Итак, Николаев показал себя никудышным стратегом, проиграв битву с Мазо в главном — имея реальную возможность ослабить его влияние в отделе, он наоборот существенно усилил позиции противника, подчинив ему два сектора и поставив рядом с собой.
А ведь такая мощная фигура, как Мазо, рядом со слабым начальником — это не помощник, это всегда соперник. Он не соперничал с Бродским, выжидая заветную должность, как естественное наследие престарелого руководителя. Не получив долгожданного приза, Мазо непременно будет сражаться с узурпатором всеми доступными средствами. Такой уж он человек.
А что Николаев? Лишь стечением обстоятельств он был вынесен наверх. Он «проскочил» важную для становления руководителя должность начальника сектора и даже не задержался в замах. Общаясь с ним, зачастую не покидало ощущение, что передо мной заурядный начальник группы, а не руководитель уровня Бродского.
Что ж, отныне придется бороться, не рассчитывая больше на Николаева, хотя и не сбрасывая его со счетов. Собственно, бороться надо не с Мазо, а за отрешение его от дела, которому он, как всякий дилетант, мог лишь навредить, даже из благих побуждений. Его распоряжение «шлифовать» процессы яркое тому доказательство.
И я попробовал сделать своим союзником Панарина.
— Владимир Николаевич, как случилось, что сектор законов управления не попал в отдел Фалеева? — спросил руководителя комплекса, вновь напросившись к нему на прием «не по личному вопросу».
— Да уж случилось, Анатолий Афанасьевич. Штатное расписание подписал Воршев, когда оставался за руководителя комплекса, — пояснил Панарин.
— Можно ли как-то поправить ситуацию? Бог с ним, со штатным расписанием. Ведь это вредит делу, Владимир Николаевич.
— Что вредит? Если можно, подробнее, — обеспокоился руководитель комплекса.
И я изложил Панарину свое видение места подразделения, разрабатывающего, по существу, технологию работ всего ракетно-космического комплекса. Ведь первый закон управления разработала комплексная бригада — по сути, все ГКБ. Странно, конечно, что этим руководил ведущий инженер испытательного отдела, но работа все же была сделана объединенными усилиями большого коллектива.
Караштин и Елисеев, а до него Шабаров, понимали, что в дальнейшем этим должен заниматься целый отдел, подчиненный руководителю их уровня. Что же теперь? Сектор, да еще со сложной иерархией его подчинения соперничающим руководителям-дилетантам.
— Каким таким дилетантам? — удивился Панарин.
И я пояснил, что только Елисеев сразу понял, что разработка законов управления — это по существу программирование АСУ на языке высокого уровня. А что Мазо? Сначала он скрыл от исполнителей, что АСУ работает по измененной программе, потому что, не понимая сути, просто не счел это таким уж важным. А потом распорядился совершенствовать законы, не меняя ничего в программах АСУ. Спрашивается, зачем?
— Не может быть, — поразился Панарин.
— Но, ведь было, — подтвердил ему неоспоримый факт, известный всем, кто с этим соприкасался, — А теперь этому человеку, без надлежащего образования, сектор подчинен напрямую.
— Да-а-а. Совсем вы меня расстроили. Что ж, Анатолий Афанасьевич, я смогу переподчинить сектор своим распоряжением. Но, изменить утвержденное штатное расписание не могу, — сообщил свое решение руководитель комплекса.
«И на том спасибо», — подумал тогда, не очень веря, что какое-то распоряжение заставит Мазо ослабить свою клешню, ухватившую лакомый кусочек законной добычи.
Пообщался с Шульманом. Мое известие его просто шокировало:
— Опять этот Мазо. Откуда он возник? Его же похоронили! — возмущался он, — Что там думает этот Николаев? Он мне обещал! — кричал в трубку Шульман.
— Да он сам его поставил в ту клеточку. Думал, Елисеев вычеркнет, а расписание подписал Иннелаур.
— Он что, дурак?! — взорвался Шульман, — У вас что, в комплексе одни придурки? — продолжил неистовствовать «главный» законник.
— Не все. Через одного. Что делать будем? — спросил его.
