем видеть сны без перерыва 24 часа в сутки. В то время, как наше сознание можно уподобить зеркалу, отражающему лишь часть сознания, сон отражает сознание полностью. Во снах наиболее полно отражается не только действительность, но и глубинная сущность человека. Человек не сможет выжить, если хотя бы на секунду прервется его способность видеть сны. Все наши воспоминания и мысли - осколки той полной картины, которая дается нам в наших сновидениях. Сон - безошибочный инструмент познания. Каждый сон - это мнение , которое природа высказывает о человеке. Мир сновидений это часто компенсация недостаточной задействованности в реальной жизни. Сон - это самый точный указатель диагноза того, что необходимо спасти немедленно. Человек, неспособный запоминать сны, не в полной мере принадлежит себе. Для мудрых сон - откровение о том мире, в котором они живут. Что сон говорит? Что советует предпринять? Когда? Вещие сны - реальность. Чем больше автор эмоционально задействован во сне, тем более верна картина сна. Та сцена из сна, которая наиболее запоминается, наиболее правдиво говорит о вашем состоянии.
Я считаю, что есть нечто общее между телевидением и сновидением: и там, и там я вижу образные картин. Однако, если телевизор – это техническое изобретение, то сновидения никто не изобретал, и существуют они с появлением на Земле человека. Можно лишь догадываться о том, что именно снилось первобытному человеку. Все же, скорее всего волнующие и опасные эпизоды охоты на мамонта и диких зверей, рыбная ловля, сражения с враждебными племенами, связанные с утратой сохранением огня, пропажа родового тотема. Ну, а мы в своих снах словно проживаем по ночам другую, параллельную жизнь. Иногда нелепую, иногда до удивления реалистичную, иногда пугающе пророческую.
Мне очень часто снятся изумительной архитектуры дворцы, античные пышные храмы. Во сне я представлял, что эти архитектурные чудеса находятся где-то за городом и надо будет непременно сходить туда, чтобы убедится в их реальном существовании. Но, отряхнув с себя сон, я огорчался тем, что это только сон. А еще на ум приходила мысль, замешанная на сожалении о том, что если бы я был архитектором, то смог бы перенести эти изображения на ватман. И я прослыл бы талантливым архитектором.
Порой мне снятся родственники, ушедшие в мир иной. Но почему-то они являлись непременно в ненастную погоду - в дождь или снег.
Снятся политические деятели, художники, писатели, композиторы. Лишь изредка мне удавалось завести с ними разговор. Любопытная деталь - тираны Ленин и Сталин снились несколько раз, но во сне они представлялись не упырями и вурдалаками, какими были в жизни, а эдакими добродушными и добренькими дяденьками. Ну совершенно безобидными и даже симпатичными. Вот уж поистине везет злодеям не только наяву, но и во сне. Все - эти Тамерланы, Наполеоны, Ленины, Сталины и Гитлеры, уничтожившие миллионы людей, у нынешних потомков вызывают любовь и поклонение.
Мне очень часто снятся тревожные пугающие сны о бомбежках, во время которых все вокруг превращается в ад. А еще, что я очутился в оккупированном немцами городе и я попадаю в плен, хотя в реальной жизни я никогда не попадал в плен или на территорию, занятую врагом. Всякий раз, просыпаясь, я с облегчением вздыхал, что это было только во сне. Еще снилось, что я опаздываю на поезд и остаюсь без вещей и денег. Снилось и то, что я не могу у школьной доски решить математическую задачку.
Было немало увлекательнейших снов, но если я, проснувшись, не заносил их на бумагу, они рассеивались, словно предутренний туман над рекой. Здесь я помещаю рассказ о некоторых записанных мною снах.
МОЛОДЫЕ СНЫ
Я в саду подхожу к девушке. Взял ее за руку. Ответив на мое желание, она, улыбнувшись, произнесла лукаво:
- Разве с этого начинают?
- Я исправлюсь, - сказал я, воодушевляясь.
Я крепко обнял ее, поцеловал и начал дерзко ласкать обнаженную грудь, крутые бедра.
- Угости меня! - сказала девушка тоном первобытной Евы.
Я снова подхожу к старому дереву, срываю несколько крупных желтых слив и подаю ей.
Я зачем-то впадаю в назидательный тон и предостерегаю ее от случайных знакомств. Это звучит неуместно, по-отечески наставительно.
- Нельзя быть легкомысленной, - говорю я.
На что девушка отвечает так:
- Я отдамся только тому, кого сильно полюблю.
Эти ее слова я расцениваю как поощрение, и они вселяют в мою душу надежду не только на сиюминутное обладание ею, но и на продолжительный роман в будущем.
И в эту минуту, когда я предвкушаю близкое обладание, девушка растворяется, словно дивный мираж в пустыне.
ВОЖДЕЛЕННОЕ ОБЛАДАНИЕ
Мимо меня портье проносит бежевого цвета большой кожаный кофр. Неужели она уезжает от меня? Этого нельзя допустить. Ни в коем случае.
Появляется она. В бежевом же дорожном плаще. Подходит, кладет руки мне на плечи. Прижимается ко мне всем своим восхитительным телом, и затем произносит щемяще-горькие слова:
- Как жаль, что наши отношения не сложились!
Эти ее слова потрясают меня со страшной силой.
Сейчас она уйдет, и я больше никогда больше не увижу ее! Никогда!
Я в отчаянии кричу кому-то:
- Сейчас же отнесите ее в мою постель!
И вот мы обнаженные в постели. Я ощущаю ее всеми клеточками своего тела. Ее упругую грудь. Ее напрягшийся живот. Ее нежные бархатистые бедра. Всю-всю, знакомую до мельчайших интимных подробностей. И мы сливаемся в единое целое. Неземное блаженство охватывает меня, и сердце готово разорваться на клочки.
