Клейзмер

1.Мне не перед кем оправдываться. Да и, пожалуй, не в чем. Поэтому я не пишу мемуары, а рассказываю весёлые анекдоты.

Мы договорились о встрече в два часа дня, когда у него закончится репетиции. Отчётный концерт, понимаешь, - сказал он. – Это очень серьёзно. Обещают привезти домой вовремя. Но если вдруг я опоздаю -  у подъезда в тени есть уютная лавочка.
Ровно в 14-00 я звонил в дверь его квартиры. Он открыл сразу:
- Здравствуй, проходи. Яичницу будешь? Я только что вернулся и, знаешь, грешным делом, проголодался. Что? Не хочешь? Ну, присаживайся, почитай  пока что-нибудь. Полистай газеты. Ты читаешь «Артмозаику»? Они сейчас печатают статьи о том, как правильно заниматься сексом. Как раз чтение для таких как я. Вот прочитал и порадовался: хоть это я всю жизнь делал правильно. Или вот интервью Коротича в «Бульваре». Представляешь, ему уже семьдесят пять! И главное – не обращай внимания на беспорядок.
На стареньком полированном серванте, на журнальном столике и табуретке – стопки  книг, альбомы с фотографиями, видео и  аудиодиски.  Повсюду газеты. На идиш, на немецком. Есть польские и французские. А среди газет на краешке стола тонометр и яркие картонные коробочки с лекарствами. Если это и беспорядок, то беспорядок творческого неординарного человека.
- Я понимаю, что ты пришёл разговаривать, а не наблюдать за моим обедом. Но могу успокоить: я ем быстро.
  Он в рубашке цвета хаки и шортах, прихрамывая (дома он ходит без палочки) хозяйничает на крошечной  кухоньке малометражной «хрущобы», в которой и развернуться-то невозможно.
-Понимаю, что вредно жареное, но уже, наверное, поздно отказываться от того, что нравится. Знаешь, я, как в детстве мама, покупаю куриный жир, вытапливаю его для бутербродов или паштетов, а шкварки ем отдельно. Это же самостоятельный и очень сытный завтрак. Вот только курица нужна домашняя…Правда, в последнее время готовить опасаюсь. Представляешь: нарезал жир, лук, сложил все в казанок, поставил на огонь, присел на диван и…заснул. Проснулся от запаха гари. Обугленный казанок чадит на печке. А в квартире сизый удушливый дым. Хорошо - проснулся во время. А то бы уже настало время и  для мемуаров, и для некрологов. Сын всё время просит записать рассказ о том, как я жил…а у меня всё руки не доходят. Мне не перед кем оправдываться. Да и, пожалуй, не в чем. Поэтому я не пишу мемуары, а рассказываю весёлые анекдоты. Вот, кстати, слышал историю о склерозе и диабете? Она как раз будет в тему…
 На кухонном столе томик Марии Рольникайте («Поверишь,  когда читаю –  вспоминаю своё довоенное детство, словно мы говорим об одном и том же»). Рядом с книгой –  бело-голубая упаковка лекарства с труднопроизносимым названием («Вены на ногах совсем закупорились. Непроходимость, говорят, надо пить, только эти таблетки ни черта не помогают»).
 - Яичницу не хочешь, так давай пить чай! У меня есть зелёный «липтон», лимон, и чудесный шоколадный торт. Сын передал из Москвы, а  я совершенно не могу есть один вкусные вещи. Вот теперь благодаря тебе будет повод его открыть.
Он с трудом поднимается с табуретки и, пошатываясь, направляется к холодильнику. Ему очень тяжело ходить, но он бодрится:
- То там заколет, то тут заболит. А это значит, что ещё живой.
 Ровно через пять месяцев ему исполнится девяносто. Его зовут Абрам Гендлер. Он уникальный человек. Признанный  во всём мире патриарх современной идишистской песенной культуры. Учитель и любимец многих сегодняшних музыкантов-клейзмеров по обе стороны океана. Это дорогого стоит, ибо их генетическая память сохранила заповедь далёких предков,  уличных музыкантов и свадебных лабухов: не чтить никчёмные, высосанные из пальца, дутые авторитеты.
 Он настоящая живая легенда. Именно так  представляли его на концертах в Вене, Веймаре, Париже, Кракове. А он смеялся в ответ: «Вы меня так расписали, что мама родная не узнала бы. Хотя, не скрою, наверное, ей было бы очень приятно».

