не экстремальное путешествие 2004 года.
В Турции вот-вот начнётся бархатный сезон, в Мурманск ни сегодня – завтра придёт зима, я выбрал золотую осень на Белом море, купил билет на скорый поезд «Москва – Мурманск» и поехал в Кандалакшу.
Всю ночь в купе, после распитых бутылки кофейного ликёра и ноль семь красного, храпели представители малого бизнеса из заполярных Мурмашей.
С утра они принялись изнурять себя креплёными винами.
В Волховстрое Веня истово перекрестился на оставшуюся за окном церковь, через час, в Лодейном поле, уже на водонапорную башню, спьяну принятую за божий храм, а к Подпорожью вообще перестал отражать.
От Вени не отставал партнёр по бизнесу Гена. Пока труженики обновлённой экономики ещё ворочали языками, я узнал много нового: например, чтобы торговля на рынке задалась, первым покупателем непременно должен стать мужик, а чтобы товар не залёживался на прилавке, его нужно обмахнуть выручкой от первой сделки.
Немного просветлённый креплёным вином, я безучастно смотрел в окно, на летевший назад лес, редкие полустанки, запасные пути с товарными вагонами. Давно проехали Тверскую, Новгородскую, потом Ленинградскую области, поезд дробно стучал колёсами по Карелии.
На остановках предлагали бруснику, отварную картошку с солёным огурцом, копчёную рыбу и заморские куриные окорочка - такая универсальная еда для вчерашних приверженцев социалистических ценностей.
-Выпьем!- встрепенулся за Петрозаводском Веня.
Я вяло пододвинул стакан.
Веня вдумчиво выпил, опустил в рот кружок колбасы, и сфокусировал взгляд на мне. В процессе потребления алкоголя он поведал, что у себя в Мурмашах хранит «Франклинов» (стодолларовые купюры-В.Г.) на балконе в трёхлитровой банке из-под маринованных помидор, чтобы насекомые не утилизировали валюту.
Я разлил вино по казённым стаканам в блестящих подстаканниках и предложил выпить за банк на дому. Веня довольно улыбнулся и взял стакан.
На часах 5.20 утра. В купе в разнобой храпят Веня с Геной.
Проворно скатываюсь на платформу, не выспавшаяся проводница и хлопнула дверью вагона в след.
С невидимой мачты станционные прожектора выхватили серебряные полоски рельсов, соединивших Москву с Мурманском.
Тут же на платформе дежурный милиционер служебным голосом уточнил, что до райцентра Умба автобус ходит раз в сутки.
На привокзальной площади в лимонном свете фонаря бдил «бомбила» в старенькой «девятке».
Разбухший рюкзак и желание поскорей оказаться в поморской деревне Кузомень подтолкнули меня к легковушке.
-Куда поедем?- встрепенулся «бомбила».
-В Кузомень!
-Два «Франклина»,- отреагировал продвинутый таксист.
Все попытки скостить хотя бы баксов 80 он решительно подавил, ссылаясь на слабость задней подвески своего авто и плохую дорогу.
Консенсус нащупали, когда рассвело. За полторы тысячи рублей он согласился отвезти меня и ещё двух тёток в райцентр Умбу. Выходило по 500 рублей на человека. Повеселевший «бомбила» всю дорогу старался втянуть нас в дорожный трёп, тётки угрюмо отмалчивались, я отделывался односложными «да» или «нет». Нам троим было жалко денег.
Неяркое утреннее солнце периодически загораживали сопки.
Далеко внизу отливал оловом Кандалакшский залив
Проехали деревню Колвицу. Здесь 10 лет назад с приятелем жили прямо в продуктовом магазине. В подсобке были аккуратно сложены коробки с печеньем, карамельками, рыбными консервами и мешок вонючего лука; в комнатке с видом на залив и печкой, блаженствовали мы с Манарычем. В каждой избе стояли, литровые, трёхлитровые стеклянные банки с красной икрой, местные угощали ложками несостоявшейся сёмги и горбуши.
Напротив деревни, через узкий залив, громоздилась сопка.
Через день решили её покорить - до обеда карабкались наверх, сделали несколько снимков, походили среди камней под напористым ветром и до вечера спускались в деревню, потом два дня с непривычки ныли ноги.
Слева, за красноватыми стволами сосен, показалось Колвицкое озеро с какими-то игрушечными островками. Сопки остались позади.
«Девятка» глотала километр за километром лесное шоссе, очень местного значения. Мои попутчицы сошли в центре Умбы среди облезлых пятиэтажек, ларьков и деревенских изб.
Мимо пустых причалов водила довёз меня до поворота на Варзугу.
От Умбы до Кузомени теперь оставалось 160 километров, а ещё два часа назад было 240. По вымершей шоссейке протащил рюкзак километров 5.
Лес пах сыростью и грибами. У небольшого озерца наскоро разложил костерок, вскипятил чай, похрумкал сушками. Идти стало веселей. За очередным поворотом меня наконец догнала старенькая иномарка. Улыбчивый паренёк согласился подвезти до Кузреки.
Поморская деревня Кузрека разочаровала: с угора к неширокой речке сбегали дачные домики с теплицами, почти у каждого припаркована иномарка – куда делась старая поморская деревня?
На огородах наблюдалось шевеление – дачники сноровисто копали картошку под хит уходящего лета про « апельсиновый рай».
К невзрачному морю вплотную подступал неказистый лес.
Под брутальный «Владимирский централ», придавивший деревню, со стороны Умбы выехал МАЗ.
Воскресенье, утро, попутка – мне определённо везло.
МАЗ возвращался в Кашкаранцы – это ещё километров 90 в сторону Кузомени.