СОЖАЛЕНИЕ
Я иду по улице незнакомого мне города.
Мимо меня проходит моя бывшая любовница в сопровождении какого-то мужчины.
Ее милое лицо несколько потускнело за прошедшее время. Но она по-прежнему обворожительна.
Какая жалость. Теперь ею будет обладать другой мужчина. Я ощутил щемящую боль оттого, что я потерял эту женщину, и отныне она будет принадлежать другому мужчине.
КОСМОС. НЕВЕСОМОСТЬ.
Я вдруг понял и ощутил, что очутился в космосе. В невесомости. И лечу, лечу – не то - вниз, не то вверх, не то падаю куда-то. Никак этого не пойму, потому что в космосе нет ни верха, ни низа. Не то, что на Земле.
Я хорошо знаю, что лечу, и нахожусь в движении, перемещаюсь в пространстве, но почему тогда желтый диск Луны перед моими глазами стоит неподвижно? Непонятно. Но вскоре до меня, моего сознания доходит, что все-таки я не зависаю на одном и том же месте, а приближаюсь к Луне. Довольно с большой скоростью.
Я в космосе, в безвоздушном пространстве. Но почему же я не задыхаюсь? Я на колоссальной высоте, однако, мне нисколько не страшна высота. А только удивительно, захватывающе интересно. Это надо запомнить, говорю я сам себе.
Да, я, конечно, летел к Луне, но опять загадка - почему приближаясь, она нисколько не увеличивается в размере?
И в эти мгновения я соскользнул куда-то вбок и вниз - и очутился на Земле. Меня охватило жгучее разочарование. Мне страстно хотелось продолжать восхитительное ощущение космической высоты, чудесное чувство невесомости и полное отсутствие страха и щекочущее чувство неясного наслаждения.
Я просыпался и вновь засыпал, стараясь вернуть чудесное видение, а, главное, закрепить его в своей памяти. Я хотел снова испытать радость полета, чувство невесомости и счастья, в котором я находился, испытать вновь ту радость, которая распирала мое сердце. Но, увы! Прекрасное не повторяется. То были чудесные мгновения. Неповторимые мгновения. Я заглянул в неведомое и неиспытанное дотоле.
Этот сон приснился мне в предновогоднюю ночь.
ОПАСНОСТЬ. САМА СМЕРТЬ В ОБРАЗЕ ТОЩЕГО ПСА
Симпатичный серого цвета котенок мирно грелся на солнышке. К нему подполз шелудивый, тощий с выпирающими боками пес. Собака нависла над котенком. Постепенно челюсти ее сжимались и пес перекусил горло котенка и его голова обреченно уткнулась в землю.
Я проснулся, и почему-то пришла мысль: вот так и мне когда-нибудь смерть перекусит горло. И так муторно стало на душе.
ЮРИЙ ПОЛЯКОВ
В последнее время из всех современных писателей, мне больше других нравятся произведения Бориса Акунина и Юрия Полякова. Особенно Полякова. Вот он-то и приснился как-то мне. Я знавал его только по фотографиям в его книгах. Он сидел на нашем диване и пытался раскурить сигарету.
- Никак не могу отвязаться от этой вредной привычки! – сокрушенно произнес он.
Я стоял почти у самых дверей, и зачем-то пустился в россказни о себе.
- А вот я без труда очень легко бросил курить. Это произошло после излечения в госпитале на Урале. До войны я курил только во время дружеских попоек - для куража.
Поляков мне на это ничего не сказал.
ЕВТУШЕНКО
Незнакомый человек привел ко мне домой сухощавого старика, опирающегося на бамбуковую палку. Я узнал его - то был Евтушенко. Я предложил ему прогуляться.
Шагая с ним рядом по тротуару, я решил высказать свое мнение о его творчестве.
- Мне нравится ваша лирика, - сказал я убежденно. - А вот поэмы большие, по-моему, вам не удаются. Особенно поэма «Братская ГЭС».
- Я с тобой не согласен! - возразил Евтушенко. - Там есть хорошие места.
И он очень выразительно процитировал две строфы.
Мы зашли в магазин, и он купил бутылку «Столичной», отказавшись от сдачи, которую ему протянул продавец.
Мы с ним прошли в сквер, где по вечерам пенсионеры забивают «козла» в домино. Евтушенко по-простецки привычно распечатал поллитровку, и разлил водку по бумажным стаканчикам. Когда только он успел взять их у продавца магазина.
Мы выпили, не закусывая.
- Какова цель вашего приезда в наш город? - официальным голосом спросил я.
- Прогуляться! - односложно произнес он, удивив меня этим неуважительным нелепым ответом.
Я было хотел осведомиться у него, почему он избрал такой псевдоним, и какова его настоящая фамилия, но вместо этого задал дурацкий вопрос:
- Вам нравится воздух в нашем городе?
- Нет! - брякнул коротко Евтушенко.
Я огорченно вздохнул, мысленно согласившись с ним.
- Вы долго пробудете еще в нашем городе? - продолжал я назойливо допытываться.
- Еще три дня. Здесь я познакомился с одной весьма симпатичной поэтессой. Стихи у нее неважнецкие, но сама она представляет определенный интерес, весьма специфического свойства. Хочу вспомнить молодость!
- А потом можно будет проводить вас к поезду?
- Не возражаю.
Мы выпили по второй. Видимо водка произвела определенное воздействие на престарелого поэта, поскольку лицо его помолодело.
- Вы очень хорошо выглядите! - неуместно похвалил я его. - Вам, наверное, шестьдесят?
