Гасан Гусейнов Советские идеологемы Расширение матерного словаря в советское время
Гасан Гусейнов Советские идеологемы в русском дискурсе 1990-х Издание осуществлено при финансовой поддержке Государственного Комитета по печати (федеральная целевая программа «Культура России»)
§ 3. Расширение матерного словаря в советское время; отношение
к нему: между страхом и восторгом; константа достоверности
Поскольку основной словарный состав матерного языка включает всего несколь
ко слов, называющие мужской и женский половые органы (***, хер, ****a, мандa,
мудe), а также глагол ****ь / ебaться, обозначающий совершение полового акта)
и их производные, его чрезвычайно просто удержать за пределами дозволенного.
Абсолютное табу, наложенное на эти слова во всех сферах общественной жизни,
обеспечило такое пространство свободы, о котором не мог и мечтать никакой
пласт литературного языка, включая локальные или поколенческие жаргоны —
разрешенный объект официальной критики.425 Итогом невольного эксперимен
та — предоставления полной свободы весьма ограниченному кругу слов — стала
необыкновенная семантическая продуктивность матерного языка. Чем больше
слов естественного языка рекрутировала для себя — под лозунгом «борьбы за
культуру речи» — идеология, тем больше новых слов создавалось на основе матер
ного подполья. Механизм приращения здесь, таким образом, тот же, что и в слу
чае с частично табуированными локальными, поколенческими и/или эфемерны
ми жаргонизмами.426 Официоз говорит, что мат — «пережиток капитализма», но
это мало помогало сдержать напор надклассовой матерщины. Матерному языку
повезло: в отличие от иных форм сниженной речи, он не признавался «поправи
мым» речевым грехом и лежал в стопроцентно заповедной области, был настоя
щим, а не метафорическим табу, настоящей, всеобщей, а не локальной речевой
альтернативой.427 И в этом последнем качестве — альтернативой идеологической.
Яркой критике подверг официозную «борьбу против жаргонов» В. П. Григорьев в середине
1960х гг.; статьи автора были впервые опубликованы лишь в 1990х гг. (Григорьев. 1993).
426 Приведу запрещенное к публикации в 1967 году суждение о причинах подъема жаргонизмов
вообще на повседневный горизонт речевого общения: «Причины привлекательности жаргона
в общемто известны: разрыв между словом и делом, девальвация и инфляция многих правиль
ных и высоких слов, художественная невзыскательность «важных по теме» изданий. [...] Жаргон
вызван к жизни социальными условиями и бороться с ним можно, только обращаясь к этим усло
виям. Самоопределяющийся подросток рассуждает примерно так: «Вот этот взрослый мерзавец
прячет свое нутро в лоскутья правильного, литературного языка, пускает пыль в глаза высокими
словами и никто не разоблачает эту маскировку; я не хочу ни в чем походить на этого «типа»; что
бы никто не подумал, что я маскируюсь, я лучше откажусь от высоких и правильных слов; пусть
судят обо мне не по словам, а по делам» Логика, конечно, уязвимая. Но опровергнуть ее чисто сло
веснологическим путем едва ли удастся» (Григорьев. 1993. С. 82–83).
Эта специфика мата схвачена и представлена в двух немецких работах: Wilhelm von Timroth.
Russische und sowjetische Soziolinguistik und tabuisierte Varietaten des Russischen. Munchen, Verlag
Otto Sagner. 1983 (Slavistische Beitrage, Bd. 164); Ilse Ermen. Der obszone Wortschatz im Russischen:
Etymologie, Wortbildung, Semantik, Funktionen. Munchen, Verlag Otto Sagner. 1993 [Specimina
philologiae Slavicae. 98].
