Клим окаменел.
Такой красоты он еще не видел. Точнее, не видел столь близко. В журналах, по телевизору – это да, но чтоб вот так, на расстоянии протянутой руки… В сущности, она была не в его вкусе. Густые иссиня черные волосы струились на обнаженные, почти девчачьи плечи ее толстыми змеиными кольцами; взгляд огромных карих глаз в даже через чур (разве бывает такое) длинных мохнатых ресницах, обнаруживал в себе одновременно и власть и покорность; может даже слишком тонкие губы, улыбаясь, образовывали на смуглых щеках ее обаятельные ямочки и глаза при этом становились такими теплыми и приветными, будто смотрел на тебя давно родной тебе человек. Тоненькая шея, маленькая грудь и тело… Это было удивительно. Тело ее было… Ну вот если представить себе какую-нибудь «мисс вселенную», но только в масштабе один к полутора. Все пропорции идеальны, но только в полтора раза меньше против стандарта. Сам-то Клим любил женщин русых, с полными губами, зелеными глазами и форм если не пышных, то, что называют, в теле. Она была в малиновом топике на тоненьких бретельках, прикрывавшим лишь грудь, и в голубых джинсах, держащихся на бедрах столь низко, что будто звали себя расстегнуть. Так хотелось, чтобы вместо джинсов были хотя бы шорты, но и так было понятно, что ноги у нее великолепнее, чем все остальное. Клим окаменел.
- Здравствуйте, - вышел он наконец из транса. – Меня просили передать для Сергея Николаевича.
Он протянул папку с документами.
- Вы?..
- Я новенькая, - улыбнулась девушка его растерянности, и было видно, что она давно уж привыкла к такому эффекту от себя, но эффект этот не переставал ей нравиться. – Зовут меня Оля.
Она приняла папку, положила ее на стол и протянула хрупкую, почти детскую свою ладошку. Клим взял ее в свою и… Так бывает. Ты можешь вечно смотреть на красоту, вожделеть ее, воображение твое может унести тебя куда угодно, в любые заоблака, но если нет прикосновения – все это не более, чем сон. Сон, который забываешь через минуту после пробуждения. Но, ощутив тепло руки, ты уже не спишь. Сон обрушивается в реальность и это уже не шутки. Сумасшествие сна извинительно, интимно и, главное, никому не вредит. Но если ты коснулся такой красоты, почувствовал ее тепло и свет – ты пропал.
- Я К-клим, - икнул свое имя юноша и с трудом затолкал поднявшееся к горлу яблоко обратно в грудь.
- К-клим? – звонко рассмеялась Оля. – Хорошо что у меня имя на гласную. Не получится О-оля. Какое редкое у вас имя.
- Ненавижу его, - обрадовался Клим ее смеху, от которого ему действительно стало легче. Как выяснилось позже, этим своим смехом и даже просто улыбкой она умела снять любое напряжение. – Оно словно кирпич или кол какой-то. Даже уменьшительного нет. Клим и все тут.
- Климушка, - снова рассмеялась Оля. И произнесла она это так ласково, что Клим, хоть не любил это смягчение пуще самого имени, вдруг услышал в его звучании что-то теплое и материнское.
- Оленька, - проскрипел интерком, - зайдите ко мне и захватите проект по Анадырю.
- Простите, Клим, работа.
Оля подошла к шкафу, взяла два огромные файла с проектом и теперь, в сравнение с ними показалась ему еще меньше. Ему вдруг стало жалко девушку. Такая маленькая, а ее заставляют тягать такие фолианты. Он и так-то не любил шефа, а тут и вовсе возненавидел. Положа руку на сердце, возненавидел не за то, что директор заставляет его Олю (он как-то сразу, без раздумий, стал считать ее своей) таскать тяжести, а за то, что тот может видеть ее каждый день, каждый час, каждую минуту, а он, Клим, бывает в приемной лишь раз в неделю, по понедельникам, на чертовой планерке или вот как сейчас, совсем случайно.
- Подождите меня, Клим, не уходите, я скоро, - заговорщицки шепнула Оля и скрылась за дверями кабинета директора.
Так все и началось. Да. Именно так, с простого рукопожатия и со слов «подождите меня, Клим, не уходите, я скоро». Господь иль случай – неважно кто, но кто-то этим распоряжается. Человек тут ни при чем. Хоть в литературе, хоть в жизни, но примеров таких встретишь нечасто. В основном кто-то кого-то добивается, борется с сословными иль социальными предрассудками, извечными треугольниками, отстаивает, завоевывает, интригует. Но сублимация сна в реальность, это скорее божье провидение. Ведь странно же. В приемную директора заходят за день десятки служащих. Всем она представлялась, всякому улыбалась, каждому пожимала руку… Не понимая, почему она вдруг выбрала именно его, он даже полюбил (впервые за всю свою жизнь) свое имя. Просто другого объяснения он не нашел, кроме как интереса ее к странному этому именительному. Сам же он не обладал никакими особенными талантами, уникальными свойствами характера или души или пусть бы хоть сколько-то отличительной внешностью. Обыкновенное образование в средненьком институтишке, обыкновенная должностишка менеджера среднего звена, совсем уж обыкновенная внешность. Клим был высок и строен, но лицо имел даже слишком простое. Разве глаза? Зеленые глаза его умели вспыхивать вдохновенным огнем при виде всего прекрасного. Да. Именно так. Он любил все красивое и ненавидел все безобразное. У него наворачивались на глаза слезы от восторга перед гениальной картиной или просто, если он глядел на терракотовый закат; комок подступал к его горлу, когда он слышал «Оду радости» или просто вечернего соловья; любая красивая женщина приводила его в восторг, что нередко становилось предметом их… не размолвок, но легких, почти шутливых ссор. Но вот если он видел грязного бомжа, пьяную женщину, слышал уличную матерщину, особенно если это были дети, он этого бежал, не возмущался, не выговаривал, а именно бежал, ему буквально становилось плохо. Он видел мир, как все мы, глазами и ушами, носом и руками, но чувства эти были у него особенно обострены и все они тут же отражались на его лице, в его глазах. Собственно, Оля позже и созналась ему, что полюбила его сразу и именно за этот блеск его глаз. «Никто, - говорила она, - никто и никогда не смотрел на меня так, как смотрел ты тем утром».