- Шестьдесят один.
Он стал прощаться, и мы расцеловались в губы.
Проснувшись, я подумал:
- Какой пошлый пустой разговор! Ну, точь в точъ, как телевизионные передачи с воспоминаниями о покойных знаменитостях.
ГОРЬКИЙ
Огромный актовый зал ярко освещен софитами киношников. В зале именитые литераторы. Все терпеливо ждут опаздывающего великого писателя Горького. Сдержанный гул, напоминающий жужжание пчелиного роя.
Вдруг все встают, приветствуя появление великого пролетарского писателя. Горький здоровается со всеми, окая по-волжски.
- Великодушно простите старика за опоздание, - говорит он застенчиво. - Теневые стороны цивилизации - чрезмерное обилие автомобилей с неизбежными пробками на улицах. Усаживайтесь, пожалуйста!
Я выскакиваю на сцену, где за столом угнездились члены президиума. Мне поручили произнести приветственное слово в честь прославленного гостя, но у меня все слова приветствия вылетели из головы. Хотя я два дня зубрил их и знал назубок. Вместо этого я раскрываю рот и, к собственному ужасу, произношу поганые пошлые словеса:
- Алексей Максимович, я вас не узнал. Богатым будете!
Зал взрывается бурными аплодисментами, будто я произнес невесть какую премудрость.
ЛЕНИН
Он мне приснился в третий раз. На уличной скамейке сидит лысый старикашка в синем женском пальто, застегнутом на все бронзовые пуговицы - до самого подбородка.
Я подхожу к нему и участливо спрашиваю:
- У вас по-прежнему болит голова?
Ленин ничего не ответил. Лицо его искривилось в болезненной гримасе, после чего он заулыбался беспомощной старческой улыбкой. Вместо того, чтобы продолжать расспросы, я поспешил на соседнюю улицу, откуда слышались новости из репродуктора. Когда я вернулся, Ленина уже не оказалось на скамье.
СТАЛИН
Он по привычке прохаживается по кабинету. На нем военный френч цвета хаки. В кавказские мягкие сапоги вправлены серого цвета брюки с красными маршальскими лампасами.
За пишущей машинкой сидит секретарша. Сталин подходит к ней.
- Даша, как думаешь, я правильно оделся?
- Иосиф Виссарионович, в кабинете можно ходить и так, а вот коли выйдете из Кремля на улицу, надо брюки на выпуск, поверх сапог.
- Ты так думаешь?
С этими словами Сталин выпускает брюки на голенища сапог.
- А теперь, Даша, назови мне фамилии еврейских врачей – женщин.
- Я дам вам напечатанный список, Иосиф Виссарионович!
- А фамилии еврейских врачей-мужчин у тебя имеется?
- Да, у меня все заготовлено с вечера. Мне кажется, Иосиф Виссарионович, один человек неправильно затесался в списки.
- Как его фамилия?
- Лейбович Абрам Исаевич, Иосиф Виссарионович.
- Фамилия явно подозрительная. Пусть на всякий случай останется в списке. По отношению к врагам государства надо проявлять особую бдительность. Лаврентий ошибается редко!
БОМБЕЖКА
Словно мошкара, налетели немецкие самолеты. От них все небо потемнело, словно туча заслонила солнце.
От самолетов сверху на землю посыпались, словно град, бомбы. Повсюду прогремели взрывы, земля фонтанами поднялась в воздух. Одна бомба разорвалась рядом со мной. На меня полыхнуло огненным жаром, словно из доменной печи. От нестерпимого жара я едва не расплавился.
Я проснулся в холодном поту. А дня через два снова приснилась бомбежка. Но где-то за городом. Только зарницы сполохами. И отдаленные раскаты грома, будто во время грозы.
ДИВНОЕ ЗРЕЛИЩЕ
В пьесе Антона Павловича Чехова меня покоробила реплика дяди Вани о небе в алмазах. Такое пышное литературное сравнение было, вроде, несвойственно писателю-реалисту. А между тем я убедился в справедливости этого образа, когда однажды в лесу, после ливня, ночью увидел на небе мириады звезд, словно омытых небесной влагой и неимоверно сверкающих. Возможно, эффект усиливался тем, что сложились как бы театральные условия: деревья образовали широкое кольцо, и небесный купол выглядел темно-синим озером, в котором роились алмазы. Впечатление это, видимо, было настолько сильным и необыкновенным, что врезалось в мою память на всю жизнь. И даже перешло в сновидения. Это дивное зрелище мне приснилось дважды. И каждый раз оно было настолько явственным, будто все происходило наяву. Все то же темно-синее озеро в кольце верхушек высоких сосен, на поверхности этого озера играли, сверкали, лучились омытые дождем алмазы. То был беззвучный хор светил, музыка, вызывавшая восторг и ощущение необычайного счастья.
ЛЮБИМАЯ МАМА
Почему-то отец и мать мне снятся очень редко. Когда это случается - я имею в виду явление мамы - я замираю от необыкновенно волнения.
И вот я вижу наш дом на берегу мелководной реки Ингулец. Мелководной, прозрачной и чистой. Почему-то нет передней стены у дома, словно в театральной декорации.
Я подхожу вплотную к дому. На правой стороне в кресле сидит женщина. Она что-то вяжет, перебирая поблескивающими спицами. Лицо ее неразличимо, но я уверен, что это моя мама.
Вдруг разражается гроза. Сверкают ослепляющие глаза молнии, гремит нешуточный гром. Одна злобная молния ударяет в дом, В ослепительном синем свете отчетливо видно, как вздыбливается кровля, как разлетаются, словно спички, стропила.
