Небольшое село разбросало свои хаты по долине между двумя горами – высокой и скалистой, круто спускающейся уступами, поросшими лесом, и невысокой, пологой, похожей на огромную застывшую волну.
Солнце, осветив долину, исполосовало ее длинными утренними тенями. Из трубы каждой хаты тянулся к небу столб дыма: хозяйки давно уже растопили печи и стряпали. И только в трех хатах – в двух на окраине и в одной в самом центре села – не топили печи и не стряпали: три семьи – деда Нохмана, Левитиных и старухи Абрамович – стояли босиком на рыхлой земле вдоль неглубокой ямы.
- Дайте помолиться, - сказал дед Нохман.
Он молился громко и печально. В конце молитвы поблагодарил Бога за то, что сыновья и зятья не с ними сейчас, и просил уберечь их от всякой напасти, которая может случиться на фронте. И добавил:
- А за то, что не пощадил детей малых, я тебе никогда не прощу!
- Зачем ты говоришь ему это? - спросил Лейб Левитин, его сосед.
- Пусть знает...
Дед Нохман посмотрел на свою внучку Розу, державшую на руках котенка и безмятежно гладившую его.
- Хана, - сказал он своей дочери, матери Розы, - пусть живет котенок...
Хана целовала Розу и плакала – плакала осторожно, чтобы не растревожить ее.
- Розочка, девочка моя ненаглядная, отпусти котенка. Пусть он немного погуляет...
- А потом я его опять возьму? - доверчиво спросила девочка.
- Возьмешь... Возьмешь, моя доченька...
И тут автоматные очереди сломали их – они падали с криком и без него.
Испуганный котенок бежал по лугу. Охрим, полицай с тронутым оспой лицом и неприятным холодным взглядом, дал по нему длинную очередь из автомата, но не попал. Выругался и еще раз полоснул очередью.
- Я тебя все равно достану, жидовская тварь! - с досадой сказал он.
А они лежали вповалку – старики, женщины, дети... И мир не содрогнулся: так же пели птицы, серые столбы дыма из труб так же подпирали небо и стадо коров, отмахиваясь от мух, так же лениво паслось у подножия горы.
В одних хатах ойкнули, услышав выстрелы, и помянули тех, которых только что не стало. В других – злорадные ухмылки. А в трех хатах – двух на окраине и в одной в самом центре села – было тихо. Только ходики деловито отмеряли время, и некому было их остановить...
Вечером случилась гроза. Небеса разрывались молниями на огромные куски, тяжело дышали всю ночь и только к утру утихомирились. Во время бури часть скалистой горы обвалилась, и огромный валун скатился с нее, остановившись в неподалеку от могилы. Желтые прожилки на сером изломе камня были похожи на древнееврейские буквы и, казалось, они наполнены какой-то магической силой.
Котенок – рыжий, полосатый, как тигренок, испуганный грозой – жалобно стонал возле хаты Нохмана. Его подобрала соседка.
Через несколько дней к ней наведался Охрим. Он вошел, не постучав. С грохотом положил автомат перед собой на стол и подозрительно осмотрел комнату.
- Пелагея, - сказал полицай, - ты жидовское отродье встречала?
- Так вы ж их, бедолаг, постреляли...
- Не о том я, - он поморщился. - Нохманского кота разыскиваю.
- Котенка, - поправила его Пелагея. - В наших местах не видала такого красавца. Это их зять Арон, когда в отпуск из армии приезжал, привез для дочурки своей, для Розочки. А она так любила его, котенка...
- Не тарахти! Кота, говорю, не видела?
- Сказывали люди – ты отыскиваешь его... Не возьму в толк, бабьи мозги слабые, что он натворил, котенок-то?
- Не умничай, Пелагея. Умных нынче убивают. Увидишь кота этого – дай знать. А еще лучше – поймай и ко мне. Ну, бывай...
Пелагея посмотрела ему вслед. Жил, как все. Вроде ничем не выделялся и жестоким не был. А вот первым вызвался стрелять в своих односельчан, и был единственным местным в команде полицаев.
Когда стемнело, Пелагея зашла в сарай, взяла спрятанного в ящике котенка, сунула его под кофту и отнесла своему куму в соседнее село.
Пыльный смерч пронесся по грунтовой дороге, из него торчали орудийный ствол и передняя часть башни. Не снижая скорости, он промчался по селу и остановился возле хаты Нохмана. Открылся люк танка, из него вылез танкист и спрыгнул на землю.