Сквернословие парадоксальным образом становилось всё менее терпимым
для официальной цензуры. Табу, распространяемое на физиологические отправ
ления вообще — от событий зачатия и появления на свет до агонии и смерти, —
создавало широкую серую зону между разрешенным и сквернословным речевы
ми горизонтами. Гротескный контекст запрета на мат можно восстановить, обра
тив внимание на то, как встречались официозом совершенно невинные обороты
речи, бесконечно далекие и от сексуальности, и от грубости.428 Именно в этом не
выносимо ханжеском контексте и складывалась повседневная функция мата как
живой идеологической альтернативы. По словам Владимира Кавторина,
в нашем обществе человек, с самого детства матерясь, доказывает свою свободу. [...] Русские лю5
ди матерятся по той же причине, почему и богохульствуют.429
С другой стороны, возникали работы, пытавшиеся под любым соусом прота
щить живой мат хотя бы в исследовательский обиход.430
Вышеупомянутые статьи Б. А. Успенского о происхождении матерного
сквернословия построены как отчет об открытии, которое могло бы раз и на
всегда позволить всякому носителю языка, говорящему на разрешенном соци
олекте, выйти из этого унизительного состояния. К сожалению, вместо одной,
официальной, фикции — «матерного языка нет» — на свет тотчас появилась
другая, интеллигентская: «матерный язык — это рудимент древнего земледель
ческого ритуала», «след «основного мифа» и иных доисторических глубин».431
Приведу эпизод из истории широко известного эвфемизма отлить в значении ‘пописать’
(‘справить малую нужду’, ‘сходить коекуда’, ‘сходить помаленькому’, ‘помочиться’, ‘побрызгать’,
‘посикать’, ‘поссать’, ‘попрудить’). Вот как описывает переводчик пьесы «Карьера Артуро Уи»
встречу партийного вельможи и несомненного сквернослова секретаря Ленинградского обкома
КПСС Василия Толстикова с живым просторечным словом в театре, т.е. в «общественном месте».
«Ожидая Артуро Уи в гараже, Эрнесто Рома говорит своему помощнику:
...Только
Когда увижу труп мерзавца Гири,
Мне полегчает, будто я держался
И наконец отлил.
Толстиков был очень рассержен — его благовоспитанность не позволяла ему — в обществе да
мы! — слышать такие непристойные речи. „Держался... отлил!...“,— повторил он, пылая негодова
нием. И добавил: „Может быть в Польше это принято. Но выто, неужели вы не понимаете, что это
не в традициях русского театра?“»
По мнению Б. А. Успенского, выражение «ёб твою мать» — это продукт сокращения древнейшего мифологического комплекса, связанного с оплодотворением материземли псом громовержцем. Успенский. 1987. С. 42–43.
Таким образом, отвергая официальную советскую установку на «несуществова
ние» матерного языка, носителю языка предлагается признавать другую «би
нарную оппозицию», в которой матерный становится не одним из важных
феноменов живого, но изнанкой настоящего языка, а матерное речевое пове
дение — «антиповедением» или «антикультурой».432 Как показала Илзе Эрмен,
такой подход структурно повторяет официальную доктрину «великого и могу
чего русского языка», но не приближает к пониманию мата именно как речево
го поведения, входящего в культуру данного народа.
В конечном счете миф Б. А. Успенского не сильно отличается ни от распространенных представлений о татарских корнях русской брани, ни от официальной советской теории «пережитков капитализма»: здесь слышится то же противоречие: «Не так уж мы и грязны». В одном
случае вина за непристойности перекладывается на чужаков или на «преодоленную» историческую фазу, в другом случае у грязи отнимается ее субстанция, ее главное оружие, ибо это вовсе
никакая не грязь, но святое дело, никакое не унижающее человеческое достоинство нарушение
морального запрета, а вовсе даже часть религиозного обряда.