Вхожу в развороченный дом, ищу глазами маму, но ее нигде нет. Не осталось ни одной молекулы, не сохранилось ни единого атома. Ничего! Пустота...
Проснувшись, пытаюсь разгадать смысл этого ужасного сна. Но у меня ничего не получается. В противоположность библейскому Иосифу, умело разгадывавшему многие сны - в том числе, сны фараона, что позволило Иосифу занять высокий пост в Египте.
СНОВИДЕНИЯ ВЕРЫ
Иногда моя жена Вера вспоминает свои детские сны. Когда ей было девять лет, ей приснилось, будто покойный отец забрал у нее из рук одну из девочек-близняшек, завернутую в белую простыню. Когда рассказала под свежим впечатлением сон свой маме, та горько зарыдала, предчувствуя беду. И действительно - вскоре дитя умерло. А другая девочка-близнец дожила до глубокой старости.
Вера тяжело болела после ненужной операции по удалению заболевшей почки. И вот из ее родной Катериновки пришло письмо от матери. В своем письме та сообщала, что ей приснился черный монах, который перешел дорогу Вере. «Ты будешь жить, дочка», - так растолковала свой сон мать. Сон сбылся. Вера выздоровела.
А еще Вере приснился сон, будто ее покойный муж Игорь лег к Вере в постель и возложил на нее свою руку. Несмотря на то, что Вера любила покойного мужа, она резко сбросила с себя его руку. Это было во сне. А наяву она поняла, что стряхнула с себя саму смерть.
РЕВНИВОЕ ПОДОЗРЕНИЕ
Я сижу с покойной женой за столом на кухне.
- Знаешь, Яков, вечерняя школа отправляет меня в командировку в Беловежскую Пущу.
- Зачем ты врешь, Валерия? Кому взбредет в голову отправлять учительницу в далекий край?
- Так решил педсовет.
- Не вешай мне лапшу на уши! Ты снова хочешь взяться за свои штучки. Мне надоели твои фортели. На этот раз учти, я больше терпеть не стану. И если ты все же отправишься в эту Беловежскую Пущу, то там и останешься. Я подам на развод!
ВРАГ ОККУПИРОВАЛ ГОРОД
Я очутился в оккупированном немцами чужом городе. На улицах пустынно. Только в отдалении, в трех местах, кучки людей, словно овцы жмущиеся один к другому. Среди них нет мужчин. Только женщины и дети. Я хочу спасти их, и отправить ...в Японию. Почему в Японию - не знаю. Но мне это не удастся, так как поблизости нет самолета.
В занятом врагом городе витает страх. Страхом пропитаны стены домов с пустыми глазницами окон. Страхом пропитаны тополя. Страхом пропитана булыжная мостовая.
Я двое суток не ел, зверски проголодался. Пытаюсь скрыться, но в какую бы улицу я ни убежал, все они упираются в тупики. Ужас сжимает мое сердце.
ТЮРЬМА
Сижу в сырой камере без окон. Кто меня взял в плен - не знаю. Немцы это или палестинские террористы - не знаю. Все равно плохо.
Все меньше времени остается до того времени, когда за мной придут. Я хотел бы уменьшиться, забиться в нору. Но это невозможно.
Я содрогаюсь, представляя, каким пыткам меня будут подвергать палачи. Я цепенею, вспомнив, как палестинцы забили прутьями и палками двух израильских солдат, сбившихся с пути и ошибочно забредших в арабское поселение. Они со звериной иступленностью линчевали молодых ребят. Меня ждет та же участь...
И тут я просыпаюсь. Как хорошо, что это только во сне и можно проснуться.
ВЫБОРЫ ПРЕЗИДЕНТА НА УКРАИНЕ
Этот сон приснился мне накануне выборов на Украине. Тогда все только и говорили об этом.
Будто за столом, покрытом оранжевой скатертью, восседает пан Ющенко и в тетрадь ученическую записывает в свои сторонники молодых парней. Потом он берет в руки газету и начинает внимательно ее читать. Я замечаю, что газета надорвана и в ней зияет дыра.
В огромном окне видно, как на улицах, запруженных народом с оранжевыми стягами, волнуется народ. От толпы резко отделяется пан Янукович. Он в белоснежном костюме. Рядом с ним идут двое охранников, они шашками срубают невидимые сорняки. Вдруг пан Янукович привселюдно срывает с себя костюм и предстает перед народом голым. Тело его постепенно становится малинового цвета.
Проснувшись, я вспоминаю стихи Павла Тычины:
На майдани, коло цэрквы, рэволюция идэ.
Хай чабан уси гукнулы, за отамана будэ.
Зашумило, загудило, тилькы прапоры цвитуть.
На майдани пыл спадае, замовкае рич.
Вэчир.
Нич.
СОН ВАЛЕРИИ ЛАВРОВОЙ В ЕЕ СТИХОТВОРЕНИИ
Однажды мне приснился страшный сон.
Как будто в поле диком и пустом
Меня внезапно окружила
Толпа зловещих мертвецов.
Их дикий крик, звенящий, как металл,
Тоской и страхом душу наполнял.
В пустых глазницах тлела злоба,
Звериным был зубов оскал.
И с омерзеньем ощутил я вдруг
Холодное прикосновенье скользких рук.
Они ко мне все ближе подступали,
Теснее становился круг.
От них не спрятаться и не уйти,
Но чтобы жизнь свою злосчастную спасти
Я мертвецом обязан притвориться,
Таким же точно, как они.
Но как горячий блеск в глазах унять?
И разум погасить, и душу смять?
И как себя ничем не выдать,
подобно им жестоким стать?