Облапив баранку ручищами, водила Николай страдал. На измятом лице отпечатались последствия тяжёлого шофёрского труда и ещё более тяжёлого отдыха.
Чтобы подреставрировать здоровье, Коле требовалась бутылка пива, но в редких деревнях, несмотря на творящийся вокруг капитализм, торговали только палёной водкой и элитными винами из опилок и картофеля.
-От водяры меня развезёт, от винища тоже - кисло признался Коля.
В кабине МАЗа жуткий срач: тряпки вперемежку с запчастями, недоеденный хлеб и удушливый запах чего-то протухшего. Приоткрыл окошко, но запах остался.
Через час были в Оленице. Такой же, как и Кузомень, дачный посёлок из бруса с теплицами, только больше.
Здесь водила куда – то сбегал и добыл двух литровую пластиковую флягу «Арсенального». Запрокинув голову, как горнист,он жадно забулькал прямо в кабине. Отпив примерно треть, икнул дрожжами, затянулся «Примой» и надавил на газ. На глазах Коля начал оживать – опухшая физиономия разгладилась, улыбка раздвинула лицо, он что-то спросил про Москву. Километров двадцать я сыпал всякой лабудой про криминальные разборки, отстрел банкиров, водила недоверчиво поглядывал на меня.
-Не-е, я в Москву не поеду,- громко икнул Коля,- ещё пристрелят.
-Запросто,- согласился я.
Внезапно разбитый асфальт оборвался, МАЗ тяжело запрыгал по выбоинам и камням. Я больно колотился коленками обо что-то железное, стараясь удержать руками оживший рюкзак.
-Это тебе не Москва,- гоготал довольный водила.
-Да уж,- ткнулся я подбородком в шофёрскую ключицу.
-Смотри, смотри,- вытянул шею Коля,- медведь!
Дорогу в несколько прыжков пересёк здоровый медведь.
-И много их здесь?- забеспокоился я.
-Навалом!- дыхнул на меня «Арсенальным» водила.
За три часа езды на МАЗе я притерпелся к вони в кабине и было немного грустно расставаться на развилке у Кашкаранцев.
Настроение у меня было светлым, у Коли уже довольно приподнятым.
Под полуденным солнцем плавилось спокойное море. под полуденным солнцем плавилось спокойное море. неказистые избы смотрели окнами на юг. рядом на мягкой приливной зыби покачивались карбасы. в центре деревни красовались выкрашенные голубенькой краской почта и магазин, между ними паслась коза.
-слышь, парень, спиртику нету?
удивлённо обернулся на голос. в тенёчке, рядом с выкопанной картошкой, перекуривал мужичок, тут же сидела его половина.
-да нет,- признался я
-художник что ли?- полюбопытствовала половина.
-вроде того.
-раньше всё художники приезжали, старину всякую покупали,- прицельно глядит на меня мужик.
я щурусь на солнце, вдыхаю морской воздух и помалкиваю.
-у шурина серебряный полтинник есть,- продолжил подкоп мужик,- царский, больших денег стоит.
-а что-нибудь попроще?
-да было что-то в сарае,- припомнил мужик.
-Толь, сходи принеси,- подтолкнула его баба.
Толик не спеша поднялся, выразительно посмотрел в сторону магазина, и поплёлся в сарай. пока мужик отсутствовал, мы с его половиной помусолили какие-то мелочи про погоду, грибы-ягоды. наконец вернулся Толик. на землю он выгрузил чугунный утюг и мятую керосиновую лампу. помедлив, предъявил карманные часы. для приличия я повертел их в руке. с крышки выпукло смотрела Спасская башня. часовая стрелка отсутствовала. на циферблате надпись «восток».
-забирай за тыщу!
-ты, чо-о, Толь …?!- заволновалась баба,- скоро с Питера за сёмгой приедут, продадим за три.
я вернул часы владельцу.
-ну ладно, давай на бутылку, и забирай!- не опохмелённый Толик тыкал в меня часами.
-бери, бери - часы старинные,- вторила его половина.
-До Кузомени далеко?- сменил я тему.
-дойдёшь до отворотки на Лодочный ручей, а там по отливу километров сорок будет,- поскучнел Толик.
молодуха на каблуках толкала по песку детскую коляску, гружёную картошкой. деревенскую улицу с заборами скоро сменили заросли можжевельника, зубчатый лес постепенно заслонил море. По утрамбованной грунтовке отмахал километра четыре.
Рюкзак всё сильней давил на плечи.
У зарослей поблекшего иван-чая сгрузил ношу на обочину и принялся дожидаться попутки.
Под ярким солнцем в деревню прошли ягодники с пластмассовыми вёдрами брусники, за ними трусила тощая немецкая овчарка.
Ещё через полчаса обдал пылью внедорожник с московскими номерами, кативший в сторону Варзуги. Наконец в нужном направлении задребезжал «Москвич» неопределённого цвета и без бампера.
Плотный мужик в тельнике, без предисловий обрисовал своё спецназовское прошлое: зачистки, засады, боестолкновения. Я уважительно помалкивал.
-Никому не рассказывай, я подписку давал,- многозначительно предупредил меня герой на прощание и отправился в лес собирать ягоды.
Идти берегом моря сорок километров с тяжеленным рюкзаком совсем не хотелось и я остался у дороги ждать очередную попутку. Уже потом в Кузомени узнал, что Коля молдаван, так его все называли, в армии вообще не служил.
Последний раз за день, я проехал двадцать километров на древнем японском микроавтобусе, загруженном коробками с кафелем и банками нитрокраски.
Водитель притормозил у дорожного указателя «Кузомень 18 км.».
-Восемнадцать не сорок,- бодрился я, шагая по наезженной грунтовке,- наверняка кто-нибудь подхватит.
