После знойно-жаркой и сухой недели, вдруг вчера прошел дождь и похолодало. А сегодня солнце закрыли плотные тучи, было пасмурно и прохладно. Пришлось остаться дома. День ожидался длинным и скучным. Я с надеждой смотрела на телефон, но никто не звонил. Новости в интернете не радовали. Раскладывать пасьянс не хотелось, шахматная партия застряла на размене коней и застыла, обещая ничью на доске в коричневую клеточку. Хотя, если белой ферзи отпустить короля, то можно сделать хороший ход и выиграть две фигуры: слона и ладью, а они хоть не особенно свободны в движениях, но преданны и могут защитить королеву при решительных действиях, тогда не исключен и мат. Но и не гарантирован. Шахматы отдалились от меня и застыли на деревянном поле сражения.
За окном закапал дождь. Перестал, из форточки пошел почти холодный воздух. Телефон молчал, но голос в телефонной трубке должен был прозвучать. Наверное, он мог быть женским. Пронзительно закричать: «Как ты могла, моего мужа увести. Эх ты! А еще прикидывалась моей подругой! Я к тебе хорошо отнеслась, помогала тебе, кормила тебя, а ты влезла в мою семью змеей подколодной и отблагодарила черной неблагодарностью?! »
Потом женский истеричный голос в трубке должен прекратиться и его сменят короткие гудки. Нет, в трубке должен раздастся мужской баритон и красиво рассказывать: «Вы меня, наверное, забыли. Но мы с вами вместе стояли на остановке такси. Это было в День города. После салюта все автобусы уехали, а машин такси долго не было. И мы с вами стояли на Богоявленской площади. Была почти ночь, вам было холодно, вы устали. Но было видно, что вы были очень довольны, вы прекрасно провели День города и посмотрели салют на набережной реки. Вы стояли и улыбались, переживая яркие моменты прошедшего праздника. В вашей руке был воздушный шарик, ярко красный со смешной надписью. Я не помню надпись, но она меня тогда рассмешила. И мы посмеялись вместе. Мне нужно было ехать в противоположную сторону, но я вас посадил в такси, только потом уехал сам. Вспомните меня, мы говорили о писателе Розанове, оказалось, что мы с вами любим, перечитывать его произведения, особенно «Опавшие листья». Так, неожиданно, после шумного праздничного дня мы с вами говорили о Розанове. О его глубоко личном творчестве, когда чувства и эмоции можно легко наложить на настроение от погоды, от быта, даже от пыли наслоившейся на мебели в квартире. И это становится мирком человека. В котором уютно и удобно. Вспомнили вы меня?» Приятный мужской баритон радостно смеется и замолкает.
Да, я его вспомнила, действительно, стояла на остановке поздним вечером в День города и ждала такси с крепким невысоким мужчиной и мы рассуждали о Василии Розанове. Оказалось, что он неплохо знает его творчество. Я-то Розанова просто обожаю.
Другим голосом оказался почти мальчишеский. «Тетя Лена, мне ваш сын обещал дать гитару на репетицию. Я здесь, вы мне вынесете гитару. Ваш сын в курсе. Ту гитару, электрическую, что в чехле, а в кармане провода. Я завтра в это же время принесу».
Гитару я, конечно, вынесу, пусть репетируют. У них в рок-группе бас-гитара на всех одна. Если один не может идти на репетицию, то играет другой. Сын пишет тексты и играет на бас-гитаре. Но сейчас он занят другими делами. Я была бы готова отдать бас-гитару длинным нескладным подросткам, в штанах-галифе и с длинными белыми волосами перевязанными веревочками. Если бы по телефону действительно позвонили. Но тот юношеский голос в трубке пока не раздался.