Я вижу себя на улице какого-то города. Над крышами многоэтажных зданий появляется плоская платформа летательного аппарата с перекошенными стояками. На платформе, широко по-полицейски расставив ноги, стоят вояки. На платформе незаметно никаких моторов или турбин, однако она плывет по воздуху легко и беззвучно. До моего сознания вдруг доходит ужасная мысль о том, что я отбился от своих и нахожусь в оккупированном врагами городе. Что у меня нет оружия, что я в красноармейском обмундировании, которое меня выдает с головой, и я стою на тротуаре, у всех на виду. Надо немедленно бежать из города! И вот я уже за городом. В густом кустарнике, неподалеку от шоссейной дороги. Из своего укрытия вижу вражескую колонну, движущуюся по шоссе. Топают немецкие солдаты в зеленой форме с автоматами наперевес. Тяжело ползут за ними танки. Снуют по обочине мотоциклы. Солнечный диск, закопченный поднятой до небес пылью, выглядит стершейся металлической монетой.
Неизвестно, каким образом и почему, я вдруг оказываюсь возле стола, за которым восседают два немецких офицера. Третий немец - я это чувствую - стоит у меня за спиной. Немцы о чем-то переговариваются, лопочут. О чем идет речь я, конечно же, не понимаю, но по презрительно иронической интонации догадываюсь, что это касается меня. Ведь я попал к ним в плен.
В памяти у меня застряло всего лишь несколько немецких слов и фраз: "Верботтен!", "Вас ист дас?", " Данке шон!". Почему-то я озвучиваю одну из них по-английски "Хау ду ю ду!" и ни к селу ни к городу говорю: "Ситдаун, плиз!". Это прозвучало так нелепо, что немцы загоготали. А я принялся внушать немцам, что перед ними не командир, а рядовой. Я настойчиво твердил : "Их бин зольдатен, их бин зольдатен!". Но эта постыдная ложь нисколько не облегчила моей участи. Один из офицеров, сидевших за столом, что-то скомандовал и немец, стоявший за спиной, приложил холодное дуло пистолета к моему виску. Выстрела я не услышал, но мое тело стало медленно оседать вниз. Я лежал на земле с закрытыми глазами. Неужели я умер ? Но почему тогда я не ощущаю боли? Выходит, и после смерти человек продолжает что-то ощущать. И тут я проснулся. Очень болит голова, сердце учащенно бьется, а на душе мерзко. Почему я лебезил перед фашистами? Неужели я струсил? Какой позор! Даже если это произошло во сне. А я ведь вовсе не трус и доказал это не во сне, а наяву - и в мирное время, и на войне.
Медленно ползет товарняк с "телячьими" вагонами. Он направляется на фронт. Поравнявшись с одной из теплушек я хватаюсь за протянутую мне руку и краем глаза успеваю заметить, что какой-то подозрительный тип швыряет под вагон взрывное устройство. Я немедленно докладываю о6 этом коменданту поезда. К счастью, он находится в вагоне. Окончание этой истории я не узнал, так как проснулся.
Ко мне подошел немецкий солдат в полном снаряжении. С винтовкой и ранцем за спиной. Он спросил у меня: "Оружие и боеприпасы тоже сдавать?". "Разумеется!" - ответил я. Он подал мне винтовку и ранец. Я дружески пожал ему руку и сказал: "Пробирайся к американцам, они более снисходительны к немцам, чем наши. Уцелеешь!"
Его лицо почему-то почернело, словно его вымарали смолой. Солдат ушел. Я расстегнул ранец. Там был пакет с мукой (вспомнил Волховский фронт). А еще в ранце была баночка меда ( неплохо кормят немецких солдат!) и полкурицы - синюшной, неаппетитной.
Этот сон приснился в то время, когда Сталин агонизировал...
Высоко в небе завис самолет. На его борту тяжелобольной Сталин. Он явно обречен, потому что рядом с ним подыхает коршун. У него распластаны крылья, а глаза закрыты тяжелыми складчатыми веками. На следующий день по радио сообщили, что Сталин умер. Впоследствии Сталин эпизодически снился мне несколько раз. Веселый такой, благодушный, с вежливой улыбкой. Будучи великим лицедеем, при жизни он и после смерти продолжал умело прикидываться не тем, кем он был на самом деле.
За столом сидят Ленин и Крупская. Он без своей привычной бородки, в черном фраке. Я спросил у Ленина: "Почему в художественной литературе так неправдоподобно и неестественно отображены участники Октябрьской революции?"
- Поступки их, - продолжал я, - плохо мотивированы. Они выглядят манекенами, а не живыми людьми с присущими им достоинствами и недостатками. Не то, что в "Оводе" Войнич - героям ее произведения веришь.
Ленин не удостоил меня ответом. А Крупская по секрету сообщила: "Володя теперь не посещает партийных собраний из-за слабого здоровья".
Крупская и Ленин удалились из комнаты и вышли на улицу. Я выглянул из окна пятого этажа. Среди прохожих я не увидел ни Ленина, ни Крупской.
Рядом со мной Горбачев. Я советую ему, как лучше составлять и произносить речи.
- Надо, - говорю я, - всячески избегать длинных фраз, строго соблюдать логическую последовательность, чтобы не давать оппонентам повода для критических замечаний. Надо избегать иностранных слов - всех этих саммитов, консенсусов, плюрализмов, адекватностей, электоратов и тому подобного. Ни в коем случае нельзя составлять длинные доклады, они утомляют слушателей, а потому плохо воспринимаются. Для оживления текста нелишне использовать анекдоты, пословицы, цитаты из произведений писателей.