Дорога поднималась с угора на угор, вдалеке угадывалось море, сливавшееся с небом; всё сильнее хотелось есть, рюкзак давил на взмокшую спину, ныла поясница, ногам было жарко в трекинговых ботинках с рифлёной подошвой.
Через пару километров в придорожной канаве заблестел тонюсенький ручеёк.
Долго набирал в котелок воду, прямо у дороги, чтобы не прозевать попутку, развёл костерок, потом жевал, не чувствуя вкуса, обжигался горячим чаем, прислушивался, не едет ли машина.
Солнце припекало по-летнему, на бирюзовом небе ни облачка.
Посидел, передохнул, навьючил рюкзак и привычно продолжил перемещать на спине примерно 20 килограмм полезного груза на расстояние 18 километров со средней скоростью 4 -5 км. в час.
Обогнул болото с чёрной водой, рассыпчатая песчаная дорога завела в сосновый бор. Вокруг звенящая тишина, запах смолы и хвои, изредка бликуют пивные банки из-под «Невского классического». Колея часто раздваивается, резко уводит в глубь бора, стараюсь держаться выбранного направления, лавирую между поскрипывающими соснами. Солнце незаметно скатилось за макушки деревьев, длинные тени перечеркнули дорогу.
Донимает жажда, как назло, вокруг ни ручейка. Сосновый бор постепенно редеет и обрывается на краю… пустыни. Вокруг насколько хватает глаз, толпятся невысокие песчаные барханы. Левее выпукло синеет Варзуга в низких берегах.
Вся пустыня вкривь и вкось продавлена автомобильными колеями.
К морю уходят сучковатые столбы с провисшими проводами линии электропередач.
Взбираюсь на ближайший бархан – впереди густой, застывшей лавой лениво ворочается море. Далеко вправо, у самой воды, топорщатся серые крыши.
Почти дошёл,- радостно заколотилось сердце. Не сверившись с картой, нетерпеливо забираю вправо; забыв про усталость петляю между барханами, зарываясь по щиколотку в нагретый за день песок. Через час пустыня сменилась кочковатым болотцем, пару раз оступился, зачерпнул ботинком вонючую жижу.
На море куйпога - отлив, самая малая вода; обнажились и обсохли песчаные отмели, кое-где выступают каменистые корги и отдельные баклыши – крупные валуны. Вот он Терский берег Белого моря, - усталость вытеснила все эмоции. Плечи горят от лямок рюкзака, спины вообще не чувствую, ноют ноги, от болотной жижи противно отсырели носки.
Берег чем-то напоминает Онежский и сильно проигрывает Карельскому,- определяю машинально. Но самое большое разочарование ждало впереди: то, что издали принял за деревню Кузомень, оказалось большой рыбацкой тонёй с монументальной избой на два десятка рыбаков, амбарами, сетницами, ледниками и навесом для техники.
Осмотрелся вокруг: Твою мать!!!- ничего оригинальней в душе не возникло.
Вдоль всей береговой линии, по черте прибоя, темнела бахрома морских водорослей цвета увядшей ботвы, резко пахло йодом.
Тут же валялся выбеленный морской солью, наполовину замытый песком, плавник.
Эти брёвна десятилетиями выбрасывали на берег шторма. До сих пор все берега Белого моря завалены сгнившим лесом, который когда-то так и не довезли до архангельских и онежских лесозаводов. Из года в год поморы ходят по отливу и оттаскивают хорошие брёвна подальше от воды, чтобы шторм не унёс обратно в море, клеймят их топорами – каждый своим клеймом – зарубкой; часто прямо здесь же пилят бензопилой на чурбаки и даже колют, затем складывают аккуратные поленницы, а потом на тракторах или на карбасах и «дорах» (заводских деревянных лодках со стационарным дизельным движком) перевозят в деревни. Только на Карельском берегу, где из-за скал к морю на тракторе не подобраться, вяжут плоты, карбасами либо «дорами» плавят в деревни. Постепенно весь путний (пригодный в хозяйстве лес-В.Г.) плавник выбрали: что-то пошло на ремонт изб, строительство бань, сараев, тоневых рыбацких избушек по побережью, остальное на дрова.
По всему Белому морю берега постепенно очищаются от завалов гниющей древесины, но поморам это не в радость – сегодня заготовлять дрова становится всё трудней да и накладно.
На часах восемь вечера. Искать потерянную в песках Кузомень нет сил, скоро начнёт смеркаться. Понуро бреду берегом на тоню.
На песке отчётливо отпечатались свежие медвежьи следы и ведут они в том же направлении. Стало совсем не уютно.
Вдобавок дверь в избу припёрта доской – значит в доме никого.
Довольно странно, на дворе начало сентября, идёт осенняя сёмга, а тут в разгар путины пусто.
В просторной избе из двух половин было сыро, пахло рыбьим жиром.
Отклеил от спины рюкзак, стащил набухшую потом футболку, наконец-то разулся, оказалось, что итальянскими трекинговыми ботинками сильно натёр ноги.
В стороне от тони, в тундре, не сразу нашёл колодец, безуспешно пытался дотянуться котелком до воды, пока не привязал его за брючный ремень. Застоявшаяся вода сильно отдавала болотом. Примерно в километре от избы текла в море мелкая речушка, но идти уже не было сил.
За подгнившей стенкой амбара спрятал от ветра костерок, по-быстрому вскипятил воду для чая, есть не хотелось. Попробовал посушить футболку, но она только вяло трепыхалась на ветру.