— Что делать, что делать. Заберем у вас закон управления, и все дела. Ты нас уже научил. Теперь сами справимся, — бросил трубку Шульман.
«Эти, пожалуй, справятся. Мне-то, что делать?» — мучился я в сомнениях.
Меж тем вызвал Николаев:
— Анатолий Афанасьевич, приступайте к формированию сектора, — распорядился начальник отдела, — Кого думаешь назначить начальниками групп?
— Акимова и Перешеину, — мгновенно назвал своих лучших исполнителей.
— Ну, против Акимова не возражаю. А со второй кандидатурой ты поторопился, Афанасич. У меня есть другой кандидат, — удивил Николаев.
— Зачем тогда спрашивать, Виссарион Леонидович? Может, у вас вообще есть весь состав сектора? — возмутился я.
— Может и есть. Почему бы и нет? — спокойно продолжил Николаев, — Думаешь, так тебе и отдадут хороших специалистов? Подсунут тех, от кого давно хотят избавиться.
— Зачем они мне? Мне нужна молодежь, а специалистами я их сам сделаю.
— Ладно, с этим торопиться не будем. А вот начальниками групп назначим Акимова и Ковалева.
— Это еще, кто такой?
— Молодой специалист. У Шинкина работает.
— Ну, и чем он себя зарекомендовал?
— Чем, чем. Ничем. Жена у него орденоносец, — неожиданно рассмешил Николаев.
— А прадедушка Зимний не брал, случайно? — не удержался от смеха, — Ну, Виссарион Леонидович.
— Напрасно смеешься. Получить орден за художественную самодеятельность, это неспроста, Афанасич.
— И что? Жена пляшет, а причем здесь сам Ковалев? — недоумевал я.
— Все тебе разъясни, Афанасич. Папа у этой девочки большая шишка в профсоюзе, очень большая. А ты говоришь, причем, — раскрылся, наконец, Николаев.
— Ладно, — не стал спорить по пустякам, поскольку вроде бы помнил Ковалева, крутившегося возле Бабочкина с Самойленко, — Ковалев так Ковалев.
Минут через пять состав сектора предварительно определился. Для начала он насчитывал, вместе со мной, всего десять человек. Но, это уже было, наконец, самостоятельное подразделение.
— Виссарион, а где мы будем размещаться? Не хотелось бы мешать другим подразделениям, — тут же закинул удочку в закрома начальника отдела.
— Пока в комнатах Шинкина. У него сейчас мало людей, да и часть ребят от него к тебе перешла. Пусть сидят, где сидели, а вы завтра же переселяйтесь от Мазо, — распорядился Николаев.
«Что ж, оперативно», — подумал я, мгновенно ощутив бремя исполняющего обязанности начальника сектора.
Я не стал никого посвящать в мои сомнения по поводу жизнеспособности сектора. Раз уж его создали, он останется в отделе, даже если Шульман отберет всю работу. Перепрофилируют на другую, только и всего. Мне вот что делать в такой ситуации? Руководить сектором, как Мазо, ради самого процесса? Неинтересно. Что ж, поживем, увидим.
Вскоре Николаев объявил, что мне и Мазо предстоит пройти целый ряд комиссий, прежде чем будет подписан приказ о нашем назначении на руководящие должности.
— А это что за зверь? — спросил Николаева, недавно проходившего подобные экзекуции.
— Да что-то вроде аттестации, только на уровне предприятия, — пояснил он.
— Это что, снова старые комсомольцы будут спрашивать, как я живу с женой, и с какой газетой предпочитаю ходить в туалет? — не на шутку обозлился я.
— Успокойся, Афанасич, я буду рядом. Если что, подскажу, — «успокоил» Николаев, который, конечно же, был не в курсе, почему меня вообще освободили от всякой аттестации в комплексе.
«Ну, ладно. Плевать мне на должность, ради которой надо поступиться принципами. Запомнят они меня», — решил я.
Первым вызвали Мазо. Минут через пятнадцать он выскочил, взмыленный и мрачный. Ни слова не говоря, тут же ушел. Вызвали меня.