Совсем короткий сон. В стеклянном кабинете во весь рост стоит Ельцин. На него снаружи скептически смотрит генерал Лебедь. Он утверждает, что Ельцин очень болен и плохо выглядит. А между тем, хотя лицо Ельцина и лоснится, словно его смазали вазелином, выглядит он жизнерадостным и бодрым.
Во главе длинного полированного стола восседает Екатерина Вторая. Лицо ее плохо различаю, но уверен, что это именно она. Императрица одета весьма скромно. В таких же скромных одеяниях и разместившиеся по обе стороны стола сановники. Разумеется, согласно чинам и званиям. Обсуждается причина поражения русских войск в турецкой кампании. Вину за это возлагают на командующего войсками. У него татарская фамилия -Хусаинов. Видимо, его ожидает суровый приговор. Я сочувствую неудачнику. И мысленно пытаюсь внушить Хусаинову, чтобы он бухнулся в ноги императрицы и просил пощады.
На белом ватмане начертано тушью единственное слово «Пушкин». Жирные черные буквы почти слились в продолговатый тюбик и только буква "П" возвышается как паровозная труба. На моих глазах тюбик преобразился в морской баркас. Позади него и вокруг - черточками обозначены волны. И только я успел помыслить, какой Пушкин замечательный рисовальщик, как на баркасе появились черные гребцы, картинка ожила, словно стоп кадр на экране телевизора. Зашевелились волны, зашевелились гребцы на баркасе и задвигался баркас. Гребцы дружно взмахнули веслами и баркас поплыл навстречу волнам.
Мне предстоит встреча с моим покойным отцом. Но в комнате, в которой назначена встреча, его не оказалось. Поворачиваю голову влево и вижу сидящего на диване за круглым журнальным столиком мужчину с мертвенно бледным лицом. Безупречен пробор в его белокурых волосах. Я приметил на веке правого глаза темно-коричневую царапину. Да это же знаменитый английский писатель Герберт Уэллс! Я приветственно протягиваю ему руку. Но Уэллс вместо того, чтобы пожать, целует ее, словно это рука дамы. Почему-то меня это нисколько не удивляет. Я весь превратился во внимание, ожидая услышать от писателя нечто поучительное. Но Уэллс не проронил ни слова. Он устало растянулся на диване.
Подхожу к скамье, на которой сидит Чайковский. Присев рядом с ним, говорю как можно вежливее: "А знаете - вы великий композитор! В частности, ваш "Щелкунчик" гремит во всем мире. Не говоря уже о "Лебедином озере". Я не музыкант, но немного разбираюсь в музыке. Я люблю Баха, Моцарта, Глинку, Вивальди, Бетховена. Мне нравятся некоторые джазовые аранжировки по их произведениям. Ваши симфонии тоже аранжируют. Они звучат свежо и современно. А еще мне нравятся аранжировки русских народных песен Листа".
Видимо моя безапелляционная болтовня смутила этого деликатнейшего
из людей. Чайковский поднялся со скамьи и зашагал прочь, постукивая тростью по плитам тротуара. Я кинулся за ним, желая окликнуть, остановить метра, чтобы извиниться перед ним за проявленную бестактность. Но, как на грех, забываю его имя и отчество. Я стал мучительно вспоминать: Модестович? Иоганнович? Леонтьевич?
В сновидениях я встречался с Пушкиным, Толстым, Евтушенко. Но они ни разу не заговорили со мной.
В редакции кустанайской областной газеты я отработал сорок лет. Из них тридцать -ответственным секретарем. Тяжела шапка Мономаха и секретарская ноша тоже. Несмотря на это мне нравилось мое занятие. Поэтому неудивительно, что во многих моих сновидениях отразились специфические редакционные тревоги и страхи. Порой во сне меня бросало в жар, будто я забывал назначить дежурного редактора по номеру и "свежего глаза". Из-за чего придется вскакивать с постели и в глухую полночь топать через весь город в типографию, чтобы подменить их.
Или вот такое. Поздний вечер, а у меня еще не готов макет верстающейся в последнюю очередь первой полосы. И меня, конечно, за это проклинают в типографии метранпаж и верстальщики.
Или еще так. Из Москвы по телетайпу поступает наистрожайшее указание снять две полосы официального материала. А набранного нет ни строки и пуста редакционная папка. Такое часто случалось. А сотрудников в такое позднее время не соберешь. Ситуация безвыходная, хоть караул кричи. Мой предшественник на секретарском посту в таких трагических случаях восклицал: "М-ра-а-а-к!".
Я направляюсь в город. На остановке меня предупреждают о том, что отныне в троллейбусах и автобусах за проезд надо расплачиваться не рублями, а долларами. Может быть, это пока не касается трамваев, размышляю я. Иду к трамвайной остановке. Но вместо трамвая подкатывает паровоз. Машинист паровоза - веселый парень - приглашает меня в кабину. Он доставляет меня к пристанционному складу с товарами гуманитарной помощи. На складе много женщин, расхватывающих платья, юбки, комбинации, шарфы, театральные сумочки, зонтики. Я облюбовал белый шкиперский свитер с высоким воротником. Мне давно хотелось заиметь такую вещь. Но к моей досаде меня опередила какая-то женщина, утащив свитер из-под носа. Разве успеешь за женщинами!
О двух пророческих и удивительных снах рассказала мне вахтерша Эрика Тауриня.
Ее двоюродный брат Феликс работал в карьере, где добывали мрамор. Он постоянно возмущался тем, что рабочие занимались воровством. После одной такой кражи он доложил начальнику имя вора. В отместку Феликс был убит. Матери Феликса приснился сон, в котором сын назвал имя убийцы:
- Пойди на кладбище, - сказал Феликс во сне матери, - и у моей могилы под железным венком найдешь кирпич, которым меня убил Юрис.