2.Мой дед, николаевский кантонист, когда хотел навестить своих детей и увидеть внуков надевал сапоги, подобно  библейскому Моисею брал в руки посох и пешком отправлялся в путь по окрестным местечкам.

- Давайте, начнём традиционно: я родился…

- Я  родился в конце ноября 1921 года в бессарабском городке Сороки. К тому времени в семье уже подрастало девять детей. Меня решили назвать в честь деда Арье – Арко. Так что моё «условно еврейское» имя - Аркадий возникло не на пустом месте. Но, как мне рассказывали, в те дни в нашем доме стоял женский рёв: сёстрам это имя не приглянулось. Тогда меня назвали Абрам. Это уже их больше устраивало. Это казалось им более интеллигентно. На этом и остановились. Поэтому по паспорту я – Абрам.

- Расскажите о дедушке.

- Про деда в семье ходили легенды. Он был родом из Украины из  местечка  Томашполь, а когда ему едва  исполнилось двенадцать, семья  перебралась в соседнюю Бессарабию. Но от «ловчиков» деда так и не уберегли. Знаешь, кто такие «ловчики»?  Это те, кто отлавливал еврейских детей для рекрутских школ. При царе Николае I 18-летних рекрутов забривали в солдаты  на 25 лет. А еврейских мальчиков-рекрутов «по причине их слабого здоровья и плохой обученности»  царским указом было приказано забирать у родителей в 12 лет.

- Даже если сын единственный?
 
- Не взирая ни на какие причины, даже если сын единственный. Мальчиков определяли в батальоны кантонистов. Там они и числились за военным ведомством до совершеннолетия, хотя это время службой не считалось. Рекрутские наборы были бедой и ужасом для бедняков Российской империи – ведь забирали именно крестьянскую и городскую голытьбу, богачи откупались от службы.
 
Не зря сотни русских и украинских песен  сложены  о горькой солдатской доле. Но для евреев ко всем тяготам воинской повинности прибавлялся ещё религиозный гнёт и насильственный отрыв от корней.

 Гениальный по своему злодейству способ раскола и уничтожения еврейской общины. Богачи-гвиры выкупали своих детей, а в рекруты попадали только дети бедняков. Где уж тут сохранить единство и братскую любовь. Да и сами «ловчики», которые часто за мзду нарушали закон и отбирали не только 12-летних, но и 8-и, а порой и 7-и летних, тоже были евреями. К тому же ещё русские власти увеличивали ежегодный добор в рекруты вдвое за общие недоимки общины, за сбежавших, спрятавшихся, или даже за умерших, но не отмеченных в метрической книге.

- А что значило быть евреем в николаевской армии?

- До армии надо было ещё дожить – смертность среди мальчишек-кантонистов была  ужасающей. Кроме того евреев, как правило, засылали в чужие места за тысячи вёрст от дома и насильно крестили. А при сопротивлении подвергали всяческим издевательствам: жестоко избивали, выбрасывали нагишом на мороз, обливали ледяной водой, пороли. Не зря воинская служба у царя-кровопийцы и царская казарма вызывали у еврейских рекрутов  лютую ненависть.
 Как поётся в клейзмерской песне:
 "Кому же мы служить будем, братцы?
Русскому царю, братцы.
Русскому царю служить нехорошо,
Он купается в нашей крови".

 Редко кому из мальчиков-кантонистов удавалось сохранить свою веру. И уж совсем единицы могли беречь её весь двадцатипятилетний срок солдатской службы. Дед был одним из таких немногих.

- Как это удалось?

- Дед рассказывал о том, что во время помывки солдат-евреев в реке, с ними в воду заходил поп и совершал над ними обряд крещения. И вот несколько солдат новобранцев совершили «Кидуш Ашем» - «Освящение имени Бога». Они предпочли утопиться, но не стать выкрестами. Говорят, это случилось прямо на глазах царя Николая. После этого насильственное крещение прекратилось. Кнут сменили на пряник: крестившимся евреям стали предоставлять льготы по службе.

- И?

- Дед оказался твёрдым орешком. Он молился трижды в день как  любой правоверный иудей, отмечал все установленные Торой праздники и не ел трефного. А когда отслужил полный срок и мог поселиться вне черты оседлости в  любом месте империи, даже в самом Санкт-Петербурге, вернулся в Бессарабию в Домбровене. В пятьдесят пять лет он женился на молодой еврейской вдове Фриде и прожил с ней до самой смерти, нажив за это время семерых сыновей и дочку. Мой отец – первенец родился у него в 1878 году.  Потом дети выросли и уже со своими семьями разбрелись по  еврейским местечкам округи. Згурице, Вертужаны, Атаки, Сороки… Недалеко: в 10-30 километрах от родительского гнезда. Когда дед хотел навестить своих детей и увидеть внуков, он надевал старые солдатские  сапоги, подобно  библейскому Моисею брал в руки посох и пешком отправлялся в путь по окрестным местечкам.