— Здравствуйте, товарищи! — бодро поприветствовал публику поставленным голосом.
— Ракетчики, — вдруг тихо добавил кто-то из сидящих за столом. Мельком взглянув на подсказчика, узнал одного из партийцев, присутствовавших на той памятной аттестации. Я промолчал.
— Надеюсь, вы член партии? — спросил седой товарищ, сидящий во главе стола. Этого я видел впервые.
— Он состоит в резерве в кандидаты в члены партии, — вдруг зачем-то соврал стоявший рядом со мной Николаев.
— Какие несете общественные нагрузки? — тут же последовал второй вопрос.
— Он руководитель семинара народного университета марксизма-ленинизма, — снова соврал Николаев.
— Какие читаете газеты и политические журналы? — не унимались политработники.
— Все, которые рекомендованы руководителям семинаров, — в третий раз соврал начальник отдела.
— А у него что, язык отсох? Почему вы за него отвечаете? — вдруг возмутился один из важных, судя по брезгливому выражению лица, политиков.
— У него просто хорошая реакция на такие вопросы, — обескуражил я комиссию.
— На какие такие вопросы? — совсем, было, рассердился важный политик.
— Молчи, — дернул за рукав Николаев, — Извините, товарищи, немного переусердствовал. Волнуюсь за подчиненного, — извинился он перед партработниками.
— Скажите, товарищ подчиненный, а у вас есть опыт руководящей работы? Отвечайте сами. Не ждите, пока за вас ответит начальник, — задал вопрос главный.
— В армии был начальником расчета. Здесь руководил комплексной бригадой предприятия, — не вдаваясь в детали, ответил ему.
— Комплексная бригада создана по приказу Вачнадзе. Под руководством Зарецкого она успешно выполнила важную работу для стендовых испытаний «Бурана», — скороговоркой тут же протараторил Николаев.
— Что за важная работа? — с интересом посмотрел на меня главный.
— Разработка законов управления, — ответил ему.
— Вы юрист? — неожиданно спросил он. Я чуть не рассмеялся. Действительно, слово «законы» может кого угодно сбить с толку.
— Нет, конечно. Под законами управления мы понимаем данные для автоматического программирования АСУ.
— Ну, это не по нашей части, — усмехнулся главный, — Скажите, товарищ Зарецкий, кто несет ответственность за правильность разработки документа — его разработчик или начальник, его утвердивший? Николаев, не подсказывайте, — строго предупредил он.
— Разумеется, лицо, утвердившее документ.
— Что вы говорите? А вот предыдущий ваш товарищ утверждал обратное, — попробовал сбить с толку экзаменатор.
— Мазо? — удивился я, — Впрочем, я встречал даже руководителей высокого ранга, которые свою ответственность пытались переложить на разработчиков. И мне показалось, они даже верили, что правы.
— Вас не запутать, — одобрительно улыбнулся главный, — И последний вопрос. Как руководитель, вы одновременно являетесь воспитателем коллектива. В каком духе вы должны воспитывать ваших подчиненных?
— Разумеется, в духе преданности марксистско-ленинской идеологии, нашей партии, нашему правительству и всему советскому народу, — заученно произнес традиционную абракадабру тех лет.
— Что ж, товарищ Зарецкий, — вновь улыбнулся главный, — Пожелаем вам успехов в предстоящей работе в новой должности. Вы свободны, — отпустил он нас с Николаевым.
— Тебе что, Мазо сказал, как надо правильно отвечать? — спросил Николаев, едва вышли из кабинета.
— Мазо? Да он проскочил мимо меня, как ошпаренный. А что случилось? — спросил, не поняв вопроса.
— Да Мазо тут всех удивил, когда сказал, что за документ отвечает его разработчик, а начальник физически не может отвечать за все.
— Ха-ха-ха. Если бы только Мазо так думал. Однажды меня в этом пытался убедить даже Дорофеев, чем только удивил. А нас еще в училище подобную информацию заставляли заучивать как уставы Советской Армии. Так что это для меня семечки, Виссарион Леонидович.
