«О, Боже!» -- и сдавленный стон. Блаженство убило сомненья.
«К чёрту! Он мой!»
Сознание лихорадило, и пальцы сжимались в непроизвольных судорогах, оставляя на коже ощутимые следы, которые он не замечал. Или делал вид, что не замечает. Побелела закушенная до боли губа, закушенная, чтобы не вырвался предательский крик, ибо мать была рядом – за стеной… Ведь она его украла.
«Воровка» -- промелькнула шальная мысль, и засмеялась душа, ехидно и зло.
По телу пробежала волна блаженной дрожи, потом ещё, и ещё, но так и не достигнув пика, затерялась в потаённых уголках тела, оттягивая заключительный аккорд неопределённо далеко.
«Не медли! Скорей! Я умираю! Убийца!» -- мысленно не просила, но требовала она, однако они так и повисли между небом и землёй.
Долго ли тянулось это мгновение она не помнит, ибо время исчезло в тот самый миг, как только она его увлекла в свою комнату. Вдруг, тело выгнулось, подалось вперёд каждой своей клеткой, словно поднялось над кроватью и зависло в пространстве, сознание полностью перестало воспринимать реальность, и ударила тёплая волна блаженства, накрыв её словно кокон.
В голове кружили осколки мыслей, где самая яркая была «Воровока", от которой ей было весело, словно в детстве, когда она находила тщательно спрятанные от неё конфеты. Тщетно спрятанные…
Он не донимал её больше уже не нужными ласками, не отстранился, и не стал судорожно собирать разбросанные вещи гардероба, которые она преднамеренно разбросала в разные стороны, сидел с краю кровати, и только кончиками пальцев, чуть дотрагиваясь, гладил её уставшее, и удовлетворённое тело. Когда еле заметные касания достигали шеи, груди, живота, она чувствовала приятное, расслабляющее покалывание, и сейчас ей было всё равно слышала мать или нет, догадывалась, или может видела заглянув в комнату в поисках своего мачо. Ей было всё-рав-но. Она ей мстила. Мстила не зная за что. Просто так. Когда? Да наверно с тех пор, как появился в их доме первый мачо, она и решила не оставить это безнаказанно. И как ей сейчас казалось, месть удалась.
Она лежала на кровати, с закрытыми глазами, и погрузилась в изучение своих новых ощущений, находя в них несомненное удовольствие, лёгкость и безмятежность. Всё её тело, разбросанные на подушке волосы, ровное дыхание излучали негу, верхняя губа, ещё блестевшая от пота, чуть дрожала, и на лице светилась победная улыбка. «Виктория! Полная Виктория!» -- проскочила шальная мысль, и она уснула.
……………………………………………………………………………………………………
Когда они с матерью бывали вдвоём, то завтракали на кухне, по обыкновению молча, занятые своими делами и мыслями.
Мать, собственно уже позавтракала, кого-то персонально ждать было не принято, и сидела в кресле листая какой-то цветной глянец из серии последних склок светской жизни. Дочь лениво поглощала бисквит под сок, и старательно изображала непринуждённость, бессмысленно пялясь в телевизор, совершенно не воспринимая происходящее в нём.
Вскоре подошла к матери для традиционного поцелуя, и с лёгкой тревогой, нагнувшись, невинно проворковала: «Спасибо, мамочка,»
Мать молча, отстранившись от журнала, подставила щёку, и ответила таким же традиционным вопросом: «Ты уже уходишь?»
«Да, мамочка» -- последовал привычный ответ, и она направилась к выходу…
-- Да, Мила… -- вдруг, обратилась к ней мать, когда она уже подошла к двери.
«Сейчас начнётся» -- промелькнула мысль, и Мила приготовилась высказать всё. Всё что видела, знала, слышала, и даже больше…
-- Мила, -- повторила мать, прикурив сигарету, и выпуская струю дыма в потолок, сидя в кресле закинув ногу на ногу: -- Я собственно, не против. Ты девочка большая, и я стараюсь тебя понимать по мере возможности. Но… -- сделал паузу Виктория Игоревна, и поднялась с кресла. Она сама родила рано, и проблемы взросления девочек ещё не совсем забылись. --…но не вздумай к нему привыкать. Я надеюсь, ты понимаешь о чём я говорю. Твоё эмоциональное восприятие мира может сослужить дурную службу. Я знаю о чём говорю, сама была молодой. Были и конфликты, и увлечения, и желание отомстить…
Её голос звучал ровно, холодно, без намёка на какое-то внутреннее волнение, так говорят люди уверенные в свое правоте. И каждое слово, словно гвоздями прибивало Милу к столбу, лишая её возможности, и желания сопротивляться, и уж тем паче нападать, ибо любое обвинение с её стороны выглядело бы жалким оправданием.
Ироничный взгляд матери сковал мысли, и парализовал волю.
-- Я понимаю твой протест, как издержки взросления. Всегда что-то происходит, или поздно…или рано. Но… -- снова сделала паузу Виктория Игоревна, словно обдумывая слова: -- Не тягайся с матерью. Я опытней и сильней, -- закончила фразу она, и в голосе появились властные нотки.
Она не торопясь прохаживалась по кухне, ни мало не заботясь куда упадёт пепел, скоро придёт горничная и уберёт. В свои тридцать пять она превосходно выглядела: чуть выше среднего роста, с пышной русой косой, которую никогда не стригла, и никогда не красила, чего не позволяла делать и дочери, и на улице их можно было принять за сестёр. Держалась в любом обществе с чувством лёгкого превосходства, что не воспринималось окружающими, как оскорбление, ибо было естественным. В ней чувствовалась закваска очень старых времён. Даже муж безропотно принял её верховенство, и в семье доминировала мать.
Она вернулась в кресло, прикурила новую сигарету, и сделав затяжку продолжала говорить уже ни к кому не обращаясь: -- А мальчик?.. А мальчик конечно будет наказан… Не смертельно. Я его лишу сладенького. И солёненького. И прочего. На какое-то время… Ему будет не до шалостей за моей спиной.
У Милы кружилась голова, она плохо соображала что происходит, хоть и слышала что говорит мать, но уже не придавала значения словам. В ней что-то разрушалось
-- Милочка… -- вдруг, услышала она, отчего вздрогнула и вернулась в реальный мир. Как она ненавидела это обращение! Ибо к нему прибегали всегда перед, или во время моральной порки.
-- … мы старались тебя хорошо воспитать. Возможно, что-то вышло не так, или не получилось совсем… Но я считала, что ты знаешь о том, что нехорошо брать без спроса чужие вещи. Подумай над этим. И последнее…
«Чужие вещи» резанули сознание, отозвались колокольным звоном, и шумом набегающего прибоя. Поджав губы, резко развернувшись Мила выскочила из кухни…
-- … если залетишь, то рожать будешь на улице.
Но этого она уже не слышала, вбегая по лестнице на второй этаж. В голове лишь резонировала часть фразы «…чужие вещи!».
Закрывшись в комнате, прыгнув на диван, и собравшись в позу эмбриона, она лежала глядя в одну точку, ничего не видя.
«Вещь» Я взяла чужую вещь!.. Её вещь!.. Я взяла без спроса её вещь! Чужую вещь… А если бы спросила?.. Мерзко! Боже!!! Как мне мерзко!!!»