3. Имя, которое получил мой отец –   Эльханан. На иврите обозначает – Бог смилостивился. Это очень символично.

-Расскажите о братьях и сестре отца.

-Имя которое получил мой отец – Эльханан - «Бог смилостивился» очень  символично: дед – николаевский солдат за всё пережитой был награждён сыном, наследником, тогда, когда, возможно, он уже и сам перестал на это надеяться. И это счастье Бог даровал деду целых восемь раз. Дети подрастали и становились помощниками деда. Забегая вперёд, скажу, что все они вместе с семьями погибли во время второй мировой войны в гетто и лагерях Транснистрии. Во время войны погибли  сто два моих родственника! Из родственников отца выжили только его младшие братья: дядя Леви, дядя Йосиф и самый младший в семье (на идиш это называется – «мизинкер») дядя Фройке – Эфраим. Ещё в двадцатые годы они с семьями уехали в Америку. Леви вскоре умер, а Йосиф и Эфраим стали американскими гражданами. Мёда не кушали, и там были бедняками, портняжили, перелицовывали старое тряпьё иммигрантов, но…были в Америке. А уже Гирш, мой двоюродный брат, сын Йосифа стал юристом.

-Вы с ними встречались?

-Нет. Хотя попытки найти их предпринимал. Единственные, кого я знал из американских родственников, это был один из сыновей Йосифа, мой сверстник Гирш и его мама. Дело в том, что дядя Йосиф уехал в начале один, а семья некоторое время ещё оставалась в Сороках.

 Мы  с братом Давидом писали письма в разные американские инстанции, в общину, раввину и даже получали какие-то ответы о том, что где-то в  Детройте проживают некие Джозеф и Гарри Хендлер, и даже получили некий адрес, но письма наши так и остались без ответа. Возможно, это были не те люди, а может быть американские Хендлеры просто побоялись родственников-нахлебников. Ведь не секрет, что зачастую общение с заокеанскими родственниками начиналось с просьб о материальной поддержке.

-А теперь, когда вы бываете в США и Канаде вы не пытаетесь повторить попытку?

-Нет. Я потерял интерес к этой теме. К тому же, наверняка, это уже второе ли даже третье поколение американцев…совершенно чужие незнакомые люди. Впрочем, если они ещё знают идиш и следят за еврейской жизнью своей страны, то они не могли не слышать обо мне. И если у меня ещё хватит здоровья пересечь океан, шанс на встречу остаётся.

 
4.Я бы мог стать модельером с именем. Возможно, не таким скандально-известным как Гальяно, - ну кого, я еврей, могу ненавидеть, - но уж точно не хуже Юдашкина.

- Ваш отец был  дамским портным?

- Да. Он был очень популярным в Сороках дамским портным. Он мог придумать фасон и модель, которые приводили в восторг не только заказчицу, но и её соседок. Согласись -  это не мало! А потому у  него всё время были заказы. Это позволило отцу купить дом и содержать большую семью. Вместе с мамой они много работали в мастерской. Им помогали старшие сёстры, а затем и брат Давид до призыва в армию.

- Он служил в румынской армии?
 
- Да, служил. И это очень помогло ему, когда в июне сорок первого нас призвал уже советский военкомат.  В отличие от меня, он был хорошо обученный солдат и провоевал всю войну. Имел тяжёлые ранения, но выжил. Победу он встретил в Вене. Но, вернёмся к отцу. К  концу двадцатых годов времена изменились. И не в лучшую сторону. Оказалось, что Сороки очень маленький городок и женщин, которые хотят выглядеть наряднее, красивее и моложе в нём не так уж и много. А может быть просто люди в городке стали беднее, а отец старше. Появились молодые способные портные. И теперь уже к ним записывались заказчицы. Работать отцу приходилось всё больше, а  зарабатывать он стал гораздо меньше. Когда мне исполнилось одиннадцать лет, я вынужден был бросить учебу и стать помощником отца в мастерской.
 
- То есть, образование вам получить не удалось?