Через неделю вышел официальный приказ, поднявший мой оклад сразу аж на тридцать рублей. Как же это оказалось кстати. Мы уже полгода изнемогали от непосильного финансового бремени.
А пока меня полностью захватили события, связанные с работой в новой должности. Планирование работы сектора и групп, разработка и утверждение должностных инструкций, отчетность, — сколько подобной рутины разом обрушилось на мою голову. Лишь года через два удалось автоматизировать и эти работы, которые стали отнимать у меня не более двух-трех часов в месяц.
Очень мешал организации работ и блатной «подарок» Николаева:
— Анатолий Афанасьевич, а я не знаю, что мне делать, — прямо с утра подходил ко мне Ковалев.
Начальник группы, не знающий, что ему делать — это нечто. Я усаживал его рядом, и за полчаса мы составляли с ним план его работы на день. Назавтра все повторялось. Что уж говорить о работе исполнителей его группы.
— Анатолий Афанасьевич, а кому и что мне планировать? — подходил Ковалев, едва получал от меня план работы группы.
— Николай, ты начальник группы. Думай, — предлагал ему, похоже, непосильную для него задачу.
— А вот так можно? — приносил он мне через день черновики планов исполнителей.
— Николай, можно, как угодно. Лишь бы план выполнялся, а он у тебя еще не выдан исполнителям. Все это надо было сделать вчера, — отвечал ему, понимая и разделяя его трудности. Ну, не готов человек к такой работе. Со временем, конечно же, приспособится, только вот, где взять это время?
Еще хуже обстояли дела со знанием предмета деятельности. Начальник группы, который обязан обучать подчиненных, сам был на уровне приготовишки. В общем, спасибо тебе, Виссарион Леонидович, за ценный подарок, жена которого поет и пляшет.
Поговорив с Леной Перешеиной, перевел ее в группу Ковалева. И ситуация в группе стала заметно меняться к лучшему. Прежде чем обратиться ко мне, молодой руководитель теперь советовался со своим многоопытным «серым кардиналом», и часть вопросов тут же решалась в группе.
Шульман после того памятного разговора по поводу участия в наших работах Мазо, молчал. Молчало и наше руководство, подписывая мои планы. А потому сектор работал в перспективном направлении в атмосфере полной неясности этой самой перспективы.
Мысли, что Шульман уже переключил отдел Земцова на разработку законов управления, как обещал, и мы всем сектором дружно работаем «на корзину», приходили в голову едва ли не ежедневно. Сомнения не давали покоя, но делиться ими с кем-либо из подчиненных не собирался. Зачем? Люди должны делать свое дело с верой в его насущную необходимость.
А вскоре произошло то, что, как говорят, «поколебало устои» моего отношения к Шульману, как всезнающему учителю и высшему авторитету в области законов управления. Как-то заглянув в комнату сектора Четверкина, увидел знакомых ленинградцев из института, разрабатывавшего программы «рисования» сетевых графиков. Из разговоров с ними случайно узнал, что они тоже участвовали в разработке АСУ и, разумеется, методик законов управления.
Каково же было удивление, когда узнал, что перевод законов управления в текст программы ведется техниками-программистами по элементарным «шаблонам». За полчаса ленинградцы раскрыли мне все секреты «стратифицированных сетей Петри», которые тщательно скрывал Шульман. Сколько не пытал его во время совместной работы, так ни разу и не увидел процессов перевода законов управления на язык АСУ.
Зато теперь хоть стал понятным странный отзыв о Шульмане доктора наук профессора Лукьященко. В МИРЭА профессор читал нам курс теории вероятностей. По его учебникам мы изучали теорию надежности. В филиале МАИ мы встретились с ним, как старые знакомые. Только здесь узнал, что основным местом его работы был наш отраслевой институт ЦНИИМАШ. Поинтересовался Лукьященко и моими делами, поскольку, как оказалось, помнил меня по институтской дипломной работе.
— Много наслышан об этой методике, — сказал он, узнав, что я занимаюсь разработкой законов управления, — У вас еще должен быть странный молодой человек по фамилии Шульман.
— Совершенно верно, — подтвердил ему, — Это наш главный по этой части.