Но мог бы раздастся голос пожилой дамы с горчинкой, в которой весь опыт прожитых лет и общения с ревнивым супругом. Голос будто размышлял: « Я видела, вы прошли мимо меня, с сумками набитыми продуктами. Я тогда подумала, что вы живете одна и вам некому носить тяжести. Я вас пожалела. Мне-то сумки носит муж, и он возит меня на машине. Мы прожили вместе долгую и тяжелую жизнь. У него к старости испортился характер. Он стал меня ревновать ко всем, даже к продавцу в магазине. И я перестала выходить на улицу. Только выхожу во двор дома, чтобы посмотреть на знакомых и поздороваться. Муж все делает сам, и не позволяет мне даже выходить надолго из подъезда. Но я понимаю его болезнь – ревность и живу так, чтобы лишний раз его не травмировать. Извините, что я вам позвонила, но мне скучно, и я звоню всем жителям нашего дома. Я вам тогда сильно позавидовала, ведь вы ходите сами в магазин и выбираете себе продукты и несете их домой, по дороге общаясь со знакомыми. Вы свободно идете, и никто вам не запрещает, никто не следит за вами, и потом не упрекает надрывно и со слезами. Мой муж плачет, когда упрекает меня в неверности. Мне его так жаль, что плачу и я. Мы вместе плачем, и я его жалею. Потому сижу дома».
Голос в трубке угас, но в комнате осталось настроение, как будто он действительно говорил в трубке. А может быть этот голос остался где-то в уголках комнаты, успел спрятаться и теперь будет от скуки наблюдать за моей жизнью. Голос почти всемогущий, но сам звонить по телефону не может, потому что он только голос. А по телефону может звонить только сам человек, рукой поднять сотовый, пальцем набрать номер и говорить голосом, смешно оттопыривая губы и раздувая щеки.
Снова мог бы зазвонить телефон, и мужской голос, несколько простуженный забасил: «Я ответил на твой вопрос. Чтобы женщине быть свободной, ей нужно сначала выйти замуж за богатенького мужичка, потом на третьи сутки его отравить, лучше грибочками, чтобы не упало подозрение на нее. И унаследовать огромный капитал. Потом она может быть совершенно свободной, потому что богатой. Ну, а мужичку, так и надо. Богатство в России невозможно заработать честным путем, значит наворовал. Значит, так ему и надо. Это мне пришло на ум сейчас, я дома, уйти не могу, жена следит. Я закрылся в ванной и звоню тебе. Сама знаешь, какие у нас отношения. Я у нее в приказчиках. Она говорит, я делаю. Подкоблучник. Неплохое слово».
Голос погас, телефон потускнел. Когда сталкиваешься с мужчиной, классическим подкоблучником, обычно бывшим военным, то хочется погладить его по макушке и сказать, мол, ничего, под женой-то все равно лучше, чем под танком. Дольше проживешь. Впрочем, хорошо, что этого звонка не было. Как-то мне милее свобода, беднее, да, зато спокойнее.
Телефон молчал, пришлось доиграть шахматную партию. Как я и предполагала, вышла ничья. Разменивала фигуры, пока короли остались друг перед другом почти незащищенными. А черные и белые фигуры сгрудились около доски, поверженными. Ничья, тоже результат. После шахмат на пасьянс уже не хватило сил.
За окном еще прошел дождь и стал дуть сильный ветер. Так сильно, будто хотел сдуть этот город, в котором я жила. Сдуть и перенести его с берегов Волги в штат Колорадо, или Вашингтон. Но, слава богу, сил у ветра тоже не хватило, потому я осталась в России. Ветер затих, вероятно, застыдившись такой своей беспомощности. И выглянуло солнце.
Раздался звонок. Сначала я подумала, что он придуманный, потому долго не подходила. Но телефон все звонил и звонил, звонки раздавались регулярно через промежутки времени. Я ответила, голос, тот, которого я ждала всю жизнь и каждую минуту. Подкоблучник или ревнивец-мазохист? Не важно. «Я у твоей двери, открывай». Голос был усталый, его было чуть слышно. Но я его услышала. Была вероятность, что звонил не человек, держа в руке трубку, а именно голос, сам, взял сотовый, набрал номер, и стал говорить в трубку. Сам голос? Смешно, голос совершенно самостоятельно и отдельно от человека, как господин «Нос» у Гоголя? Почему бы и нет?
Об этом я успела порассуждать, пока шла по квартире, искала ключи, потом шла по коридору и открывала дверь. Потом голос был неважен, а только человек. Но сначала был голос? Да, сначала был голос, потом чувство и эмоция.
Из окна в комнату сквозь портьеры било яркое солнце. А в комнате оно разогнало все посторонние голоса, и остались голоса только мужчины и женщины. Ее взволнованный и радостный и его… Не знаю какой, потому что и его я придумала. Придуманный, почему-то для меня милее, чем настоящий.