- Я закончил четыре класса начальной школы Талмуд Тора. Это был обязательный бесплатный минимум. Потом можно было, сдав вступительный экзамен, поступать в гимназию. Но за это уже надо было платить. Кроме того –  обязательная форма  гимназиста, рабочая и парадная, учебники – расходы для семьи в то время неподъемные. Была, правда, ещё и предварительная школа, так называемая –  «комплиментаре».  Я учился в ней один год и закончил пятый класс. В «комплиментаре» все предметы преподавал один учитель, там не было иностранных языков, но уровень преподавания был уже выше, чем в начальной школе, изучение предметов глубже, и, что немаловажно, –  она тоже была бесплатна. Эта школа не давала возможности поступить в гимназию без экзамена, и не заменяла её, но – давала возможность учиться. Я горжусь, что был самым лучшим учеником в своём пятом классе. Наш учитель Чобан очень жалел о том, что я был вынужден уйти из школы.

- Больше до установления в Бессарабии советской власти вы не учились?

- Нет. Хотя и очень хотел. Гимназию заменили книги. Я много читал. В Сороках была очень приличная еврейская библиотека. Именно там я впервые прочитал произведения Толстого, Пушкина, Достоевского, Гюго, Бальзака, Стендаля, Цвейга, Гёте, Жюль Верна, Джека Лондона.

- На идиш?

- Конечно. И должен отметить, что перевод был отменный. Позже я прочитал многие из этих книг на языке оригинала, и каждый раз отмечал ту бережность и глубину, с которой подходили к авторскому тексту идишистские переводчики. Все евреи Бессарабии говорили на идиш. Конечно, все знали государственный румынский, но идиш был  языком повседневного общения евреев. Не зря его называли: мамэ-лошен, ведь его буквально всасывали с молоком матери. На идиш выходили газеты, печатались книги, ставились пьесы. У нас в Сороках был драматический коллектив – один из лучших в Бессарабии, – который ставил пьесы Шолом-Алейхема, Гордина, Гольдфадена. Я даже одно время был актёром этой труппы. На идиш не только разговаривали, но и  думали.

- И пели?

- И пели тоже. В моей семье все были поющими. И мне кажется, что петь еврейские песни я начал раньше, чем говорить. Мама шила и что-то напевала. А потом я стал шить и мы уже пели вместе.

Знаешь, я бы мог стать модельером с именем. Возможно, не таким скандально-известным как Гальяно, - ну кого, я еврей, могу ненавидеть, - но уж точно не хуже Юдашкина. Мои модели и  выкройки печатали журналы мод во Франции и в какой-то из балтийских стран – Латвии или Литве, теперь уже и не помню в какой.

- Эти журналы не сохранились?

- О чём ты говоришь. Журналы! Во время войны  соседи буквально по кирпичику разобрали наш дом в Сороках. Из оцинкованного железа, которым он был покрыт, сосед делал вёдра на продажу. «Не сердись, - говорил он мне после войны, - дом стоял бесхозный, а мне надо было кормить детей».

А тогда в начале тридцатых в моду вошли женские жакеты или полупальто без застёжек. Назывались они - труакары. Шили  такие труакары обычно из драпа, а я предложил использовать для этого плюш. Он к тому времени уже выходил из моды. Но я предложил способ обработки, который превращал банальный плюш в ткань с рельефным рисунком. Делали мы из такого плюша и воротники. Это было дёшево и очень красиво. К сожалению, я тогда понятия не имел о патентах, авторском праве и, конечно, не понимал, что раз это стало популярным, то можно хорошо заработать.

 
5.Мы стремились построить идеальный мир, а он оказался кумачёвой клеткой…наверное, за всё в жизни надо платить, за ошибки – вдвойне.
 
- Не верится, что начитанный еврейский мальчик из малообеспеченной  семьи ремесленника мечтал только о том, чтобы заработать.

- Правильно не верится. Ещё в Талмуд Тора мы покупали марки «Керен Каемет» и участвовали таким образом в покупке земли в Палестине для будущего еврейского государства. А, став чуть постарше, я вступил в ряды молодёжной сионистской организации. В маленьких Сороках существовало целых четыре молодёжных сионистских организации: «а-Шомер а-Цаир»,  религиозная «Мизрахи», «Гордония», в которой состоял я, и «Бейтар» ревизионистов Зеева Жаботинского. Я видел его как тебя. Жаботинский перед очередным сионистским конгрессом объезжал еврейские общины и приехал в Сороки. Так как мы все выступали против ревизионизма, то решили сорвать его выступление. Молодые глупые хулиганы. И представь – нам это не удалось. Он был великим оратором. Уровня Троцкого и Муссолини.
 
- В семье кто-либо разделял ваши сионистские взгляды?

