Открытость языка находит выражение в широком взаимодействии языка художественной литературы с разговорным языком и функциональными стилями, то есть со всеми разновидностями употребления языка в нехудожественных сферах. В изучении этого взаимодействия можно наметить четыре аспекта.
Во-первых, сопоставление языка художественной лите-ратуры с нехудожественными разновидностями употребления языка с целью выявления специфики, особенностей языка художественной литературы.
Во-вторых, изучение ассимиляции языком художественной литературы и через его посредство литературным языком (имеется в виду литературный язык во всем его объеме, или, как часто пишут, «общелитературный язык» в отличие от его отдельных разновидностей) элементов и словесных рядов разговорного языка и функциональных стилей.
В-третьих, изучение использования в языке художественной литературы элементов и словесных рядов разговорного языка и функциональных стилей в специальных художественных целях.
В-четвертых, изучение особенностей норм языка худо-жественной литературы, обусловленных его открытостью.
Ассимиляция языком художественной литературы и через его посредство лите-ратурным языком элементов и словесных рядов разговорного языка и функциональных стилей относится больше к компетенции истории русского литературного языка, чем стилистики, но этот процесс нельзя оторвать от использования «нехудожественного» словесного материала в художественных целях, поэтому мы не можем совсем отказаться от его рассмотрения. Что касается третьего и четвертого ас- пектов, то они, конечно, непосредственно относятся к стилистике, но, как и второй аспект, предполагают исторический подход, поскольку особенности отношения языка художественной литературы к «нехудожественным» разновидностям языка раскрываются только в исторической перспективе.
Принцип «исторической народности» позволил последующим писателям вполне сознательно осваивать богатства разговорного языка во всех его разновидностях. На первый план выдвинулась проблема отбора из диалектов и просторечия наиболее выразительных, емких по значению и легко осваиваемых всеобщим употреблением языковых средств. Одновременно возникла и проблема подачи, способов включения в авторский текст этих средств. Обычно наши писатели-классики помещали диалектизмы и просторечие в контексты, в которых было понятно их значение, а также снабжали их пояснениями — кто и где так говорит.
Активное использование диалектизмов и просторечия в художественной литературе ведет к их распространению в общем употреблении. В результате многие слова, ранее счи-тавшиеся диалектными и просторечными, становятся лите-ратурными, «нейтральными». К числу таких слов относятся, например: беднота, быт, бытовой, бытовать, дословный, завсегдатай, занятный> застрять, корениться, неудачник, обрядовый, обыденный, отчётливый, почин (в значении «инициатива»), противовес, самодур, семенить, смаковать, строй, суть, рознь, шуршать и др.
Способствовала художественная литература и вовлече-нию в общее употребление многих слов и выражений из со-циально-профессиональных диалектов и жаргонов, причем некоторые из них полностью «нейтрализовались» в литера-турном языке, а некоторые сохранили те или иные экспрес-сивные оттенки. Но в том и в другом случае переход про-фессионализмов в слова и выражения общего употребления был связан с использованием их в более широком, переносном значении. К такого рода словам относятся, на-пример, следующие: доморощенный (первоначальное зна-чение связано с сельским хозяйством — «выращенный, вскормленный дома»), животрепещущий (первоначально слово употреблялось в рыбной торговле), отпетый (пер-воначальное значение связано с глаголом «отпеть — отпе-вать» в церковно-обрядовом употреблении), подголосок (первоначально — термин хорового пения), приспешник (первоначально — пекарь или помощник, подготовщик в какой-либо работе).
Становятся достоянием общего употребления и такие экспрессивные выражения, как размениваться на мелкую монету, нагреть руки, вылететь в трубу (из жаргона бур-жуазных дельцов), этот номер не пройдёт (из циркового жаргона), ни в зуб ногой, завалиться, срезаться (из школьно-студенческого жаргона), втереть очки (из шулерского арго), валять дурака, задатьлататы, тянуть волынку (из воровского арго)7.
