От автора: Мой сын, которому сейчас семь лет, скоро дойдёт в своём школьном учении до истории античности. Конечно, он мог бы вовсе пропускать уроки, поскольку уже знает гораздо больше, чем даёт школьная программа. Исторические сведения – от своих образованных родителей, а фактические реалии рабовладения – он имеет счастье наблюдать самолично в нашей латифундии, где сдружился со многими моими рабами и надсмотрщиками, а потому и в столь юном своём возрасте имеет куда лучшее представление о предмете, чем иные кабинетные учёные, скелетированные догматизмом.
Но не то – другие дети, которые вынуждены питаться отрыжкой всяких бредовых учений, ставящих блистательную античную цивилизацию ниже феодализма (нет, я феодализм тоже люблю, я только социализм ненавижу, но Рим классических времён – он всё едино покруче баллад Мэллори).
Соответственно, захотелось написать для детишек нечто простенькое и занимательное по античной истории. Такое, чтобы не загружало читателя сложными политическими движениями, но давало бы правдивую картину тех времён и тогдашних нравов в лучших их проявлениях.
Поскольку сам я тогда не жил, хочу выразить благодарность моим старшим друзьям вампирам за милостиво предоставленные сюжеты, особенно ценные тем, что они не нашли отражения в дошедших до нас сочинениях историков.
***
Испокон веков греки и римляне благоволили друг к другу, и разделявшее их море не могло быть препятствием их дружбе.
Греки восхищались стойкостью и ратной доблестью римских легионов, а римляне – изяществом греческого искусства.
Лишь делом времени было, когда два народа сольются в прочном союзе. И такое время настало.
Карфаген, давний и грозный противник Рима, был повержен, и пришла пора заняться приспешником карфагенян на Балканах, царём Македонии.
В ту пору Македония владела значительной частью Эллады, а союзы греческих городов, остававшихся свободными, Этолийский и Ахейский, страстно взывали к своим римским друзьям, чтобы те пришли и избавили греков от македонской угрозы. Так, во всяком случае, понял их военный трибун Тит Квинкций Фламинин, наибольший поклонник эллинской культуры среди всех квиритов.
Конечно, римляне не могли не прийти на помощь своим братьям эллинам, и освободили много греческих городов. При Киноскефалах, что в Фессалии, состоялась решительная битва, где грозная македонская фаланга была разбита наголову. Но война продолжалась, и основные силы римлян пребывали там, на севере. А на южном полуострове Пелопоннес оставались только малые гарнизоны, да и то не везде.
Меж тем война, даже самая справедливая, всегда чревата смутой, когда простонародье, не понимающее важности текущего политического момента, норовит использовать слабость власти для мятежа и удовлетворения своих низменных страстей.
Так случилось в греческом городе Аргосе. Толпа бедняков, подстрекаемая властолюбивыми демагогами, собралась на агоре, центральной площади, и ополчилась на своих состоятельных и благородных сограждан. Многих побили, многие дома были разграблены, многие винные погреба опустошены, и многим лучшим людям города пришлось бежать от ярости восставшей черни.
Бежали они в Коринф, где в ту пору стояли три когорты под началом римского легата. Звали его Авл Регий Филобарр, то есть «любимец слонов». Прозвище он получил в битве при Заме, последнем сражении с Ганнибалом, где сумел заскочить на вражеского слона, сбросил погонщика, но не убил животное, а подчинил своей воле и направил на карфагенские же войска. Римский военачальник Сципион особым приказом разрешил Регию оставить этого слона себе, и тот держал огромного зверя в своём поместье.
В Грецию он прибыл совсем недавно, и мало что было известно о нём. Говорили, что он из хорошей семьи, хотя не патриций, весьма богат и дружен с самыми влиятельными людьми республики, Эмилием Сципионом и Титом Фламинином. Те, кто встречался с ним лично, отмечали редкую для столь высокой военной должности молодость (едва ли он был много старше двадцати), приятную мужественную внешность, атлетическое сложение и учтивость культурного человека, свободно и к месту цитировавшего греческих поэтов. Но при том ходили слухи о суровости его нрава. Говорили даже, что он скармливает провинившихся рабов своему слону.
Встретив людей, бежавших из Аргоса, Авл Регий сказал:
«С одной стороны, мы пришли освободить Грецию, а не покорить своему порядку. Поэтому не можем вмешиваться во внутренние политические дела. Но с другой стороны, бунт черни – это уже не политика, а самая настоящая анархия, отсутствие всякого порядка, и если римская армия будет равнодушно взирать на гибельное буйство хаоса, то грош ей цена».