Усталость валила с ног, топить печку в избе не хотелось, поэтому в куртке и свитере повалился прямо на голые нары, подложив под голову вязанную шапочку. С полчаса крутился на жёстких досках, вдыхая въевшийся запах рыбы, сырость неприятно холодила всё тело, поняв, что уснуть не удастся, решил пожарче истопить печь, сунул ноги в резиновые сапоги и побрёл за дровами. Давно нетопленная печка задымила всеми трещинами, напихав полную топку плавника, вышел на улицу.
Прохладный ночной ветерок сделал поверхность моря гофрированной, небо покрыла сыпь тусклых звёзд, далеко сзади зажглись огни прибрежной деревушки Усть – Варзуги, которую я быстро отыскал на карте.
В двух километрах от неё, вверх по течению Варзуги, вросла в песок Кузомень, правда из-за барханов её было не видно. Далёкие капли электрических огней сделали пейзаж обитаемым.
Туман постепенно забелил очертания леса и песков разбавленным молоком.
Почему-то вспомнились свежие медвежьи следы на берегу моря и медведь, перебежавший днём дорогу колиному «МАЗу».
Два раза набивал топку дровами, но теплей в избе не стало.
Всю ночь поочерёдно в окна заглядывала луна, очень похожая на разрезанный пополам спелый арбуз. Облитая серебристым светом, изба таинственно мерцала,
я без труда изучал разложенную на столе карту, пытаясь отыскать место вынужденной ночёвки; обстановка навивала воспоминания.
Похожая экстримальная ночёвка приключилась со мной на Кенозере.
Никто из деревенских не пустил нас с приятелем переночевать.
За деревней, у мрачноватого ельника, мы заприметили старую баньку, дождавшись темноты, проникли внутрь. Банька оказалась крохотной, с большой каменкой, вдобавок топится по-чёрному: на стенах и низком потолке слой копоти и сажа. Развести костерок на улице не решились, в баньке побоялись. Нашли дырявое ведро, развели в нём огонь. Вскоре к ведру было не подойти –костёр с сопением кидался во все стороны. Собрались поужинать консервированными болгарскими голубцами, банку я разогрел в переносном костре, потом пришлось всё высыпать в крапиву и затаптывать в четыре ноги.
После термообработки, банка вспучилась, не дожидаясь, пока голубцы остынут, проткнул ножом крышку, голубцы мгновенно салютовали в меня жирной струёй томатной заливки. До рассвета отсиживались в баньке, с потолка размеренно капала заливка, пахло консервированными голубцами.
Кое-как промаялся в воспоминаниях до рассвета. Поёживаясь на свежем морском ветерке, вышел в приплюснутую тундру, за спиной лежал всё поглощающий простор моря. Чтобы согреться, вскипятил на костре чай. Прихлёбывая из кружки, разглядел над дверью в избу табличку с надписью «Трухинская».
Название тони,- догадался я и вернулся в избу за картой; прикинул расстояние до Кузомени, выходило никак не меньше 12-ти километров, до деревни на карте были обозначены ещё две тони.
Ещё сто лет назад на Терском берегу стояло около 20 сёл и деревень и почти 500 тоневых избушек. Поморы промышляли по всему берегу сёмгу и селёдку «беломорку», на самых уловистых местах избушки были налеплены через каждые 100 метров.
В начале лета весь Терский берег приходил в движение – жонки поморские хворостинами подгоняли скотину – коров, овец. Поморы шли на тони морем на карбасах.
До глубокой осени, пока шуга не забивала мелководье (ледяная крошка –В.Г.), весь обширный берег становился большой деревней с единственной улицей.
В поморских сёлах оставались одни старики. Всё лето и часть осени поморы ловили, солили, вялили рыбу, косили траву для скотины, по первому снегу возвращались по домам. На тонях оставляли небольшой запас провианта – бочонок солёной селёдки, охапку дров и немного соли, чтобы кому – то легче было пересидеть непогоду, если прихватит в пути: зимой поморы ходили во льды бить морского зверя.
В моём случае на одном из подоконников избы, среди мелких ракушек эротично возлежал кружевной бюстгальтер внушительных размеров, стояла пустая банка из-под «Невского классического» с засохшей веточкой вереска. Поодаль от избушки вызывающе маячил дощатый сортир без двери и с видом на море. За сетницей, уткнувшись в кучу пустых бутылок, ржавел брошенный вездеход. В большинстве мест на севере в деревнях, пустую посуду из-под водки не принимают, поэтому на россыпи стеклотары можно набрести за околицей, в скалах, в лесу.
Чуть в стороне от тони чернел двухметровый деревянный крест, поставленный когда-то на «рыбацкую удачу». Через болотце жирными рубцами в сторону Кузомени тянулся вездеходный след. Навьючив на спину рюкзак, я заковылял в данном направлении, вскоре заныли спина и ноги, непросохшая футболка противно приклеилась к телу. Через час с не- большим гусеничный след влился в умятую машинами песчаную дорогу. В лужах бликовало солнце, несколько раз попадались аккуратно сложенные поленницы дров, одиноко паслась лохматая лошадь.
По-летнему тёплое солнце грело песок, сверху жаркое, будто в дымке, почти бесцветное небо, справа искрилось необъятное море.
Ещё через пару часов показалась серебристо - сизая Кузомень.
Среди унылых изб выделялись две, выкрашенные весёленькой голубенькой краской. Перед деревней осыпались и попадали трухлявые кресты поморских «жальников» (кладбищ – В.Г.).
Если вспомнить, что Кузомень считается одним из древнейших новгородских поселений на Терском берегу, и известна с двенадцатого века, то под этими песками за восемьсот лет, нашли упокоение почти тридцать поколений новгородцев и их потомков поморов.
