Рассказ
Мы ехали после окончания летного училища в город Н. по распределению. Колеса поезда выстукивали мотив «Прощания славянки». В окна купе врывался поток свежего воздуха. Сердце учащенно билось. Годы учебы позади, мы – штурманы гражданской авиации!
В купе нас трое выпускников и молоденькая хрупкая женщину с грудным ребенком. Высокий приземистый Вася Павленко то и дело оказывает ей всяческие любезности типа: «Вам чаю принести, девушка?» – «Может быть, окно закрыть, ребенка не просквозит?» – «Какой хорошенький мальчуган!..»
– Это Оксанка, молодой человек, – с улыбкой поправляет его молодая мама.
– Оксанка? Ха-ха!...Сразу и не поймешь! – в тон ей смеется Павленко. – А я – Вася, вот и познакомились. Ха-ха!.. Оксанка, как маму зовут? Ну-ка...
– Какие вы быстрые! – притворно грозит ему пальчиком женщина.
– Работа у нас такая. Так как вас зовут, девушка?
– Лёт-чик! – подмигиваю я садящему рядом Тарасу Крапивникову, четвертому обитателю нашего купе. Тарас силится изобразить на лице подобие улыбки. Я понимаю – завидует!
На первой же остановке из соседнего купе забежал Лёшка Горохов.
– Саня, айда чё-то скажу!
Я вышел.
– Санёк, стоянка, десять минут, узнал у проводницы. Погнали позырим по чём горючее!
Лёшка слыл в нашей группе отъявленным алкоголиком и забиякой, так что только чудом ему удалось дотянуть до выпускных.
Я скользнул вслед затаим из вагона. Предприимчивый Горохов, поискав немного глазами, подскочил к небритой, измятой личности с красной физиономией и огромным «фонарем» под глазом.
– Пахан, где гастроном?
– А нальешь? – оживился сразу небритый.
– Чёрт с тобой, веди, Сусанин! – согласился Алёшка...
Через пять минут мы уже тащили в вагон тяжело груженную сумку с «горючим», как любил выражаться Горохов.
Молодая мама пить наотрез отказалась и, чтобы не смущать своим присутствием так и пышущего жаром Васю Павленко, оставила наше приятное общество...
Сначала выпили за удачу. Тарас Крапивников заметно ожил и начал рассказывать какой-то длинный и несмешной анекдот, насыщенный, однако, довольно пошловатыми подробностями. Не слушая его, Павленко самодовольно хихикнул.
Голову на отсечение кладу, – ночью моя будет! Валентина... Муж в тюрьме, от него едет. Я ее – за талию, а она: «Как вам не совестно, молодой человек, приставать к незнакомым женщинам!». И на Крапиву глазками – шмыг, шмыг! Как мышка… Дайте, говорю, Оксанку подержать. А сам – по ножке ее! Так и задрожала...
– Это всё мура, Павел, – махнул на него Горохов и потянулся за начатой «Экстрой». – Проводница тут неплохая, усек, Христя? (Это в мой адрес).
– Кайф, Алик! – поддакнул я ему и взял со стола выпивку.
– За машек! – ехидно улыбаясь, объявил Тарас Крапивников.
– Ну их к бабушке, за авиацию! – перебил его Лёшка Горохов.
Я сразу же его поддержал. Вася Павленко поддержал почему-то Крапивникова. Пришлось пить за то и другое. Потом выпили за тех, кто в воздухе. Слабый на выпивку Павленко начал клевать носом.
– Один готов! – самодовольно объявил Лёшка и снова потянулся за бутылкой. – А нам татарам всё равно, что водка, что пулемет – лишь бы с ног сбивало!
Крапивников прыснул.
«Как девка», – отметил я, про себя. Я вообще порядком его недолюбливал, а сейчас мне и вовсе захотелось щелкнуть его по тонкому, хрящеватому носу. У Лёшки, видно, появилось такое же желание.
– Крапива, позови сюда, проводницу, пусть вмажет за наше здоровье! – отдал он короткое приказание.
– Не пойдет, Лёш, – заюлил под его пристальным взглядом Крапивников.
– Не понял?! Скажешь, что у Лёшки Горохова именины.
– Сегодня Сонечка справляет аманины, – запел вдруг дурным голосом Вася Павленко.
Крапивников тенью выскользнул в коридор.
– Атак, налей мне водочки! – оборвав на полуслове песню, попросил Вася.
Лёшка налил полный стакан. Вася долго цедил водку в себя, раскачиваясь из стороны в сторону, как маятник, и высоко запрокинув голову. Потом вдруг поперхнулся, закашлял и водка потекла из его рта обратно в стакан, смешиваясь с хлынувшими из глаз слезами. Я проворно вскочил и что есть силы хлопнул его кулаком по спине. Из Васиного рта с бульканьем полились не переваренные остатки сегодняшнего обеда. Лицо его позеленело как окрашенная стенка вагона.