- Нет, да и, наверное, это тяжело было назвать серьезными убеждениями. Скорее симпатии, детские увлечения. Палестина была далека словно несбыточная мечта. Гораздо реальней, мне казалась тогда, возможность построить идеальный коммунистический мир без угнетения и национальной розни в Румынии.
 
В моей семье многие увлекались левыми идеями. Читали коммунистическую литературу. Были членами  МОПРа. Вступали в подпольные организации. Именно после доноса о том, что сестра Этл состоит в коммунистическом подполье, её исключили из гимназии.  Тогда сестру арестовали, а в нашем доме сингуранца производила обыск. Что искали не понятно, но, к счастью, книга на румынском языке с невыразительной обложкой и фамилией автора на французский манер «Ленине» особого подозрения не вызвала.
 
Этл вскоре выпустили: она не успела сделать ничего противозаконного, но с тех пор вся семья была под наблюдением как неблагонадёжная.  Мне даже было запрещено купаться в Днестре, ведь на противоположном берегу уже Советский Союз.

Во второй половине 30-х я стал комсомольцем. Подпольная Коммунистическая партия Румынии имела молодёжные организации. В том числе и в Сороках. Была необходимость конспирации  на случай ареста. Мы были разбиты на пятёрки и знали не больше четырёх товарищей, но я знал, что сёстры и их мужья тоже состоят в коммунистическом подполье.

- Сионизм отошёл на второй план. Какие задачи ставили перед собой  евреи в коммунистическом подполье?

- Построение коммунизма в Румынии. У меня были серьёзные споры на этот счёт с моей сестрой Деборой, тоже членом подполья. Она готовилась к побегу в СССР –  ведь  граница проходила по Днестру и многие переплывали её или переходили по льду и оказывались на советской территории. А я говорил ей: ну какая же ты революционерка, если бежишь на всё готовенькое. Если ты коммунист – то обязан строить его своими руками у себя дома. Только она не послушалась, ведь она была старше на целых пять лет. В ночь на первое марта 1938 года она с подругой и ещё двумя ребятами по уже изрядно подтаявшему льду решили перебраться через Днестр. Контрабандист-проводник довёл их до середины реки, а дальше они шли сами. Попали в полынью. Парни выплыли и перебрались на советскую сторону, а девушки ушли под лёд. Трупы всплыли только в июле в тридцати километрах от Сорок ниже по течению. Дебору мать смогла опознать только по одежде.

- Страшная судьба. А вам известно, что стало с парнями, добравшимися до советского берега?

- Да. Их арестовали как румынских шпионов. И они сидели в лагере. Во время войны и даже после неё.
 
Только гораздо позже я понял всю глупость нашего юношеского идеализма впитанного с книжных страниц. Мы стремились построить  идеальный мир, а он оказался кумачёвой клеткой… Наверное, за всё в жизни надо платить, за ошибки – вдвойне.

Когда в сороковом году  в Бессарабию прошла советская власть, и мы стали частью СССР, то нам ещё долго не разрешали перебираться на другой берег Днестра.

- В Румынии вам было запрещено переплывать через Днестр, а при советской власти даже пользоваться мостом через него?
 
- Совершенно верно. Да и принадлежность к румынской компартии во главе, которой, как оказалось, стояли враги народа, тоже теперь стала преступлением. Хотя перед самой войной, в мае сорок первого мы, представители всех городов Бессарабии, ездили в Кишинёв торжественно встречать освобожденную под давлением СССР из румынской тюрьмы Анну Паукер, секретаря ЦК партии.

В сорокской организации РКП был большой хохмач Эфроим Дели, так он шутил сквозь слёзы: в Румынии я скрывался как коммунист, а теперь, чтобы стать коммунистом, я должен скрывать, что был коммунистом в Румынии.

И в ВЛКСМ нас не приняли: моему приятелю Яше Матлису на собрании заявили: как же ты можешь быть советским комсомольцем, если вашим комсомольским подпольем руководила румынская компартия, во главе которой были враги СССР.

А на меня кто-то донёс, что я был в сионистской организации и  поэтому даже не допустили к приемной комиссии. В комсомол я вступил уже позже в армии.

- А когда вас призвали в армию?

- В Румынии в армию призывали в двадцать один год, так что по возрасту я не попадал. А когда в 1940 году пришла Советская власть, нас в армию тоже не брали – так как не было к нам доверия. А двадцать третьего июня 1941 года мне сообщили, что в военкомате выписана повестка и Родина уже доверяет мне свою защиту. Я пошёл в военкомат в тот же день. Даже раньше, чем получил повестку.