Ещё минут сорок, выдёргивая ноги из тёплого песка, шёл напрямик до самой Кузомени. От жальников ветер далеко окрест раскидал пластмассовые и тряпочные цветочки с кладбищенских венков. Пустыня притиснула деревню к берегу Варзуги. Заброшенная фактория, амбары с дырявыми крышами, сетницы, на песке догнивала колхозная флотилия - карбасы и «дора». У окаменевшей навозной кучи дыбились сани.
Половина изб оказались заколоченными, обречённая деревня безучастно грелась на солнце. Вдоль длинной улицы с мостками из сосновых горбылей паслись лошадь с жеребёнком. В палисадниках перед избами качали гроздьями ягод высоченные рябины. В деревне работали сразу три магазина – колхозный, «рыбкооповский» и частный.
Любопытство привело к труженикам обновлённой экономики. В бывшем двухэтажном купеческом доме с каменным низом и деревянным верхом, в комнате под лестницей, угнездился пионер рыночных отношений.
У побелённой печки скучала деваха в спортвках и растянутом свитере. На прилавке дожидались покупателей товары первой необходимости: батон варёной колбасы, пряники, трёхлитровая банка маринованных помидор; на полках вдоль стены- водка, вермут, сигареты, чай.
-Давно приехали?- поинтересовалась продавщица.
-Сейчас, только не приехал, а пришёл,- уточнил я ни без гордости.
Девица недоверчиво хмыкнула.
-У кого можно остановиться дней на пять?
Продавщица неопределённо передёрнула плечами и посмотрела в окно.
-Начальство какое-нибудь имеется?
-Бригадир.
-А где его найти?
-Да здесь, в деревне.
-Как зовут бригадира? - напирал я на деваху.
-Лёша Карышев, брать что-нибудь будете?
-Потом,- соврал я.
Девица стала что-то сверять по накладным.
На улице было безжизненно и тихо, вдалеке мелькнул какой-то мужик в щеголевато приталенном флотском чёрном бушлате и зелёной шляпе, которые в 60-е годы поголовно носила рабочее – крестьянская интеллигенция.
С усилием догнав мужика, запыхавшимся голосом здороваюсь. Никак не отреагировав на приветствие, помор сначала ощупал меня глазами, а потом поинтересовался: Откуда?
Я назвал.
-С Москвы,- не удивился он и зашагал дальше по своим делам.
-Э, где мне бригадира найти?- старался я не отстать от мужика.
-Лёху Карышева?- не оглядываясь, уточнил помор.
-Ну да,- изнемогал я под весом рюкзака.
-Так здесь он где-то, ищи по деревне.
Вслед за мужиком по деревянным мосткам пересекаю всю Кузомень.
Бригадира Лёшу Карышева нашли у колхозного гаража, где он реанимировал «ЗИЛ -130».
Мой спутник деловито отвёл бригадира в сторону и спёртым голосом что-то стал ему объяснять. Бригадир оказался молодым мужиком с задумчивым, чуть грустным лицом. Поздоровавшись, он без тягомотных объяснений повёл меня устраиваться.
-Слышь, москвич, так я вечером зайду,- многозначительно пообещал владелец шляпы.
В облезлой куртке, с которой струпьями слезала кожа, бригадир Лёша шёл рядом, комментируя: Здесь была школа – интернат, тут свинарник, тут птичник.
Прошли мимо двух церквей, переделанных в советское время в клуб и склад. Леша ни без гордости сообщил, что ещё пару десятков лет назад, Кузомень была райцентром. Об административном прошлом деревни до сих пор напоминают телефоны в избах многих колхозников.
-В Москву можно звонить,- устало улыбнулся бригадир.
-Лёш, почему деревня так называется?- проявил я любознательность.
-Историчка в школе рассказывала, что переводится как «еловый мыс» - это лопари так назвали. До революции у нас ярмарки знаешь какие были, с Архангельска купцы приезжали.
Видно историю Лёша в школе любил и гордился своей деревней.
-А где народ? – вертел я головой по сторонам.
-Теперь никого почти не осталось – все поразъехались, человек семь на зиму остаются, а так все летом в отпуск приезжают.
Лёша привел меня в ладный гостевой дом, принадлежавший колхозу «Всходы коммунизма». Правление колхоза находилось в соседней Варзуге, там живёт и председатель, сюда он заглядывал не часто, большую часть времени дом пустовал.
Из окна моего временного жилища хорошо видна ультрамариновая широкая река, вытекавшая из далёкого леса.
Расставшись с бригадиром, вскипятил чая, разобрал рюкзак, футболку повесил на самом солнцепёке во дворе и отправился к морю. По автомобильной колее, похожей чем-то на лыжню, шёл вдоль реки и смотрел, как впереди кончается Варзуга – просто раздвигаются песчаные берега и вот оно море, шевелится, переливается на солнце. Я понимаю, почему так тянет к морю – оно даёт ощущение свободы, которой порой так не хватает в Москве.
На противоположном берегу Варзуги, у воды несколько изб, фактория, амбары, сетницы - это маленькая деревушка Усть – Варзуга. Как и в Кузомени никакой кипучей жизни – уныло, тихо, пусто. Единственная улица начинается на речном берегу, а через каких-то 100 метров упирается в берег Белого моря.
Оранжевый песок, точно такого же цвета Усть-Варзуга, тяжёлая синь холодной воды и тишина – во всём чувствуется какая-то властная и подчиняющая сила.
Вечером Лёша принёс баллон с газом, и пока его подключал, я успел нарезать толстыми колёсиками сырокопчёную колбасу, достал бутылку «Тверской горькой», специально прихваченную в дорогу для налаживания контактов.
Выпили – закусили, Леша похвалил колбасу.
Повторили, потом ещё, понемногу комната стала приобретать какие-то размытые очертания.
-Рыбой питаться не надоело?- интересуюсь у бригадира.
-Привыкли,- констатирует он.