– Умрет, – хладнокровно заключил Горохов и, подхватив Васю под руки, поволок в тамбур. Я уцепился за Васины ноги в огромных казенных ботинках-«гадах» сорок шестого размера.
Туалет как назло оказался занятым.
– Открывай, сволочь! – грохнул нагой в дверь Горохов. – Не понял что ли, козел, человек умирает!
– Чтоб ты усрался там! – поддержал я Лёшку.
Дверь тут же распахнулась и мне захотелось провалиться сквозь землю. Вернее, не сквозь землю, а сквозь пол вагона. Из туалета, вся бледная, выскочила молодая мама с ребенком.
– Извините, - промычал я, не глядя на нее, и вслед за Лёшкой втащил Васю в уборную. Из Васиного рта хлынуло целое море...
А в это время, как потом рассказывали очевидцы, в коридоре появился совершенно голый Крапивников. Он стал прыгать по вагону то на четвереньках, то на одной ноге и что-то показывать проносившимся в окнах ломам замусоренной деревеньки со стариками и старухами на завалинках. Его новенькая лётная форма грудой валялась в тамбуре. Когда надоело прыгать и скакать, Крапивников забежал в купе, но купе оказалось чужое. Порядочная семья только уселась за трапезу, когда это случилось. Женщины завизжали, увидев на пороге голого. Плешивый мужчина в очках подавился крутым яйцом, а голый Крапивников торжествующе захохотал и скрылся за дверью. Таким же эффектом он, видимо, хотел поразить и нас, но мы были заняты приведением в надлежащий вид Васи Павленко. Никого не застав в купе, Крапивников выпил стакан водки и залез на верхнюю полку. В это время вошла молодая мама с ребёнком. Крапивников, накрывшись одеялом до подбородка, притворно захрапел, подсматривая между тем, одним глазом.
Женщина, щелкнув замком на входной двери, поспешно расстегнула кофточку и, вытащив двумя тонкими пальцами за сосок полную, белую грудь, принялась кормить ребенка. То я дело она с тревогой косилась на Крапивникова. С ним творилось что-то неладное. Лицо его приняло цвет спелого помидора. Одеяло примерно на уровне пояса начало интенсивно подергиваться; потом и вовсе запрыгало, как будто там металась и никак не могла выпутаться пойманная в силок птица. По губам Крапивникова пробежала потусторонняя, дьявольская улыбка. Язык вывалился изо рта вместе, со струйкой липкой слюны.
Молодая мама вздрогнула и, устремив глаза кверху, с испугом задернула кофточку. Крапивников уже сидел, поджав под себя ноги по-турецки, и, закатив глаза, стонал как будто ему только что вырезали аппендицит, а теперь зашивали нитками рану.
– Караул! Помогите! – завизжала не своим голосом женщина и ударилась, позабыв о ребенке, о запертую дверь купе.
Крапивников отыскал ее ничего не видящими глазами и начал манить к себе левой рукой. Правая была занята...
– Нет, нет! А-а-а помогите, насилуют! – еще пуще завыла она и снова стукнулась в дверь всем своим хрупким тельцем так, что задрожала перегородка.
Из соседнего купе послышалось циничное высказывание плешивого гражданина в очках:
– Понапиваются до чертиков и буянят! Молодежь...
Мы уже вынесли из туалета бесчувственное тело Васи Павленко, когда нам повстречалась бледная, как полотно молодея мама.
– Там го... Там ваш товари-ищ... совершенно голый! – еле вымолвила она, заикаясь, и, закрыв руками лицо, побежала дальше.
Горохов понимающе подмигнул мне.
– Крапива дуркует!
В Купе нам предстало такое зрелище. Крапивников, едва не наступая немытой ногой на. ревущего, всеми покинутого ребенка, повернулся задом к окну и показывал эту свою достопримечательность подкатывавшему неторопливо вокзалу. Лицо его при этом изображало гримасу дикаря из племени Мумба-юмба. Поезд, замедляя ход, останавливался возле перрона.
– Всё ясненько, – объявил Лёшка Горохов и, бросив на нижнюю полку бесчувственного Васю Павленко, которого держал под мышки, подошел к Крапивникову.
Тот, узрев нас, проворно отскочил от окна и, чуть не сбив с ног подходившего к нему Лёшку, бросился к выходу. Я опешил, а когда пришел в себя, Крапивникова в купе уже не было.
– За ним! – зловеще приказал Лёшка.
В коридоре, между тем, послышался визг проводницы. На пол со звоном полетел поднос с дымящимся чаем...
Били Крапивникова втроем. Я, Лёшка Горохов и плешивый мужчина в очках. Били как есть, голого, стараясь попадать ногами по его прыщеватой заднице. Били за молодую маму с ребенком, за порядочную семейку плешивого, за проводницу и ее опрокинутый чай, за опозоренное лётное училище...
16 октября 1981 г.