При этом он произнёс стих из Гесиода:
«Целому городу часто в ответе бывать приходилось
За человека, который грешит и творит беззаконье».
После он держал совет со своими командирами, и те, не оспаривая мысль о необходимости вмешаться, всё-таки выражали сомнение.
«Нас всего три когорты, - говорили они. – Полторы тысячи воинов. Но Аргос – огромный город. И не там ли сложил свою буйную огненно рыжую голову прославленный полководец Пирр Эпирский, некогда угрожавший самому Риму? А ведь он имел огромное войско и десятки боевых слонов!»
Регий покачал головой:
«Нам не нужно будет воевать с целым городом. Нам нужно лишь вразумить горстку смутьянов и убедить остальных в нашей решимости. Поэтому нам и не понадобятся все три когорты. Одну мы оставим в Коринфе».
«И что мы будем делать, когда подступим к Аргосу с таким ничтожным войском?» - язвительно поинтересовался один из трибунов.
«Давайте, - предложил старший центурион, заслуженный ветеран, - встанем напротив городских стен и казним каких-нибудь разбойников. Возможно, такое зрелище усмирит сердца арготинцев и внушит им робость».
Ему возразили:
«Чтобы казнить каких-нибудь разбойников – надо сперва изловить каких-нибудь разбойников. А у нас слишком мало людей, чтобы бегать по горам и выяснять, кто там пастух, а кто разбойник».
«Ну тогда давайте изловим каких-нибудь пастухов и скажем, что это разбойники! – не унимался центурион. – Что вы на меня так смотрите? Да все здешние пастухи – и есть самые настоящие разбойники! Дети гор!»
Тут Регий улыбнулся, ласково и простодушно, как только он умел, и сказал:
«У нас, конечно, мало людей, но для усмирения Аргоса нам хватит и одной когорты в блистающей на солнце римской броне!»
Когда отряд легионеров, столь же бесстрашный, сколь и малочисленный, подступил к стенам Аргоса, мятежные жители выбросили сверху полотнища со словами «Римляне, убирайтесь домой! Это не ваша война!»
Но что смутило их, римляне пришли не одни, а привели с собою толпу пленников в льняных хитонах, причём было их не меньше, чем воинов.
Загоревшись любопытством, горожане выслали в римский лагерь людей для переговоров. Когда те прибыли, легионеры уже вовсю мастерили деревянные кресты и, привязывая к ним пленников, водружали на склоне горы, хорошо видной из города.
«Что это значит?» - спросили посланники Регия, указав на распятых пленников.
«Это? – Регий улыбнулся ласково и простодушно, как было в его свойствах. – Это значит, что я решил усовершенствовать технологию распятия на кресте. Видите ли, хоть никогда я не уклонялся от опасностей битвы, но в действительности мне претит убийство. Меж тем, когда человека прибивают к кресту гвоздями, он может умереть от потери либо заражения крови, и получается, будто мы его убили. Но если его привязать к кресту ремнями, то он волен висеть, сколько пожелает, и если испустит дух – то сделает это сам».
Придя в некоторое замешательство от подобного объяснения, посланники вопросили:
«Но кто эти люди и что они сделали?»
Регий улыбнулся снова, столь же мягкой и очаровательной улыбкой.
«Какая вам разница? – сказал он. – Это вовсе не имеет значения. Просто, я решил посвятить славному городу Аргосу достойное его приветствие. Но хочу, чтобы это было сюрпризом. Имейте терпение, друзья мои. Дождитесь, пока приветствие будет выложено».
И уже через час арготинцы увидели, как ряды крестов на склоне горы сложились в надпись, гласившую: «Аргоса вои, попомните ныне хрипящую дерзость!»
Конечно, наиболее образованные горожане без труда узнали несколько изменённую строку из «Илиады»: «Аргоса вои, воспомните ныне кипящую доблесть!»
И почудилось им нечто недоброе в послании Регия. Более же всего их смутила та деловитость и беззаботность, с какой римляне воздвигали свою надпись из крестов.
«Неужто они не боятся, что мы ударим из города и сметём их? – недоумевали мятежники. – Знать, затаилась где-то в засаде ещё одна когорта, ведь соглядатаи сказывали нам, что из Коринфа их вышло две, а здесь мы видим только одну».