— Да-а-а? — удивился Лукьященко, — Вот бы не подумал. Говорил с ним неоднократно. Все уши прожужжал этими законами управления. А если вдуматься, нес какой-то сумбур. Вы, прошу его, изложите мысли своими словами. А он в ответ, знаком ли я с сетями Петри? Да не только с сетями, но и с самим Петри знаком, отвечаю. Обиделся ваш молодой человек… Но я еще тогда понял, много каши у него в голове, да и материалом не владеет. Эти методики ленинградский институт предлагал. Так что мне выслушивать его научный бред, сами понимаете. А теперь, значит, главный? — рассмеялся он.
Я не стал спорить с профессором Лукьященко, потому что Шульман был тогда для меня светом в окошке — моим «гуру». Но, слова профессора все же оставили след, и, встречаясь с Шульманом, постоянно пытался выяснить, кто же все-таки автор методик законов управления, разбудивших мои научные интересы.
Хотелось немедленно проверить все, что узнал от ленинградцев. Ведь стоит достоверно смоделировать работу АСУ, дальнейшим моим шагом будет моделирование работы ракетно-космического комплекса в целом со всеми вытекающими из анализа поведения модели выводами. Дух захватывало от открывающихся возможностей.
— Валера, как поживает ваш компьютер? — спросил Бабочкина, с которым мы теперь сидели в одной комнате.
— Собираю, — невесело ответил он, — С деталями проблема. Трудно достать, да и денег, сам понимаешь… А что это тебя заинтересовало?
— Да вспомнил о вашем Бейсике. Ты говорил, на нем можно писать небольшие программки.
— Можно и большие, — рассмеялся Бабочкин, — Все зависит от ресурсов компьютера.
— Да мне только принципы проверить. А так мне нужна мощная система, вроде АСУ или нашего вычислительного центра.
— Ну, насмешил Анатолий. Что может ваша АСУ? Там ресурсов кот наплакал. Она же на основе машины СМ 2М. Да сейчас персоналки есть гораздо мощней этой рухляди.
— Что за персоналки? — удивился я.
— Ну, ты темный, Анатолий. Персональный компьютер. Разве не слышал?
— Слышал, конечно. Только не думал, что они на что-то способны.
— Да за ними будущее. Ты о сетях слышал?
— В МИРЭА что-то рассказывали, но я не думал, что это реально. Да и где ты видел у нас персоналки?
— Видел, — рассмеялся Валера, — Вот она, — показал он небольшую коробочку.
— Что это? — с удивлением посмотрел я на невзрачную самоделку, напоминающую съемный прибор аппаратуры управления.
— Системный блок персонального компьютера, — с гордостью заявил он, — Правда, самодельного. А настоящую персоналку можно посмотреть у Меди. Они недавно получили. Но туда не пробьешься. Все ходят смотреть.
Так до меня дошла информация о вычислительных средствах, которые можно разместить прямо на рабочем месте и творить, выдумывать, пробовать, а не писать заявки, мотивируя необходимость доступа к ЭВМ вычислительного центра предприятия, и потом неделями ждать своей очереди.
Вскоре мы, конечно же, добрались до первой персоналки, попавшей в наш комплекс. Мы вышли из комнаты, где она стояла, с сияющими лицами.
— Ничего. Скоро достану схему «айбиэмовской мамы». Тогда посмотрим, — о чем-то непонятном заявил Володя Прозоров.
— А где ты процессор достанешь, Вова, а память, а винт? — спросил Валера.
— Достану, — уверенно заявил Володя, — Брат из загранки привезет.
— Так он же может и целиком персоналку привезти, — заявил Бабочкин.
— Не может. Дорого, да и с таможней проблемы, — пояснил Прозоров.
А уже вечером мы втроем были в комнате, где жил Прозоров. Там он продемонстрировал нам свою самоделку в работе. Мы были в восторге.
— Анатолий Афанасьевич, после оперативки зайдите ко мне, — властным голосом, не терпящим возражений, приказал Мазо.
— Спешу, аж спотыкаюсь, — мрачно ответил ему.