Трудно сказать точно, когда именно русские писатели об-ратились к «простонародному языку» (диалектам), просторечию и социально-профессиональным диалектам в целях изображения персонажей, а позже и определенной среды. Во всяком случае, в XVIII в. этому есть вполне убедительные примеры. Первыми были комедиографы, затем — авторы повествовательной и журнальной прозы. М. Д. Чулков в романе «Пригожая повариха» (1770) успешно использовал просторечие и некоторые книжные обороты и образы для создания образа рассказчицы — сержантской вдовы Мартоны.Чиновничий жаргон и характерную церковную фразеологию великолепно изобразил Д И. Фонвизин в материалах для журнала «Друг честных людей, или Стародум». Современные формы использования просторечия, тер-риториальных и социально-профессиональных диалектов и разного рода профессионализмов вырабатываются и за-крепляются в творчестве Пушкина. Хотя в пушкинской прозе и стихах принципиально существенной была ассимиляция просторечных и «простонародных» словесных рядов, но у Пушкина были и образцы их специального, ха-рактерологического использования (например, в репликах Аксиньи из повести «Гробовщик»:
Опираясь на опыт Пушкина, значительно расширил изо-бражение социально-профессиональных жаргонов в худо-жественной прозе Гоголь. Только в «Мертвых душах» вос-производится множество самых разнообразных жаргонов — от жеманного жаргона дам города N, которые не говорили я высморкалась, я вспотела, я плюнула, этот стакан воняет, но говорили я облегчила себе нос, я обошлась посредством платка, этот стакан нехорошо ведёт себя, до пестрейшей смеси в репликах Ноздрева колоритного просторечия (А я, брат, с ярмарки. Поздравь: продулся в пух!.. Поверишь ли, что не только убухал четырех рысаков — всё спустил), «армейских» словечек (Штаб-ротмистр Поцелуев... Такой славный!усы, братец, такие! Бордо называет просто бурдашкой... Поручик Кувшинников... Ах, братец, какой премилый человек! вот уж, можно сказать, во всей форме кутила'), картежных жаргонизмов (Не загни я после пароле на проклятой семёрке утку, я бы мог сорвать весь банк), выражений, характеризующих стати охотничьих собак (Ну, так купи собак. Я тебе продам такую пару, просто мороз по коже подирает! брудастая с усами, шерсть стоит вверх, как щетина. Бочковатость рёбр уму непостижимая, лапа вся в комке, земли не зацепит) и т. п. Но с наибольшей полнотой и сатирической заостренностью воспроизводит Гоголь официальный «должностной слог» (официально-деловой стиль в его тогдашнем варианте) и бытовой чиновничий жаргон. На их сочетании построена знаменитая рассказанная почтмейстером «Повесть о капитане Копейкине», из которой приведем небольшой отрывок:
Можно сказать, что во второй половине XIX в. вполне оп-ределилась открытость языка художественной литературы для всех разновидностей разговорного языка и всех «неху-дожественных» разновидностей литературного языка как в смысле их ассимиляции, так и в смысле их специального ха-рактерологического употребления. Однако и степень от-крытости, и особенности использования в художественных целях «нехудожественного» словесного материала не могли быть установлены раз и навсегда в каких-то строгих границах. Границы эти всегда были и остаются до сих пор подвижными, проницаемыми, зависимыми и от характера развития художественной литературы в те или иные периоды, и от индивидуальных склонностей писателей.
В 20-е годы XX в. в нашей литературе распространилось увлечение территориальными диалектами, просторечием и жаргонами. Многим писателям казалось, что в обращении к этому нелитературному словесному материалу и заключается правдивость, жизненность языка художественной литературы. Но «беспредел» (как сейчас говорят) в использовании диалектизмов, жаргонизмов, профессионализмов и проч. только уродовал язык художественных произведений. В 60-е годы XX в, оживилось использование в «деревенской прозе» диалектизмов, а в «городской прозе» — просторечия, жаргонизмов и профессионализмов. Сейчас — на рубеже XX и XXI столетий — и писателям, и критикам, и редакторам, и ученым-филологам ясно, что «нехудожественный» и нелитературный словесный материал имеет бесспорное право на использование в художественных целях. Ясно и то, что материал этот «работает» в разных жанрах художественной словесности всё более активно. И потому продолжает существовать вопрос о количественных и качественных пределах (или об отсутствии всяких пределов?) использования в языке художественной литературы «нехудожественного» и, главное, нелитературного словесного материала.