Подробнее на полемике по поводу происхождения мата заставляет остановиться очевидная ее участникам отчетливая граница между матерным высказыванием — с одной стороны, и всем остальным массивом языка, в особенности — официальноочищенной, правильной речи, — с другой. То, что нетеоретизирующий наблюдатель опишет как ‘низовое’, ‘спрятанное’ или ‘грязное’, предлагает себя как идеологическая альтернатива в рамках общего речевого поля. При таком
подходе нет необходимости мифологизировать и ритуализировать матерный
язык более, чем любые другие сегменты этого поля. Каково бы ни было происхож
дение матерного языка, его повседневное советское и посоветское бытование если и ритуализовано, то лишь в рамках культурной парадигмы советского двадцатого века, а не на той исторической глубине, где возникло выражение ёб твою мать,
реконструируемое Б. А. Успенским. Более того, сама гипотеза происхождения
и древнейшего функционирования мата, основанная на предлагаемой оппозиции
поведение антиповедение, представляется продуктом идеологического спора
между ограниченным официозом и жаждущим языковой и культурной свободы
филологом. Статьи Б. А. Успенского о мате, появившись в середине 1980х гг., воспринимались как удачно найденный способ заговорить на сверхщекотливую тему
(в научном журнале дружественной страны) и не подвергались во внутрисовет
ском, а тем более внутрикружковом (московскотартуская семиотическая школа)
контексте собственно филологической критике. Как только советская эпоха кон
чилась (или, как только показалось, что эпоха кончается), анализ славянских древ
ностей как метод реконструкции современности стал объектом безжалостной
критики.434 Но вернемся к основному предмету главы.
Взглянем на словарный состав этой идеологической альтернативы:
охуeть — удивиться сверх всякой меры, временно лишиться рассудка;
***во, ***вый — плохо, плохой;
***вaто, ***вaтый — неважно, неважный в знач.: плоховато, плоховатый;
***вина, ***винка — любой предмет, часто — уважительно — о сложном механизме, непонятной вещи [а это что за хуёвина у тебя на шкафу?];
***тa — контаминация *** + суета, маята — напрасная и нудная возня, ерунда;
пo хую — безразлично;
похуист — тот, кому все безразлично, пo хую;
*** положить на что&то — наплевать на что5то, манкировать чем5то;
захуячить что&то куда&то — закинуть что5то куда5то;
вхуячить — точно попасть во что5то;
отхуячить, 5рить кого5то — избить (реже — отругать) кого5то;
***чить, 5рить — напористо совершать любые действия (идти, бежать, ехать и т.п.);
***плёт — болтун;
охуительно, 5ый — очень хорошо, очень хороший, красивый, замечательный [такой, что охуeть
можно];
однохуйственно — безразлично [вариант: один ***];
*** в значении не: *** кто помог = никто не помог,
*** когда = никогда или очень не скоро,
*** тебе! — ничего тебе;
нe*** — нечего;
ни *** — ничего;
хули, *** ли? какого хуя? — зачем? зачем, черт побери?
Впрочем, в русском языкознании ритуальная гипотеза исторической табуизированности мата
остается общим местом. Ср.: «Не вызывает сомнения исконная связь мата с сакральной сферой,
соотнесенность матерщины с языческим культом [...]. Табуирование мата в большой степени объ
ясняется этой связью» (Найдич. 1995. С. 187).
Итак, *** — показатель предельной интенсивности, попавший в самую запо
ведную область языка, т.е. ставший служебным словом. Именно это новое свой
ство привело к такому странному для естественного языка положению, когда,
как считается, с помощью матерных слов можно дать описание объекта или да
же состояния высокой сложности.436 Речь идет при этом не о речевой смазке437,
традиционной для обсценных вариантов и других языков, но именно о созда
нии с помощью матерной основы нового слова с усилительным или расшири
тельным значением.
Рассмотрим ряд примеров с использованием глагола ****ь и существитель
ного ****a.
долбоёб, ****юк — дурак, непонятливый человек;
****уть — выпить;
****ь мозги кому-то — надоедать кому-то, морочить голову кому-то, вводить в заблуждение;
ёбнуть, ****ануть — ударить; украсть;
****уться, ёбнуться — упасть, удариться;
заёба — назойливый человек;
заебaть — замучить кого-то, надоесть кому-то;
злоебучий — мучитель, садист;
наебaть — обмануть кого-либо;
наебнуться обо что-то — поскользнуться обо что-то;
наёбывать — жадно есть; обманывать кого5либо;
невпроёб — невпроворот;
недоёбанный — придурковатый, слабый;
объебaть — обогнать, переиграть кого-то;
«Откровенный разговор.