— Афанасич, зайди, раз надо, — мгновенно подключился Николаев. С удивлением глянул в его сторону. Виссарион сидел нахмурясь и опустив глаза в какой-то документ, лежавший на столе.
«Спелись», — мгновенно сообразил я.
— Есть, гражданин начальник, — с досадой ответил начальнику отдела.
— Не паясничай, — вяло отреагировал Николаев на мою выходку, — После разговора зайди ко мне, — приказал он.
— Анатолий Афанасьевич, на первый раз прощаю, — заявил Мазо, даже не предложив присесть, — Сходи к Николаеву, а потом немедленно ко мне, — приказал он.
— Афанасич, я решил дружить с Мазо, — по-прежнему тупо упершись взором в стол, мрачно заявил Николаев, — Он обещал исправиться.
— Горбатого, Виссарион, сам знаешь. Значит, мне на тебя больше не рассчитывать?
— Почему? Но, в определенных рамках.
— Которые установит твой новый друг?
— Не дерзи, Афанасич. Я же могу и по-другому.
— Я тоже, — ответил ему, встал и вышел. На душе стало так тяжело, словно меня заточили в темницу. Да, собственно, так и было. Меня вновь продали в рабство за мнимую «дружбу» между волком и бараном.
— Что случилось, Толя? На тебе лица нет, — встретился в коридоре Коля Корженевский.
— Да вот снова меня под Мазо отдали. Руки опускаются. Панарин обещал, что своим распоряжением этого не допустит. Зато Николаев допустил. Они теперь с Мазо дружить будут. Ладно, пойду к Панарину. Напомню о его обещании.
— Не ходи, Толя, — помрачнел Корженевский, — Бессмысленно. Панарин с Мазо друзья.
— Не может быть! — удивился я, — Откуда ты знаешь?
— Ну, Толя! Я же тебе говорил, что мы все варимся в одном дачном кооперативе. Сам Боря Дорофеев наш сосед. Да и Панарин рядышком. И его частый гость как ты думаешь кто? Не поверишь, твой лучший друг.
— Николаев?
— Мазо, Толя! Можешь себе представить, как они смеются над твоей наивностью.
Я встал, как вкопанный. Говорить больше не хотелось ни с кем и ни о чем.
— Зарецкий! Вы забыли, что я вас жду? — выглянул в коридор Мазо, — Вы уже пять минут, как вышли от Николаева, — раздраженно выговаривал новоявленный начальник.
— В туалет можно? — смиренно спросил его.
— И сразу ко мне! — раздраженно громыхнул дверью Мазо. Минут через десять уже сидел под плакатиком с надписью «Перестройка», — Афанасич, для начала расскажи мне все, что знаешь о законах управления. Я должен знать абсолютно все, что знаешь ты, — приказал начальник, раскрывая громадный блокнот и изготовившись конспектировать.
— Это невозможно, Анатолий Семенович. Я сам не помню все, что знаю, да и не поместится содержимое моей головы в вашем блокнотике, — мрачно ответил ему.
— Не умничай, Афанасич. Давай, диктуй, — приказал он.
— Вольному воля. Пишите, — обреченно махнул рукой и сходу начал диктовать материал, который читал студентам на лекциях. Правда, теперь излагал его не своими словами, как ученикам, а в стиле научной риторики, как специалистам. Минут через пять Мазо ошалел от обилия незнакомых терминов, выдаваемых без пояснений:
— Ты что, издеваешься? Это же китайская грамота, — возмущенно бросил он ручку, — Я ничего не понимаю! — громыхнул он.
— Вовсе не китайская, а западноевропейская, — обиделся я за грамоту, — Я же предупреждал, что для восприятия подобного материала требуется подготовка. А этот материал я читал студентам МАИ. Они меня почему-то понимали. Да и моя молодежь понимает.
— А проще можно? Без терминологии?
— Можно. Но тогда в разговорах специалистов вы ничего не поймете, и они вас не поймут. Да и зачем вам все это, Анатолий Семенович, если есть подчиненные?
Не знаю, что сработало, здравый смысл или вульгарная лень, но больше с подобными целями Мазо не вызывал меня никогда.