6.Моя военная судьба подобна миллионам подобных судеб мальчишек, так и не успевших совершить свой подвиг. Возможно, мне повезло чуть больше. Я остался жив.
 
- Получается, что на второй день войны вас призвали в армию?

- Да. Фронт был рядом. Мы уже слышали канонаду. Правда, на солдат Красной Армии мы были похожи мало. В своей домашней одежде, необученные, плохо говорящие по-русски и не всегда понимающие командиров – мы больше напоминали не воинскую часть, а компанию бродяг. Но мы ненавидели немцев и хотели воевать, даже не смотря на то, что не умели.

- Вы понимаете, что это была бы просто мясорубка?

- Я могу понять это только теперь. А тогда мы, комсомольцы, возмущались, что бежим, требовали немедленно вступить в бой.
 
  Немцы сидели на плечах. Мы отступали от Сорок до Кировоградской области. Многочасовый пеший переход, час или два на отдых ночью и снова переход. Только там, в небольшом районном центре Петрово, мы, наконец, сдали свои повестки и получили обмундирование б/у и даже карабины. Оружие дали не каждому - на всех его просто не хватило. И патронов было мало - всего по две обоймы.
 
Мы ещё толком и воевать то не начали, а нам перед строем уже объявили о том, что командующий армией перешёл на сторону врага, является предателем и нам вменяется в обязанность сообщить о месте его нахождения компетентным органам, а при невозможности -  задержать самому или уничтожить его, как человека, объявленного вне закона. Вот и весь курс молодого бойца.

- Речь шла о генерале Понеделине?

- Да. Мы, ещё гражданские мальчишки в выцветших «бэушных» гимнастёрках совершенно не понимали масштабов разгрома мощнейшей армейской группы, нам хотелось воевать. Но мы по-прежнему всё время отступали. Порой вспыхивали перестрелки с наступающим немцами, но это были стычки, что называется, наугад: она стреляли в нас, мы в них, и порой даже не видели в кого мы стреляем.

 Под Александрией мы, так и не успев ничему научиться, попали в окружение. Удивительное дело, но командир батальона Винник или Винников, уже не помню точно фамилию, даже не кадровый офицер –  капитан из запасников,  сумел вывести нас без потерь. Днём мы отлёживались в подсолнечнике или в кукурузе, а по ночам шли на восток.

Из окружения мы вышли в районе Криничек,  уже  в Днепропетровской области. Это было в самом конце лета или уже  даже в начале осени. Нас пытались сформировать в часть и даже обучить чему-то, но это никак не удавалось – отвести в тыл возможности не было, а на передовой…оставшиеся в живых после первых боёв учились сами. На опыте погибших.

Мы стреляли, занимали позиции и снова отступали, и снова занимали позиции. Днепропетровская, Донецкая, Луганская, Ростовская области. А скоро из наших бессарабских и учиться стало особо некому. В пехотной части солдатский век короток: до первой атаки.

Моя военная судьба подобна миллионам подобных судеб мальчишек, так и не успевших совершить свой подвиг. Возможно, мне повезло чуть больше. Я остался жив….

Это было уже в октябре. Какая-то безымянная высотка – прыщ посреди поля и приказ: взять высоту, шагом марш в атаку. Ни разведки, ни подготовки. Но что ты будешь делать, когда командир, старший сержант или даже младший лейтенант приказывает: вперёд? Бежишь вперёд с карабином наперевес. И стреляешь, чтобы не было страшно. Наверное, я родился в рубашке… Рядом разорвался снаряд.  Человек шесть или восемь как ветром сдуло. А мне достались три осколка. Два в плечо, а один пробил лёгкое.

В километре от передовой была медсанчасть: два ящика из-под снарядов и санитар, который разложил на них свой нехитрый скарб. Осколки были с рваными краями, и он пытался извлечь их из меня несколько часов. А я всё говорил ему: давай скорее, я ведь отстану от части.
От части я не отстал. Остался в своём 180 стрелковом полку, вот только позже, когда рана зажила меня перевели в нестроевые.

- Что это значило?

- Это значило, что теперь я вместе с такими же ранеными или контужеными, разгружал патроны и снаряды, сортировал их, доставлял  на передовую. Иногда даже таскали фляги с едой в окопы. Разная была работа. Всё больше тяжелая и грязная, но выбирать не приходилось. Делали то, что прикажут.