«Возможно, - говорили другие, что римлян в Пелопоннесе больше, чем мы думали, и целые легионы движутся нынче сюда. Не может ли быть так, что мы погорячились с этим восстанием, поддавшись на уговоры демагогов?»
И они снова направили посланцев к Регию, чтобы узнать, чего он добивается от Аргоса.
«О, в действительности, совсем немногого, - сказал он. – Я хочу посвятить вашему славному городу ещё один стих из Гомера: «В Аргос придём мы, в ахейский край благодатный». Вот только некого больше возносить на кресты: все закончились. Вы не поможете раздобыть ещё немножко… материала? Мне нужно совсем чуть-чуть, человек пятьсот, чтобы завершить этот памятник дружбе между Аргосом и Римом. Но если я в том не преуспею и сюда вынужден будет прийти Квинкций Фламинин, мой друг и начальник, он не уймётся, пока не выложит полный текст «Илиады». Столь сильны в нём любовь к Греции и почтительность к её поэзии».
Подумав, арготинцы схватили зачинщиков мятежа и тех, кто запятнал себя особенным буйством в ходе погромов, числом пятьсот человек, и выдали их римлянам, открыв городские ворота.
Войдя в Аргос, Регий заявил:
«На самом деле, я раздумал составлять стих «В Аргос придём мы», поскольку мы уже пришли. Я вообще раздумал казнить ваших смутьянов, ибо жизнь человека имеет высокую ценность, покуда есть рабство. В рабов – да будут они обращены, и пусть будут живы».
Арготинцы прослезились, славя такое великодушие, достойное самого Александра. Они могли бы уподобить Регия Филобарра и Цезарю, но его тогда ещё не было.
Меж тем, милость римского легата пошла ещё дальше.
«Однако же, - продолжал он, - у меня нет недостатка в рабах на родине, да и не хотелось бы обременять себя их перевозкой. Как, верно, не хотелось бы и им провести остаток жизни не только в цепях, но и на чужбине. Посему я с радостью оставил бы их здесь, в Аргосе, если бы кто-то внёс за них достойный выкуп».
Выкуп согласились дать богатые горожане, те самые, что недавно были изгнаны смутьянами из Аргоса. Конечно, они потерпели много зла от бесчинствующей толпы, но в том и благородство мужей высокого достоинства, что они склонны к великодушию. К тому же, теперь, когда разбойные бунтовщики стали рабами, они уже не могли прийти на агору и провозгласить свою власть. Это было бы нелепо, поскольку рабы не обладают правом голоса. Но зато – они получили жизнь и не были разлучены с Родиной.
Когда уже стемнело, Регий отрядил одну кентурию своих воинов, чтобы те сняли с крестов распятых «пленников». Это, конечно, были их товарищи, солдаты из второй когорты. Им пришлось немного потерпеть, вися на кресте целый день под палящим солнцем, но римские легионеры шли и не на такие жертвы, неся мир и порядок во все пределы Ойкумены. К тому же, римские легионеры привыкли не проводить ни дня без физических упражнений, а висение на кресте, хотя и кажется занятием малоподвижным, на самом деле весьма укрепляет мышцы.
Чтя усердие своих подчинённых и верность делу, Регий раздал половину аргосского выкупа тем, кто был на крестах, и четверть – тем, кто мастерил и водружал кресты. На остальные же он устроил большие игры и пир в Аргосе, в честь дружбы греков и римлян.
На том пиру одна юная дева, воспылав к Регию чувством, спросила его, правда ли, что он скармливает нерадивых рабов своему слону?
На что тот, рассмеявшись, ответил, что для этих целей вернее было бы использовать ягуаров, но он не надеется дожить до открытия Америки, и потому его рабы могут не тревожиться.
Своим обаянием, бесстрашием, умом и милосердием Регий произвёл столь благоприятное впечатление на жителей Аргоса, что те попросили разместить у них в городе одну когорту на постоянное жительство, а также прислать им судебного квестора и знаменитых своей справедливостью римских юристов для решения спорных дел.
А потом и вся Греция изъявила желание стать римской провинцией, ибо ни в ком, кроме римлян, греки не могли найти столь страстных почитателей своей культуры, и ни в ком не могли найти столь действенных защитников порядка в городах Эллады.
Правда, случилось это спустя многие годы, когда Авл Регий Филобарр уже не был легатом и не стоял со своими когортами в Коринфе. А то, наверное, он бы сумел сохранить исторический вид города, не допуская радикальной перепланировки. Но это уже другая история.