Пришел день, которого и ждали, и боялись оба. Клим жил с родителями и никак не мог пригласить Олю к себе. Оля же, хоть и жила с мамой, но у той была и своя квартира и при желании всегда могла остаться одна. Квартиру оставил ей отец (год как почивший). Он, хоть и был в разводе со своей женой, ее матерью, но свою однокомнатную записал на единственную свою дочку (второй брак не дал ему ничего). Оля почему-то тянула. Отношения их давно уже поднялись (или опустились, уж и не знаю, ведь секс, он приземляет чувства, упрощает, опошляет, если хотите) до того, ради чего и живет человек. Ну нет. Живет он, конечно, ради детей, но без ЭТОГО-то никак? И потом. Пока ты поймешь, что цель – дети, пройдет ой как много времени, а ЭТО, оно каждый день и оно прекрасно.
Почему боялся Клим?
Клим не был девственником и даже, как ни странно, при его ординарной внешности, имел послужной список довольно длинный. Все они, понятно, хотели замуж, но он смотрел на это сквозь пальцы и как сходился, так и расставался легко. Теперь же было не то. Теперь Клим хотел именно жениться на Оле и это новое для него чувство, желание, делало ожидание постели таким же трепетным, будто должно это было случиться в первый раз.
Почему боялась Оля?..
Четверг. Оба взяли отгулы до понедельника. Они сидели на берегу лесного озера. В черной воде его отражался рыжеющий осенний лес. Золотая осень только вступила в свои права и вот только нанесла первые яркие мазки свои на так долго создаваемое природой изумрудно-синее полотно. Темные ели, будто сторонние зрители, наблюдали, как возгораются медным пламенем клены, золотеют бледной позолотою березы и темнеют мрачные дубы. Тихо. Вечерело (люблю номинативные, безличные предложения, в них столько всего вложено, в них слышится вечность). Город стоял совсем рядом, метрах в пятистах, но это окраина и не было слышно ни лязга машин ни писка детей. Одинокие селезень и утка плавали у противоположного берега, мало обращая друг на друга внимания. Так и бывает в семье. Любовь – лишь вспышка, все остальное – дети и еда. Как жаль. Блеклые листья просыпавшейся над водою ивы были сейчас предметом исследования для мальков. Они поднимались из черной глубины озера и тыкали своими любопытными детскими носами в эти странные для них предметы. Мелкие круги от их любопытства, будоражили зеркало озера и отраженный в нем лес оживал.
- Как странно, - нарушил тишину Клим. – Мальки и осенью. Как же эти малыши зазимуют?
- Зима их укроет и им будет тепло, - улыбнулась Оля чему-то своему. Бог охраняет детей.
Она взяла его руку и положила себе на живот.
- Здесь тоже все будет под охраной.
Клим будто почувствовал под своей ладонью какое-то биение, будто там уже тыкался своим любопытным носом его, их ребенок.
Пойдем, - решительно встала Оля.
Уже стемнело. Свет в комнате не горел. Клим давно уже лежал в постели, совсем голый и, так сказать, взведенный, а Оля все не выходила из душа. Наконец скрипнула дверь в ванной. «Надо будет смазать», - непонятно зачем подумал Клим. Оля подошла к кровати и сбросила халат на пол. В контражуре бледного окна фигура ее была просто идеальной, совершенной. Клим, весь дрожа от желания, притянул ее к себе и сдавил в своих объятьях эту хрупкую девочку так, что она даже пискнула. Он стал гладить ее по волосам, по спине…, рука опустилась ниже, потом на ноги и…
М-да. Вот почему она никогда не ходила в юбках. Как она ни старалась все это выбрить, щетина была столь очевидна… Вот чего боялась бедная моя Оля. Ну почему! Почему, Господь, ты не дашь человеку совершенства! Почему, наградив просто-таки по-царски, ты всегда оставляешь изъян? Это же Ты! Это же Твое творенье! Нет! Не хочу дальше писать…
Знаю, что Клим исполнил, как мог, знаю, что Оля оказалась девственницей, знаю, что у Оли уже трехлетний сынишка, знаю, что зовут его Клим и знаю, что она одна. Знаю потому, что она сама мне все это и рассказала.
За что! Господи!
4 июня 2011 года.