 7. Ещё в Бессарабии мой друг Фавл (Павел) Бортовой выпускник химического факультета Ясского университета рассказывал, что в будущем из пластика будут строить всё. Я поверил. И ни разу не пожалел об этом.

- Как сложилась дальнейшая судьба нестроевого Гендлера?

- В сорок третьем году полк был расформирован, а нас нестроевиков перевели восстанавливать заводы в  Подмосковье. А потом и работать на этих заводах. Я работал в  городе Перово на электромеханическом заводе. Слесарем, токарем по металлу. Там и встретил победу.

 Демобилизовался я почти сразу после конца войны. Впрочем, по-прежнему жил в заводском общежитии и продолжал работать на том же заводе, и даже был секретарём заводской комсомольской организации.
 Отпускали  тогда не всех, только стариков, студентов и школьников. Когда закончилась война, мне было уже двадцать пять лет. Я знал румынский, немецкий, идиш, немного русский, имел пять классов образования, и имел нахальство мечтать о поступлении в институт. Но, для этого необходимо было среднее образование. Даже в вечернюю школу рабочей молодёжи (на мой взгляд, без всяких шуток – величайшее достижение советской власти) я мог поступить только в шестой класс. И это при условии, что у меня были бы документы об окончании начальной школы. А они, конечно, не сохранились. Я посчитал: мне – двадцать пять. Когда я окончу школу – будет тридцать. Ещё пять лет – институт… Во сколько же лет я стану человеком, который сможет зарабатывать деньги и жениться? В тридцать пять лет! Это же глубокий старик. Когда же жить!?

- Оказалось жизни хватило на многое!

- Да, ты прав. А тогда я пришёл в школу рабочей молодёжи и сказал директору, почётному комсомольцу Соколову-Сольскому, которого я знал по комсомольской работе, что хочу в школу. Сразу в десятый класс. Я соврал, что закончил девять классов.

- Обманули?

- По количеству классов, но не знаний. Ещё в Бессарабии я занимался с ребятами, которые учились в гимназии. Возможно, я не очень хорошо знал точные науки, но гуманитарные, такие как история, география, литература я знал  не хуже десятиклассников. А языки, кроме русского, даже лучше. После консультаций в горкоме комсомола меня согласились принять с месячным испытательным сроком.

Я распределил время таким образом: два дня в неделю –точные науки, а всё свободное время в библиотеке занимался русским языком. Изредка ( у меня не было лишнего времени) я даже ходил в кино, чтобы учиться говорить на красивом русском языке. Именно в  кинотеатре Художественный на Арбатской площади я второй раз в жизни  увидел Анну Паукер. Она пришла посмотреть фильм вместе с Долорес Ибаррури, знаменитой Пасионарией. Представляешь… они просто сидели в зале и смотрели фильм. Кто сейчас помнит об этих пламенных революционерках? А ведь тогда их имена знал каждый!

Главным препятствием для поступления в школу, как я уже говорил, был русский язык. Говорил я очень плохо: мой русский был далёк от литературного, ведь я учился  ему в окопах и у обозников – нестроевиков. И, естественно, считал, что жаргонизмы и мат уместны как часть разговорного языка. Вот, к примеру, знаешь, как солдаты называли сержантские треугольники на петлицах? Секель. Хотя это слово встречается ещё у Баркова, возможность использования его в приличном обществе, да ещё с дамами, весьма сомнительна. Но, я узнал об этом гораздо позже. И подобных слов в моём лексиконе было совсем немало.

 В классе надо мной смеялись. Но когда я объяснил почему не знаю языка и попросил исправлять мои ошибки, то встретил понимание. Тем более, что учебный материал я знал и не отказывался помогать отстающим по литературе. За месяц я многое успел, хотя, конечно, ещё не был готов к уровню десятиклассника. И, как ни странно, решающее слово при зачислении сказала учительница русского языка и литературы.
 
- Почему?

- Потому что никто не давал таких исчерпывающих и аргументированных ответов. Я знал не только само произведение (многие из них я впервые прочитал ещё в еврейской библиотеке Сорок на идиш), но и мнение различных критиков, причем давал  свой анализ и этим мнениям, что ей тоже очень нравилось.

 На педсовете её слово оказалось решающим. Да, говорила она, он пока плохо говорит по-русски, но скоро, пожалуй, заговорит лучше нас.

И я её не подвёл: к концу года  был среди лучших учеников класса. Если никто не мог решить задачу по математике – то  к доске вызывали меня.