А вскоре мы с Прозоровым написали первую тестовую программу. Увы, его компьютерная самоделка оказалась бессильной. Выручили программисты Меди. Недели две мы уговаривали их разрешить воспользоваться компьютером отдела.
И вот однажды мы уговорили их остаться после работы. С разрешения хозяев компьютера и под их наблюдением, Прозоров сел за клавиатуру, а Бабочкин стал диктовать ему текст программы. Я же контролировал этот текст на экране. Вскоре хозяева махнули на нас рукой и занялись своими делами. Нас признали.
Скомпилировав текст в машинную программу, мы, наконец, получили исполняемый файл, или рабочую программу. Немного поколебавшись, Володя решительно запустил ее.
Каково было наше удивление, когда выбранный нами кусочек реального закона управления заработал у нас с первой попытки! Причем, правильно — точно так же, как он исполнялся АСУ. Это казалось невероятным, но мы действительно раскрыли секрет, тщательно скрываемый от нас Шульманом.
Это облегчило нам всю дальнейшую работу по разработке законов управления для летного изделия, потому что отныне мы понимали, что делаем, и с точки зрения программистов, которые должны были потом переводить наш текст законов управления в текст программы для АСУ.
А мне вдруг стало ясно до деталей, как развивать методики законов управления, чтобы создать модель ракетно-космического комплекса.
Чтобы не подвести хозяев компьютера, мы никому не рассказали о нашем успехе. Но то событие действительно оказалось нашей маленькой победой, предвосхитив наш дальнейший творческий прорыв в выбранном тогда направлении.
За июль месяц группа Акимова доработала наш первый закон управления настолько, что он почти без изменений стал основой закона управления для летного изделия. Группе Ковалева я поставил несколько иную, но не менее сложную задачу. Конечно же, ее творческую часть выполнили мы с Леной Перешеиной, но и для остальных работников группы она оказалась отнюдь не простой.
Мы попробовали проанализировать аварийные ветви закона управления и подготовить документ, в котором впервые детально привели все возможные ситуации отказов систем ракетно-космического комплекса, неизбежно вызывающие взрыв ракеты прямо на старте.
И таких безвыходных ситуаций мы выявили около двух с половиной тысяч. Поначалу это показалось невероятным. Но, тщательный анализ доказывал, что исключить катастрофический исход в любой из них невозможно, не изменив конструкцию ракеты и наземного оборудования.
Как же не хотелось, чтобы и к этой работе «примазался» Мазо. А потому не стал ничего докладывать не только ему, но и Николаеву. Воспользовавшись их отсутствием, показал подготовленные материалы Панарину. Он был в шоке.
— Не может быть, Анатолий Афанасьевич. Две с половиной тысячи. Да такую ракету пускать нельзя, — вслух рассуждал руководитель комплекса.
— Почему нельзя? Надо лишь максимально исключить возможность попадания в такие ситуации.
— А что говорят по этому поводу Мазо и Николаев?
— Ничего не говорят. Они еще не знают о моем сюрпризе.
— Как так? Они же ваши начальники.
— Это моя инициативная работа. Мне кажется, она срочная, а их сегодня уже второй день нет на рабочем месте. Николаеву я, разумеется, доложу по прибытии. А вот Мазо, Владимир Николаевич, думаю, незачем. Кстати, так и не понял, начальник он мне или нет?
— Как так? Разве вам Николаев ничего не говорил? — удивился Панарин.
— Говорил, что он подружился с Мазо. Но ведь и вы, Владимир Николаевич, говорили, что своим распоряжением выведете мой сектор из подчинения Мазо. Это важно для дела, а не для странной дружбы Мазо и Николаева.
— Говорил. Очевидно, погорячился. Не все в моих силах, Анатолий Афанасьевич. Сожалею, но вам все-таки придется работать под руководством Мазо.
— Это и убивает, Владимир Николаевич.
— Готовьтесь, Анатолий Афанасьевич, на днях доложить ваши материалы Губанову, — распорядился Панарин, проигнорировав, как и ожидал, мое мнение о Мазо.