-У вас тут не хуже, чем в городе,- оглядел я избу.
На половину комнаты белела печь, рядом аккуратно были сложены поленья и растопка, вдоль стен стояли заправленные кровати, на тумбочке японский телевизор с «видиком». Тут же лежали кассеты и книжки, на столе, вместо вазы, искрился увесистый кусок породы с вкраплениями мелких аметистов.
-А это откуда? – повертел я в руках камень.
-Геологи до тебя жили, в октябре опять приедут.
-А чего они ищут в ваших краях?
-Нефть, золото,- с достоинством перечислил Лёха.
-Иди ты,- не поверил я.
Опрокинули ещё по одной, закусили колбасой.
Посидев немного для приличия, гость поднялся из-за стола.
-Если чего будет нужно, найдёшь меня в деревне, где увидишь «ЗИЛок», там и я.
-Ты, что, пешком совсем не ходишь?
-Осенью на охоту,- засмеялся Лёха.
На следующий день он переправил меня на моторке через Варзугу.
Среди песчаных барханов было не уютно: зубчатый лес неподвижно застыл вдалеке, на песке отпечатались медвежьи следы.
С подвернувшимися ягодниками на «казанке» вернулся обратно в Кузомень.
У самой воды на корточках сидел мой вчерашний знакомый и приколачивал доску к всходу в амбар. Он был выпимши, фетровая шляпа лежала рядом на песке.
-Рыба нужна?- деловито осведомился он, не отрываясь от работы.
-Только на уху,- растерялся я.
-У меня есть рыбина кило на два, свежак, только утром сегодня поймал,- соблазнял меня помор.
-Чего стоит твоё удовольствие?
-Двести деньгами, или четыре пузыря водяры,- он отложил молоток в сторону и полез в карман за сигаретами.
-Надо подумать,- медлил я с принятием решения.
-Думай, не думай, дешевле всё равно ни у кого не возьмёшь,- по своему истолковал он мою нерешительность,- по всему берегу одна цена: сотка за кило.
-Опять пьяный на работе,- неожиданно появился бригадир Лёша со спиннингом в руке.
Ну, пьяный,- миролюбиво согласился мужик и взял молоток.
-Когда успел?- посуровел бригадир.
-Вчера тётке Нюре дрова пилил.
-Смотри. Ефим, выгоню с работы за пьянку,- пообещал бригадир и спихнул «казанку» в воду.
-Ага, выгонишь, а работать в колхозе кто будет, может бабка Пелагея с тёткой Нюрой?- хорохорился мужик вслед начальнику.
-После зайдёшь в контору,- строго распорядился Леша, выгребая против течения. С третьей попытки он завёл мотор и «казанка» быстро заскользила на середину реки.
-Строгий у тебя начальник,- посочувствовал я мужику.
-Нормальный,- Ефим выпустил носом струи сигаретного дыма.
-Ну, дак, ты рыбину брать будешь?- напомнил он.
-Давай в следующий раз.
На другом конце деревни застрекотали моторы. Обходя мели, ещё две «казанки» устремились на середину реки. У воды какой-то мужик разбирал растянутую на вешалах сеть. За баньками матерились.
Начинался вечер, нестерпимая синь реки поблекла, вода стала стеклянной, ближе к противоположному берегу двигались моторки, было видно, как с них рыбаки забрасывают спининги. Из печных труб потянулись столбики дыма.
Помимо бригадира Лёши и Ефима, у меня появились и другие знакомые. Через три дома в колхозной общаге квартировали командировочные из Умбы связисты.
Днём они разъезжали на грузовике по пустыне, восстанавливали поваленные телефонные столбы, чинили обрывы проводов на линии, в Кузомень возвращались в сумерках, варили уху из нежно-розовой сёмги, пили водку, ночами браконьерили на реке.
Иногда вечерами я наведывался к ним в гости. Общение обходилось в некоторое количество водки.
-Слышь, Вадим,- каждый раз донимал меня белобрысый шофёр Саша,- вот если я в Москву приеду, сколько мне нужно денег, чтобы в ресторане посидеть?
Остальные связисты весело переглядывались.
На столе остывала недоеденная уха, стояла недопитая водка.
Двое мужиков пошли на реку проверять сети.
-Рыбы сей год мало,- посетовал тощий Витя, нащупывая пальцами в банке скользкий маринованный огурец.
-Нет, Вадим, ну ты скажи,- настырно допытывался Саша и тоже попытался залезть в банку рукой.
Мужики выпили, кто-то закурил, пустив в потолок струи сигаретного дыма. Браконьеры вернулись через час в полной темноте и без рыбы.
На огонёк завалился сильно несвежий Боря Барановский из местных.
-Рыбная мафия,- отрекомендовал его Витя.
Барановский пришёл не пустой. На крыльце вместе с Сашей они пили из горлышка «Столичную». Потом заспорили из-за какой-то ерунды, в итоге подрались. Барановский первым ударом расквасил шофёру нос. Руки дерущихся запорхали в воздухе. От ответного удара Барановский ловко уклонился и шофёрский кулак врезался в двухметровую стойку, подпиравшей крыльцо колхозной общаги.
Она запела как гитарная струна, но из пазов не вылетела.
Высыпавшие на крыльцо связисты отогнали Барановского.
Всё произошедшее напоминало разборку где-нибудь в пивной.
Настырный Барановский ещё дважды возвращался, матерясь, связисты отгоняли его. Оба раза обошлось без рукоприкладства и членовредительства.
От Барановского, отсидевшего по молодости на зоне, веяло уголовной романтикой. В конце - концов враждующие стороны помирились. Барановский принёс связистам увесистый «хвост» ( на местном жаргоне сёмгу – В.Г.). Ночью ему нужно было перевезти в условленное место с десяток «хвостов» городским перекупщикам, а для этого требовалась машина, собственно за этим он и приходил.