Два собутыльника решили отметить свою очередную встречу и, выпив две бутылки водки, —
решили разойтись. Наутро хозяин недосчитался одной пятитысячной. При встрече состоялся та
кой разговор:
— Слушай, ****юк! Ты вчера у меня с****ил пятитысячную?
— Да нет!
— Нет, ты ее ****анул! Что ты мне ****ишь? Кроме тебя никто в квартиру не заходил, и не
****и, а верни мне деньги.
— Да, нa ты свои пять тысяч, я не такой жадный, как ты. А взял я понарошки, — заметишь или
нет. Давай, лучше, опохмелимся»
В. Д. Девкин называет этот тип применения «парантезным»: «содержательно избыточные вставки при общем не обязательно раздраженном тоне сообщения». Указ. соч. С. 25.
отъебаться от кого&то — отвязаться от кого5то;
подъебaть кого&то — подшутить над кем5то;
подъебaла — провокатор;
приёбчивый — приставучий;
подъёбывать кого&то — дразнить, подначивать кого5то;
приёбываться к кому&то — приставать, цепляться к кому5то;
съебaться — быстро и/или незаметно уйти;
уёбывать — убегать;
уёбище — неприятный человек, зануда; также: урод (слово и возникло по образцу: урoдище)
разъебaй, рас****яй — нерадивый человек;
****утый — ненормальный, не в себе;
****о, ****ьник — лицо, рот;
остоебeнить кому&либо — надоесть кому5либо;
колдоёбина — производное от колдобина;
****ить — красть; бить кого5то;
с****ить — украсть;
****e(u)ть — врать, много разговаривать; бояться;
от****ить — избить;
****ёж — пустая болтовня;
****eц (наиболее распространенные формулы: пoлный п5ц или п5ц всему) — конец («как ре
зультат деструкции»438)
****обoл — болтун;
****юлeй дать кому&то — избить, наказать кого5то;
о****енeть — остолбенеть; сойти с ума;
****aстый, ****ецoвый — замечательный, очень хороший;
****ык! ***к! — междометие типа хрясь! бряк!
Итак, мы имеем здесь дело не с бранными словами, не с ругательствами в соб
ственном смысле слова, но со словамизаменителями естественного языка для
неестественных, мучительных условий. Перед нами — совершенно новый тип
высказывания. Имя ему — эсхрофемизм.
Прибегаю здесь к помощи греческого терминанеологизма439 только потому,
что вполне подходящие внешне русские синонимы заняты более широкими значениями (злословие, злоречие, сквернословие и им подобные), мне же хочется
подчеркнуть необычайную действенность того узкого способа высказывания,
с каким мы имеем здесь дело. Терминология обсценного языка вообще требует су
губой осторожности. Так, в попытке уточнить «не совсем научный термин «матер
ная смазка», предложенный мною440 для описания наиболее распространенного
типа матерного поведения в СССР, Лариса Эриковна Найдич предлагает приме
нить более нейтральную альтернативную терминологию, отвечающую требованиям научности:
матерные слова используются для заполнения пауз хезитации, как «контактные слова» и т.п.,
придавая речи непринужденный характер.
Критерием научности оказывается слово, идеально подходящее для описания категории эсхрофемизма: греколатинская конструкция из давно обрусевшего греческого слова «пауза» и свежетранслитерируемой латинской хезитации
(здесь: ‘замедление речи, вызванное поиском нужного слова’) в разговоре о ма
терном языке весьма и весьма уместно, ибо вызывает у пользователя филолога
принудительную ассоциацию с блатным глаголом хeзать.442 Эсхрофемизм
в русской поэзии может появиться как сквернословная подмена принудительно
го агнонима.