Всякие на судах были комиссары (помполиты).
Плохие, хорошие, вредные, умные и тупые, но в основном они оправдывали необходимость своего присутствия.
Короче говоря, разные, но вот комиссара – «Карлсона» не было нигде, и работал я с ним несколько лет.
То ли художник с него срисовал, то ли природа создала его образ подобно художнику.
Был он любимцем всех женщин и мужиков, несмотря на свой рост и внешность: невысокий, кругленький, добродушный, с чувством юмора и с неординарным умом.
Глядя на него, так и хотелось его пощупать, а не спрятан ли у него сзади пропеллер.
Выпирала задница так, что не оставалось сомнений, что именно - пропеллер.
Его гордостью было то, что он отслужил четыре года срочной службы в ВМФ.
В армию брали с ростом до полутора метров, а у него было на сантиметр больше.
Никому, за всё время нашего знакомства, не сделал он ничего плохого.
А так как многие пользовались его добротой, обрастал он всегда выговорами от начальства.
Всё ему всегда с рук сходило, и знали его все в Пароходстве, и сердиться на него было невозможно даже начальству.
Самой большой особенностью его была способность попадать в комические ситуации.
Был у него грешок: иногда любил заложить за воротник.
Нет, он не был пьяницей, никогда не опохмелялся.
Хватало ему грамм двести, а потом он выхаживался и долго не мог смотреть на спиртное.
Вечерами, кто сидит в кают-компании и смотрит ТВ, кто видик, кто играет в домино или в нарды.
- Ну что, так сказать?
- Ага, ребятки, давай, давайте-давайте.
Многозначительно покажет рукой как «давай, давайте- давайте».
Эта его излюбленная фраза заменяла и приветствие, и «как дела», и одобрение.
Посмотрит он боевик или ТВ, или просто поговорить сядет, а поговорить с ним было интересно.
Очередная история стала на долгие годы хитом.
Второй радист делал первый рейс со мной и, когда он пошёл с Карлсоном в город, я его не предупредил, что комиссару не давать больше ста грамм, да ещё с пивом.
Попили они пивка, а Карлсон опрокинул две рюмки и, конечно, его заштормило.
Вышли из бара, а там, рядом с выходом, сидела негритянка, и на большой сковороде в масле жарила орешки.
Сделав пару шагов, Карлсон, качнувшись, свернул треногу и шлёпнулся на эту сковороду с кипящим маслом, уселся на неё всей задницей.
Звали радиста Вениамин и, естественно, кличка была Витамин.
Рост метр девяносто и смотрелись они с Карлсоном как цирковые персонажи.
Была у него мерзкая манера, от которой приходили в бешенство все, а меня он доводил до белого каления. На каждую фразу или вопрос он отвечал:
- Дело в следующем … .
Затем от его демагогии начинало у всех сводить зубы.
Несёт Витамин Карлсона по трапу на ручках, как ребёнка.
Народ, конечно, стоит у парадного трапа и вниз смотрит.
Витамин поднялся по трапу, а Карлсон сквозь стоны жалостливо выдаёт свою тираду:
- Ну что, так сказать?
И ручкой, как всегда, мол, «давай, давайте-давайте», и добавил:
- Трам-тара-рам-рам-рам - это у него было всегда вместо мата, а матом он вообще не ругался.
В это время, Витамин говорит:
- Дело в следующем….
Тут, кто стоял и видел эту процедуру восхождения, попадали от смеха, а Витамин с серьёзным видом понёс Карлсона в каюту.
Утром Карлсон на завтраке не был.
Время рабочее: все, кто на вахте, кто в работе, в делах.
За обедом капитан спрашивает у доктора:
- Как там наш комиссар, живой?
- Да, утром заходил, смазал ему задницу, жить будет.
- Мариша, (буфетчица) отнеси в каюту комиссару обед, может, поест. - Говорит капитан.
Через некоторое время, Мариша, как-то скрючившись и давясь от смеха, забилась у себя в буфетной.
Через час уже весь экипаж от хохота работать не мог.
Рассказ Мариши моментально разнёсся по всему судну.
Мариша с подносом распахнула дверь и вошла в каюту.
В каюте, из угла в угол, ходил Карлсон с возгласами «трам-тара-рам-рам-рам».
Кроме коротенькой маечки, на нём не было ничего.
Мелькала красная, распухшая, как у макаки, задница.
От бессонной ночи и боли, Карлсон даже не соображал как-то прикрыть рукой срам.
Мариша, обомлев от увиденного, еле-еле удержала в руках поднос, и чуть снова не обварила Карлсона супом.
Жалко было Карлсона: и смех, и грех.
Больше месяца бедолага не мог сидеть.
Док всё мазал, перевязывал.
Но лишь к приходу домой Карлсон мог сидеть, на одной половинке.
Снова вышли в рейс, а когда вернулись со следующего рейса, всё Пароходство уже пересказывало обросшее подробностями это событие.
Карлсону, в очередной раз, влепили выговор.
Очередные злоключения Карлсона не заставляли себя ждать.
Продолжения следовали.