Когда Саша уразумел суть дела, на его физиономии отразилась крайняя степень злорадства.
-Ну, ты и падла,- прищурился он.
-Я падла?!- вскипел Барановскийи потянулся к замусоленной сашиной спецовке.
Запахло очередной разборкой. Тут неуместно сострил щуплый Витя, Барановскому шутка не понравилась и он урыл остряка.
Больше Витя в вечеринке не участвовал. Ещё дважды Барановский бегал за водкой, Саша кочевряжился, набивал цену. В итоге он слупил за ночную поездку с контрабандным грузом четыре нехилых «хвоста»- по одному на каждого члена бригады.
Мои новые знакомые из Умбы оказались нормальными мужиками, в прошлом все деревенские. На вопрос, зачем поехали в город, невесело отвечали – работы в деревнях не стало, заработать можно только в путину на сёмге; школы позакрывали, продукты стали завозить не регулярно, света в избах подолгу не бывает, сидеть в потёмках, без телевизора скучно. В общем, раньше было лучше, сходятся связисты во мнении, правда коммунистов ругают, горой за Жирика. Спрашиваю: Почему?
-С ним не скучно,- отвечает Саша.
-Ну да, шоумен он профессиональный,- соглашаюсь я.
-Нам по фиг,- смеются связисты.
В Умбе тоже не сладко – оба завода несколько лет как стоят, народ крутится: браконьерит на озёрах и на море. Летам как подорванные собирают в лесу морошку, чернику, осенью бруснику с клюквой и сдают перекупщикам. С обидой говорят, что у нас в Москве все богатые, хотя соглашаются, что на сёмге, если не пить, можно хорошо заработать, вспоминают знакомых в Умбе, кто на рыбе себе иномарки купил, кто коттедж построил. В общем, приспосабливается народ к рынку.
В один из дней Лёша собрался в Варзугу по делам, я напросился с ним. На дребезжащем «ЗИЛе», распугивая рябчиков в лесу, мы прикатили на центральную усадьбу колхоза «Всходы коммунизма». После красных песков Кузомени, упрятанная в сосновых борах и ельниках Варзуга удивила. С горы сначала показалась ломанная линия шиферных крыш, в центре просторного села, на безупречно найденном месте, отливала тусклым серебром шатровая Успенская церковь XVII века. Рядом привольно паслись коровы.
Срубленная более 300 лет назад церковь собрала в одно целое село, стоящее на обеих берегах одноимённой реки. Храм придаёт селу какой-то торжественный вид. Большинство поморских сёл, лишённые своих церквей, выглядят сегодня неприкаянно. В 30-е годы в Варзугу налетели из уезда отпетые безбожники-комсомольцы, успели порушить колокольню, тут подоспели рыбаки с моря и кулаками отстояли прадедовский храм. По такому же сценарию развивались события и в Вирме на Поморском берегу, где в конце села до сих пор стоит рубленная Петропавловская церковь XVII века. Народ на севере в ту пору ещё был крепок в вере и к церкви прилежен.
Варзуга на фоне нынешних сёл и деревень Терского берега внушает оптимизм. На пологом склоне красуется целая улица кирпичных близнецов коттеджей; ей вторит другая, застроенная двухэтажными типовыми избами, амбициозно подпирающими северное небо. Напротив Успенской церкви громоздится недостроенный кирпичный ресторан, издали смахивающий на железнодорожный вокзал в каком-нибудь райцентре.
Сегоднешняя Варзуга периодически заставлена дорогими внедорожниками с московскими и питерскими номерами. По сельским улицам степенно прогуливаются граждане США, Новой Зеландии и прочих райских мест для туловища. Всех их гонит за тридевять земель на Кольский полуостров страсть к рыбалке.
Спиннингисты и нахлысточники, они часами удят сёмгу на речных перекатах за селом. Удовольствие не для бедных. Двенадцать дней пребывания на турбазе, обходятся им в девять тысяч долларов.
Ушлым соотечественникам дешевле: они предпочитают базе с трёхразовым питанием гостевые домики в поморских деревнях или останавливаются у поморов в избах.
От клиентов нет отбоя - очередь выстраивается из банкиров и олигархов средней руки, чтобы пожить недельку, половить сёмгу.
Забрасывают страждущих на побережье вертолетами из Мурманска.
Пока дожидался у магазина Лёшу, ко мне подошёл парень в «спортивках» с длинноногим подберёзовиком в руке и бутылкой водки в оттопыренном кармане кожаной куртки. Деликатно помаячив перед моим носом, он предложил с ним выпить. От неожиданности я как-то неубедительно отказался. Парень разочарованно отошёл.
От греха подальше я нацелил фотоаппарат на церковь. Тётка-пастух в мохеровой кофте цвета весенней лягушки, тёплых «спортивках» и белых кроссовках, отогнала сгрудившихся у церкви коров.
-Слышь, Тань, Васька твой дома?- крикнул ей парень.
-Отстань, алкаш!- огрызнулась тётка-пастух.
С двух сторон к шедевру деревянного народного зодчества подступили ларьки с чипсами, пивом и сигаретами. Тут же притулился крохотный вещевой рынок. Единственная продавщица лузгала семечки у раскладного столика с китайскими футболками и трусами. На группу буржуинов, восторженно маячивших у храма, никто не обращал внимания – успели привыкнуть за годы «антинародного ельцинского режима».
К магазину подкатил «УАЗик» с брезентовым верхом, парень осторожно уселся рядом с шофёром, продолжая держать подберёзовик в вытянутой руке.
Я увлеченно фотовыражался.