Все оказалось так, как сказал Феликс. Мать пришла к Юрису и рассказала обо всем этом. Юрис растерялся и сознался в содеянном. Родня уговаривала мать подать на Юриса в суд, но та отказалась, говоря:
- Не буду я никуда ходить. Бог ему судья! Пусть свершится божий суд!
И он свершился – убийца погиб в автомобильной катастрофе.
А вот другая история. Две девицы влюбились в одного и того же парня. Девушка, которая пользовалась у него меньшим успехом, пригласила парня и более удачливую соперницу к себе в гости. Пили вино, ели пирожные, танцевали. Хозяйка вечеринки подзадорила парня, мол ему слабо встать на подоконник при раскрытых окнах. А когда тот попытался доказать обратное, завистница столкнула его с пятого этажа.
Матери погибшего парня приснился сон, в котором он сказал, что его столкнула с подоконника Мундра. Та не стала отпираться. Ее посадили.
Администрация дома отдыха решила устроить мой творческий вечер. Меня приятно удивило это. Я согласился. Для начала прочитаю несколько юморесок, а потом лирический рассказ. Но обязательно с музыкальным сопровождением.
Я пришел в клуб, открыл крышку пианино, взял несколько звучных аккордов. Что ж, инструмент не расстроен, как это часто бывает, и это меня порадовало. Уверен, вечер пройдет хорошо.
В Кустанае мне часто снился один и тот же сон. Будто за городом я вдруг обнаруживаю дивной красоты православный храм. Откуда он появился? Его ведь здесь не было! Я долго любуюсь им, стараясь запомнить отдельные детали. Словно я архитектор и мне это может пригодиться в работе. Я говорю себе: “Надо обязательно запомнить это место и на другой день снова прийти сюда.” До октябрьского переворота в Кустанае, как рассказывают, действительно был великолепный собор. Он стоял на центральной площади и его купол был виден далеко окрест. Но недоумки решили взорвать его, а добытый добротный кирпич употребить на строительство здания обкома партии и городской бани.
После смерти людские души якобы витают в эфире. Быть может, нечто подобное происходит и с разрушенными храмами. Образы их являются в наших снах.
Ночью я бреду босой по пыльному тракту мимо кукурузного поля. Слышу жестяной шорох сухих кукурузных листьев под порывами степного ветерка. Тот же ветерок приятно холодит мое воспаленное лицо. От яркого лунного света степная дорога отливает кованым серебром. Она протянулась до самого горизонта, за которым темнеют силуэты изб и деревьев. Полная луна всегда вызывала в моей душе непонятные волнения и восторг. И я закричал во всю мочь: "Люди, посмотрите какая вокруг красота!" Но возникшие на дороге люди не внимают моему зову. Они бесшумно прошествовали мимо меня и вскоре скрылись вдали.
От горизонта до горизонта разлилось громадное озеро. Луна зашторена серым пологом. Но от рассеянного света, исходящего от непонятного источника, водная гладь блестит и светится, а я нахожусь в свободном парении над этой сияющей гладью. Невесомый и бесплотный, словно дух. Я совсем не ощущаю своего тела, но я все вокруг хорошо и отчетливо вижу.
Я испытал истинное наслаждение от этого плавного полета, вернее - парения. Подобное сновидение повторилось еще раз. И снова я испытал удивительное трепетное состояние тихого счастья от бестелесной невесомости и парения в вышине. Но в этот раз подо мной простиралось не озеро, а широкая река. И как в тот раз, хотя не видно было ни солнца, ни луны, вокруг было светло. Ну, не совсем светло, а как бы при светлых сумерках. Очень медленно скользя в вышине, я отчетливо различал оба берега, гибко колышущиеся растения под водой, голых мальчишек, нырявших в реку с высокого левого берега. От реки веяло целебной свежестью и запахом, присущим не реке и не озеру, а только морю. Я жадно вдыхал этот будоражащий запах и никак не мог надышаться.
После того, как я проснулся, долго еще находился под впечатлением пребывания в неведомом мире. И долго не покидало меня ощущение необычной свежести и счастья.
Я стою в коридоре у открытого окна спального вагона. Ветер приносит свежий запах скошенного сена и полыни. Рядом со мной попутчик из соседнего купе. Поезд движется медленно и перед нашими глазами разворачивается панорама города. Жаркое июльское солнце ласково освещает белые одноэтажные домики, зеленые купы деревьев.
Я говорю спутнику, что в этом городе я родился. И что не был здесь более шестидесяти лет. Я с удовольствием вспоминаю, что город был чистым, уютным, с дощатыми тротуарами, голубоватым булыжником мостовых, черепичными крышами, увенчанными шпилями. Воспоминания взволновали меня, но на попутчика этот рассказ не произвел никакого впечатления. Я и мой молчаливый попутчик очутились вне поезда (во сне это совершается без всяких переходов и объяснений), где-то в степи. Перед нами открылось страшное зрелище: местность до самого горизонта была устлана трупами кенгуру и сайгаков. У всех были закрыты глаза. Кто их убил? Зачем?
В своих сновидениях я часто вижу себя выступающим перед большой аудиторией. На стадионах, площадях, в театре. При этом я не испытываю ни робости, ни страха. Мне доставляет удовольствие овладевать вниманием людей, отвечать на самые провокационные вопросы, мимоходом парировать иронические замечания. Я даже любуюсь своим остроумием и находчивостью и в то же время снисходительно отношусь к этой своей слабости.
В жизни я никогда не был актером. А во сне испробовал и эту профессию. С несколькими актерами каким-то лабиринтом пробираюсь к сцене.