- Батюшки! - всплеснула руками Пелагея, узнав зятя Нохмана. - Никак Арон?
- Мои? - почти беззвучно спросил он.
- Мужайся, Арон... Никого не осталось... - и поведала о том, что и как было.
- Охрим!!! – вскрикнул Арон.
Арон привычно бросил свое тело в люк танка. Танк взревел и снова превратился в пыльный смерч. Смяв плетень, он ворвался во двор Охрима и остановился – на крыльце сидела молодая женщина и кормила ребенка грудью. Постояв немного, танк попятился и медленно поехал по улицам села. Он подъехал к подножию скалистой горы и остановился возле могилы.
- Родные мои... - сказал Арон.
Он снял шлем, рухнул на колени и слова, как стон, вырвались из него. Экипаж стоял рядом и слышал, как клокотало горе в груди их товарища. Плач и причитания на непонятном языке надрывали их души. Только два слова, часто повторяющиеся, они понимали – Хана и Роза.
- Хана и Роза... Роза и Хана... - он повторял родные имена десятки раз.
Они подняли его, своего командира. Отвели к поваленному дереву. Сели. Скрутили ему и себе цигарки. Закурили. Потом они, хозяйственные мужики, предложили придвинуть камень к могиле, и сразу же принялись за дело. Танк осторожно толкал камень, и тот послушно перемещался к месту, которое для него наметили. Они развернули его так, чтобы вертикальный скол с желтыми прожилками был в сторону могилы. Оставив Арона, они поехали отыскивать каменотеса и привезли его из соседнего села. На клочке бумаги Арон написал текст надписи и показал на камне, где его разместить. Заплатил. И уехали танкисты.
В одну из осенних ночей 1945 года в окошко хаты постучали. Пелагея проснулась. Время было тревожное: в округе действовало несколько банд. Разные в них были люди. Страх жил под каждой крышей, особенно по ночам. «Может быть, муж или сын?» - с надеждой подумала Пелагея. Она зажгла свечу и подошла к двери. Сердце ее бешено колотилось, и рука со свечой дрожала.
- Кто там?!
- Тетя Пелагея, - сказали за дверью, - Это ваш бывший сосед – Арон.
Она отодвинула засов и открыла дверь. Арон, тяжело опираясь на палку, переступил порог. Порывом ветра задуло свечу, и он, чиркнув зажигалкой, вновь зажег ее. Большой рыжий кот терся о его ноги.
- Господи! - удивилась Пелагея. - Неужто Котенок признал? Столько лет прошло...
- Ничего себе котенок, - в свою очередь удивился Арон.
- А его так зовут – Котенок.
Гость привез с собой консервы и еще какие-то продукты, которые выдали ему сухим пайком. Пелагея поставила на стол бутылку самогона, собрала то, что было из еды. Несмотря на позднюю пору, они поужинали. Сидели долго и вспоминали довоенную жизнь. Она была счастливой, эта жизнь, потому что тогда все были живы и полны надежд. Слезы навернулись на глазах Арона, слезы катились по щекам Пелагеи.
- Господи, все ли в мире творится по воле твоей?! - сказала в сердцах Пелагея, повернувшись к иконе.
Пелагея постелила гостю в комнате сына. Арон сразу же уснул, а она еще долго не спала и просила Бога о скором возвращении сына и мужа. Силы ждать у нее были на исходе. Сотни раз она представляла их возвращение. Вот вбегает на крыльцо Петенька, ее сын. Широко распахивает дверь... А сколько раз невнятный голос ночи заставлял выходить на крыльцо! Ей мерещился зов мужа:
- Пелашечка, открой...
Утром, едва проснувшись, Арон спросил:
- Где Охрим?
- Люди говорят, что подался с немцами...
Арон пожил несколько дней у Пелагеи. Перед отъездом попросил отдать Котенка. Пелагея не сразу согласилась, но отдала.
Наведался он в последний раз к могиле, поклонился и ушел – в одной руке палка, в другой большой рыжий кот да вещмешок за спиной.
Вспомнил я эту историю, потому что попалась мне на глаза вырезка из газеты «Нью-Йорк таймс», которую много лет тому назад прислал мне приятель, живущий в Бруклине.
«26 октября, на рассвете, - прочел я, - был убит Охрим Городниченко. На стене рядом с постелью убитого неизвестный оставил надпись на русском языке: «Собаке – собачья смерть. Котенок». Предполагаемая причина убийства – сведение личных счетов. Полиция принимает меры по розыску убийцы».