-С Америки будете?- разглядывал меня вместе с японским «НИКОНом» какой-то проворного вида мужичок в красной бейсболке.
-Нет, из Москвы,- сознался я.
-У меня с Москвы много знакомых,- оживился мужик,- Один кажный год на джипе приезжает, всё тоже на кинокамеру фотографирует, икону просил старинную достать.
-Ну и как, достал икону?
-Да у меня много всякого такого,- многозначительно переминался с ноги на ногу мужик.
-Покажешь?- не утерпел я.
-Пошли, тут рядом,- навалился на меня плечом новый знакомый.
В двухэтажной избе-коттедже целая комната была завалена, заставлена, заложена облупившимися иконами и иконками, штампованными латунными окладами, самоварами. В расписной сундук были свалены женские головные уборы, шитые речным жемчугом. В углу навалены ржавые утюги, прялки; на стене криво висела храмовая икона, по копоти и грязи покрытая толстым слоем мебельного лака.
По знакомому силуэту определил Николая чудотворца с клеймами жития.
-Очень старинная икона,- важно ткнул пальцем в Николу хозяин.
-Зачем ты святого лаком покрыл? – поморщился я.
-А чтоб краска не отвалилась, видишь, как углы пооблупились.
Я протиснулся к самоварам. Надраенные наждачной бумагой латунные бока вызывающе сияли.
-Тоже твоя работа?- вздохнул я.
-Ну да,- он постучал ладонью по- пузатому туляку,- Бабы раньше песком речным чистили, ну, а шкуркой даже лучше получается.
-А соком брусники или клюквы не пробовал?
-Не, у нас песком всегда драили,- стоял на своём собиратель.
-Ну и сколько за Николу денег просишь?
-Какого Николу? – не въехал мужик.
-Ну, вот этого, лакированного, большого,- кивнул я головой на залаченную икону.
-С Москвы один тыщу давал,- сощурился собиратель.
-Десять «Франклинов»?- вспомнил я попутчика Веню и «бомбилу» из Кандалакши.
-Долларей,- степенно поправил ценитель старины.
-Ну, а ты чего не отдал?
-С Питера один за полторы хотел купить; с Эстонии тоже приценивался богатенький,- деловито обрисовал ситуацию мужик.
-Ну, а самовары у тебя почём?
-По триста долларей пару в прошлом году забрали, а теперь за пятьсот ещё подумаю, вишь сколько медалей на них?
-Антикваришь давно?- интересуюсь у мужика.
-Чё-о?- вытаращился тот.
-Торгуешь давно самоварами-прялками?
-Лет 10 уже, как с Мурманска приехал.
-А в городе, чем занимался?
-Родине служил,- с пафосом вспомнил мужик.
-На флоте?- угадал я.
-Ну да, мичманом,- подтвердил хозяин.
-Значит, в море ходил?- не отстаю я.
-Не-е, я зав. складом был.
-Чего ж ушёл, ведь место хлебное.
-Да наша часть под сокращение попала,- взгрустнул бывший мичман.
-Так, ты в Варзуге музей открой, смотри, сколько интуриста здесь обретается, будешь показывать, как поморы в старину жили; досуг культурный гостям организуешь,- рисую радужные перспективы мужику.
-Не-е, я лучше ресторан открою. Сёмга там, треска, грибочки солёные; свояк на баяне, своячница частушки петь будет, чай из самовара, на стену медвежью шкуру повешу, рога оленьи прибью над входом,- оживился мужик.
-Да у тебя и бизнес план готов,- похвалил я оборотистого защитника социалистического отечества.
-Чего?- переспросил тот.
-Так, ты, что, антикварный бизнес решил сворачивать?
-Так ведь ничего путного уже и не осталось, вот раньше - это да! С Питера пацаны кажную неделю, бывало приезжали, с Мурманска, помню с Москвы один всё кресты да иконы медные покупал, я его потом в телевизоре видал, Пашей зовут.
Ты такого в Москве не знаешь?
Я виновато развёл руками.
-Потом с музея две приезжали, сарафаны старинные купили; художников всяких сколько было,- погрузился отставной мичман в воспоминания.
Под конец он показал несколько потёртых медных монет царской чеканки, исцарапанный портсигар с васнецовскими тремя богатырями на крышке.
-А в Москве, сколько это может стоить?- упёрся в меня взглядом мужик.
-Ну, рублей 50,- неуверенно предположил я.
-Ну да,- не поверил он.
-Икону большую лучше в церковь отдай, всех денег всё равно не заработаешь,- посоветовал я хозяину на прощание.
-Ну, ты и сказанул,- от негодования куртка задвигалась отдельно от мужика.
-Ну, орёлик. Нигде не пропадёт,- думал я об антикваром мичмане, проходя мимо Успенской церкви к магазину, где стоял Лёшин «ЗИЛ-130».
-Ну, как, понравилась Варзуга?- спросил Лёша, когда село осталось за поворотом.
Я рассказал про мичмана.
-А, Портянкин, вояка хренов,- хмыкнул бригадир, выворачиывя руль.
-Портянкин это кликуха?- догадался я.
-Ага, его когда с флота потёрли, он тут ещё года два мужикам продавал всякое военное имущество.
Вечером ко мне неожиданно заявился Ефим.
Помявшись в дверях, он вытащил из-за пазухи гипсовое распятие, густо выкрашенное бронзовой краской.
-Купи, вещь старинная,- дыхнул он на меня убойной смесью лука и перегара.
-Нет, Ефим, вещь старинная, цены немалой, неси Портянкину в Варзугу.
-Откуда мичмана знаешь?- насторожился гость.
Коломенское, июль 2009
фото автора
продолжение: http://www.proza.ru/2011/06/03/734