Для поступления в институт без экзаменов надо было получить золотую медаль, а значит учиться на одни пятёрки или серебряную, которую давали при четырёх четвёрках. Однако в число четвёрок никоим образом не мог входить русский язык. У меня было четыре четверки, но…одна из них за сочинение, в котором я ухитрился сделать ошибку. Я буду помнить её до конца своих дней. В слове «отсутствие» у меня, прости за каламбур, отсутствовала одна из буков «т».
Тем не менее, вступительные экзамены я сдал без проблем.

- В какой вуз вы поступили?

- В химико-технологический. Ведь ещё до войны я решил, что буду химиком.
 
- Что послужило побудительным мотивом?

- Это давняя история. В Сороках у меня был сосед и  друг Фавл (Павел) Бортовой. Он был из рабочей семьи, но ему удалось закончил гимназию а затем и химический факультет университета в Яссах. Как-то он приехал к родителям и зашёл ко мне в гости. Показал какую-то безделушку из неизвестного материала. «Знаешь, что это такое?» –   спросил он.
Ну откуда мне, портному, было знать, про все эти новинки?
«Это –  пластик. – сказал он. – Из этого материала в будущем будут строить всё: вещи, игрушки, трубы, дома, автомобили, самолёты. Если ты когда-нибудь получишь высшее образование, то становись химиком. За этой наукой будущее». Павел погиб во время войны, но я запомнил его слова и поверил им. И ни разу не пожалел об этом.

 - Я знаю, что вы были инженером-технологом и работали с полимерами.

- Да с пятидесятых годов. В Новосибирске, Ярославле, потом в Запорожье. До выхода на пенсию в 1993 году. Довольно успешно внедрял в производство новые разработки по пластмассам, в том числе свои изобретения и множество рационализаторских предложений. Сейчас другие времена и более совершенные технологии, но должен отметить, что многие из моих наработок не потеряли актуальности и сегодня.
 
8.Разве мог я подумать, что через пятьдесят лет после того, как умерли еврейские Сороки, идиш кому-то ещё понадобится. А когда понял, что это так – сочинил песню: « Давайте петь на идиш!» А теперь её поют по всему миру.

 - В начале девяностых в Запорожье начала возрождаться жизнь  еврейской общины. Появилась еврейская школа. Мог ли Абрам Гендлер оставаться в стороне?

 - Меня пригласили в школу преподавать идиш, еврейскую традицию и историю. Надо сказать, что в нашей семье, довольно свободомыслящей и совсем не фанатичной, ещё со времён деда кантониста при всех новых веяниях и идеях никогда не возникало сомнений в необходимости соблюдения еврейских традиционных законов. Мы отмечали песах и швуот, жили в суке, зажигали свечи и пели змирот в шабат. Так что учил детей я тому, что знал и соблюдал сам. И пел вместе с ними.
 Ну, об этом периоде моей жизни уже много написано. О возрожденных именах давно забытых авторов, о найденных песнях, о выпущенных дисках, о концертах, о фестивалях. Скажу только: разве мог я подумать, что через пятьдесят лет после того, как умерли еврейские Сороки, идиш кому-то ещё понадобится. А когда понял, что это так – сочинил песню: «Давайте петь на идиш!» А теперь её поют по всему миру.

- То есть назвать вас последним клезмером будет неправильно?

- Ну, что ты! У меня есть прекрасные ученики и продолжатели. Тима Фишель из Таллинна, Женечка Лопатник из Харькова. В Киеве, Питере, Казани, Молдавии, Литве есть прекрасные музыканты, которые успешно работают в жанре клезмерской музыки и поют на идиш. Я уже не говорю о музыкантах из Австрии, Германии, Франции, Великобритании, США и Канады.

Кому-то может ошибочно показаться, что эта музыка умирает, что она, как говорят - «неформат»,  и не вписывается в сегодняшние реалии. Но это не верно. Вся наша жизнь –   качели: туда-сюда, вниз-вверх… так и идиш и песни на нем – они  никогда не умирали. Просто звуки песен были едва слышны. Но вот  пришли молодые ребята, которые хотят жить, чувствовать,  любить. И в этом им помогает язык их предков, жителей исчезнувших с карты Европы еврейских местечек. И их музыка. Иногда лирическая, иногда босяцкая. Но всегда искренняя живая и настоящая.
 
И пока у меня есть силы я вместе с этими ребятами...
22мая 2011г

 26(22 мая 2017г) Ияра на 96 году жизни ушел дорогой и любимый всеми нами человек, один из основателей еврейской общины Запорожья - Гендлер Аркадий Хунович.  Он был необыкновенным человеком!  Помним и скорбим! Барух даян аэмет.