Я почему-то знаю, что нам предстоит играть в спектакле Грибоедова "Горе от ума". Причем сходу, без репетиций.
- Вот если бы Пушкин, - думаю я, - из него хоть что-то помню. Например: "Довольно стыдно мне пред гордою полячкой унижаться!", "Седьмой уж год я царствую спокойно, но счастья нет в моей душе", "Нет правды на земле, но нет ее и выше". Впрочем, из "Горя от ума", тоже кое-что помню: "Грех не беда, молва нехороша", "Злые языки страшнее пистолета", "Как треснулся он, грудью или в бок?".
- Но ничего, - утешал я себя и коллег-актеров, - надо будет чутко прислушиваться к суфлеру. Авось, пронесет!
В обыкновенной комнате, за обыкновенным столом восседает прокурор. Лицо у него сморщенное, как куриная гузка. А кто подсудимый? Оказывается, судят меня. Но сижу я не на скамье подсудимых, а в зале, среди зрителей - ими до отказа забит весь зал. Прокурор бормочет что-то невразумительное. Но мне все же удается уловить существо дела. Прокурор обвиняет меня в "отсутствии этноса". Может быть, он неграмотно выразился, имея в виду " отсутствие этики" в моем поведении, или что-то в этом роде? Нелепое выражение прокурора представляется мне настолько смехотворным, что я начинаю громко смеяться. Смеюсь каким-то неестественным, деланным смехом: “Ха - ха - ха!” Я смеялся все громче и громче. Мой смех заразил зрителей. Они начали хохотать, даже не зная причины моего веселья.
Скольжу по крутому скату крыши. Боюсь сорваться на тротуар и разбиться. В руках у меня рукопись новой пьесы. Ветер вырвал один лист и швырнул его на тротуар. Его поднимает прохожий, подает мне. Я благодарю его. Спустившись благополучно на землю, попадаю на заседание худсовета. Обсуждается судьба моей пьесы. Кто-то из членов худсовета говорит, что мои пьесы уже ставились и что новая пьеса заслуживает того же. Я рад. Как драматург я состоялся и могу продолжать этим заниматься.
Я приехал к кому-то в гости. Выхожу из дома на улицу. Передо мной шеренга высоких тощих тополей. За ними простирается поле. А здесь на земле вповалку лежат люди и лошади. Словно застреленные. Только один конь на ногах. Он вороной, у него длинная шея. У подножья тополей разбросаны охапки сена. Но конь почему-то тянется мордой к сену из стоящего рядом фургона. На сене в фуре стоят три мужика. Один из них с прищуренными глазами вроде усмехается мне. Вдруг все мужчины - и на земле, и в фуре - враз просыпаются, поднимают лошадей, вскакивают на них и удаляются куда-то вправо. Они следуют один за другим, гуськом. А я подумал: “Не надо бы так быстро гнать лошадей после сна. Вредно это для лошадей.” Всадники остановились невдалеке. Я направился к ним узнать, в чем дело. Оказывается, какой-то мальчишка на мотоцикле сбил всадника с конем в овраг. Собралась толпа. Я не стал вникать в суть происшествия. Видимо, выяснение отношений продлится долго.
Я решил вернуться в дом, откуда вышел. Но обратный путь странным образом намного удлинился. Я забрел в переулок, а там три храма из отшлифованного серого мрамора. Храмы украшены барельефами, скульптурами. Зарисовать бы эту всю красоту. “Но это же не наяву, а во сне,” - думаю я. Тем временем наступил вечер, а я в чужом городе, могу заблудиться, и я таки заблудился. Заглянул в другой переулок - опять не то, нет там тополей. Навстречу мне попался охотник с ружьем за спиной, окруженный лающими борзыми. В третьем переулке за накрытым скатертью столом двое мужчин спорили о политике. Женщина принесла им тарелки с закусками. Иду дальше. На открытой веранде сидят две молодые женщины. Рассказываю, что приехал в гости, а фамилию хозяев и номер дома запамятовал. И хотя сейчас лето, не хотелось бы оставаться под открытым небом. Так не могут ли они пустить меня переночевать. Мне из двоих больше понравилась блондинка, но откликнулась другая, менее симпатичная. Она сказала, что у них тесно. Тогда я стал убеждать, что нисколько не обременю их. Посижу на стуле, стану рассказывать забавные истории, скучно не будет. Но мне все равно было отказано в ночлеге.
Пришлось продолжать поиски забытой квартиры. Между тем солнце в последний раз осветило окрестность и скрылось за домами. Я стал спускаться по отлогому откосу. И тут я проснулся, что избавило меня от дальнейших поисков.
От горизонта до горизонта - пустынное ровное поле. Я стою на его краю. Позади меня масса людей. А впереди - на значительном расстоянии - нечто вроде колодезного сруба - высокая квадратная башня. Из недр башни-сруба торчит хищный нос белой баллистической ракеты.
Всадник на черном коне по воздуху подлетает к ракете и нажимает кнопку пуска на пульте. Хотя я стою далеко, но отчетливо вижу, что он нажимает первую кнопку, она перламутровая, желтая. Опять же по воздуху всадник возвращается на исходную позицию. Сперва снизу из-под ракеты полыхнуло рыжее пламя, затем клубами повалил черный дым. Я ощутил ноздрями удушливый пороховой смрад. Я стал в уме отсчитывать время: “Пять-четыре-три-два-один-пуск!” Но ракета продолжает торчать на прежнем месте. Промелькнула мысль: “Ракету надо взорвать, иначе произойдет экологическая катастрофа!” И как бы в ответ на мою мысль к башне направились три танка, задрапированные черной материей. Как же они будут стрелять? Орудия-то закрыты. На этом все оборвалось и я проснулся.