Восемнадцатилетний Пушкин, кончив Лицей, бросился навстречу жизни со всей страстностью влюбчивой крови, со всей ненасытностью художника. В нём кипели силы, искрилась неистощимая жизнерадостность.
«Физическая организация молодого Пушкина, крепкая, мускулистая и гибкая, была чрезвычайно развита гимнастическими упражнениями, - говорит об этой эпохе Анненков.- Он славился как неутомимый ходок пешком, страстный охотник до купания, езды верхом и отлично дрался на эспадронах, считаясь чуть ли не первым учеником у известного фехтовального учителя Вальвиля».
Неуловимо подвижный, проказливый, жадный к встречам и мыслям, к впечатлениям и наслаждениям. Всё вберёт, всё заметит, всё запомнит, чтобы позже всё преобразить в могучей своей духовной лаборатории. Светский повеса, но уже художник, обречённый всю жизнь свою служить Слову.
Н. О. и С. Л. Пушкины перебрались в Петербург ещё в 1815 году. С ними была дочь Ольга. Младшего сына, Льва (1806-1852) поместили в Пансионе при Педагогическом институте. Жили Пушкины неряшливо и неуютно. Сергей Львович хозяйством, то есть имениями и крепостными, заниматься не умел и не хотел, состояние своё бестолково размотал и искал спасения в скупости.
Барон М. А. Корф тоже жил в доме Клокачёва. Так он описывает пушкинский быт: «Дом их представлял какой-то хаос. Многочисленная, но оборванная и пьяная дворня с баснословной неопрятностью. Отец приятный собеседник, но пустой болтун. Мать не глупая, но эксцентричная, до крайности рассеянная. Ольга из романтической причуды обвенчалась тайно. Лев добрый малый, но пустой, вроде отца».
Пушкин в письме к брату из Одессы писал: «Мне больно видеть равнодушие отца моего к моему состоянию, хоть письма его очень любезны. Это напоминает мне Петербург: когда, больной, в осеннюю грязь или в трескучие морозы, я брал извозчика от Аничкова моста, он вечно бранился за 80 копеек (которых, верно б, ни ты, ни я не пожалели для слуги)» (25 августа 1823 г.)
Ольга вышла замуж, чтобы освободиться от гнёта родителей. Александр ещё ребёнком в Москве пережил резкий бурный разрыв с отцом и с матерью.
Так на всю жизнь и остались они чужими. Ни мать, ни отец никогда не были его учителями жизни. Помимо них, вопреки им, сберёг и вырастил он в своей таинственной гениальной душе дар дружбы с людьми и с Музами. Ни от отца, ни от матери не ждал он ни ласки, ни поддержки, и любви между ними не было. Быстро растущая слава Сашки заставила Пушкиных шаг за шагом вернуться к сыну. Это было родительское тщеславие, но не любовь, и чуткое сердце поэта эту разницу отметило безошибочно.
Когда Пушкин из Лицея переехал в отцовский дом, бабушка Мария Алексеевна ещё была жива. Но она точно выпала из жизни семьи. Как–то незаметно, не то в 1818-м, не то в 1819 году, умерла она в Михайловском. Ни о смерти бабушки, ни об её жизни Пушкин нигде не упоминает, хотя почти все, кого он видел, с кем соприкоснулся, а тем более все, кого он любил, остались жить в его заметках, письмах, стихах. Это наводит на сомнение – не преувеличили ли биографы её значение в жизни внука?
«Вышед из Лицея, я почти тотчас уехал в Псковскую деревню моей матери. Помню, как обрадовался сельской жизни, русской бане, клубнике, но всё это нравилось мне недолго. Я любил и доныне люблю шум и толпу…»
Петербург был полон приманок и развлечений не только для юноши, только что вырвавшегося из школы. Победоносная русская армия принесла с собой из Парижского похода новые мысли и новые надежды. Его тогдашние стихи только отрывисто успевали отразить действительность.
Но, может быть, ни в одну эпоху своей богатой жизни не проявил Пушкин с такой силой своей способности совмещать ясную чёткость наблюдений и суждений с умением забавляться и наслаждаться. Мудрость с безумием. Эти три года, от выпуска до вынужденного отъезда на Юг, интересны не столько тем, что Пушкин за это время написал, сколько тем, кого он видел, чьи мысли слушал, как наблюдал и как переживал новые уроки житейского опыта.
Почти во всех его позднейших произведениях мы найдём отголоски и отблески блестящей эпохи русского общества, каким оно было до роковой трещины 14 декабря. Петербург доживал последние счастливые годы национального единства, всеобщей веры в Россию. Этой державной цельностью, этим могучим народным здоровьем вскормлены те произведения Пушкина, зачатки которых заложены в первом петербургском периоде его жизни, внешне такой беспутной, угарной, пряной.
Его самого судьба наградила исключительным здоровьем, телесным и душевным. Его не могли расшатать ни излишества, ни невзгоды, ни разразившиеся над ним политические бури. Страстный, стремительный, вечно в движении, Пушкин хранил в себе тайну гармонии, равновесия, казалось, совсем несовместимую с броским, необдуманным, ветреным его существованием. Жизнь его проходила в непрестанном мелькании, в удовольствиях и кутежах, в проказах и излишествах, всегда на людях, в толпе, в суетности, в шуме. И трудно было угадать, что в этом светском юноше зреет труженик, упорный и добросовестный.
По рождению, по родству, по личным связям, которые расширялись с каждым стихотворением, Пушкин принадлежал к родовитому дворянству. Это было время, когда образованные, думающие русские люди были выходцами из дворянской среды. При дворе Пушкин ещё не бывал, но семья Царя знала и слышала о нём от Карамзиных, от Жуковского, от А. И. Тургенева.
Сразу после Лицея Пушкин был принят в «Арзамас», где собирались верхи тогдашней интеллигенции. За Пушкиным долго держалось Арзамасское прозвище – Сверчок. Иногда Жуковский называл его: «Сверчок моего сердца». Смуглый, быстрый, гибкий, легконогий, всегда готовый прыгать, юный Пушкин мог напоминать кузнечика или сверчка. К этому времени «Арзамас» уже замирал.
В группе старших писателей молодой Пушкин сразу стал своим человеком.
Перед ним были открыты двери некоторых великосветских салонов, где охотно принимали весёлого юношу, ловкого танцора, да ещё и поэта. Хотя значительности его стихов тогда ещё почти никто не понимал. Третий круг, тесно сплетавшийся с двумя первыми, был круг золотой молодёжи, главным образом гвардейских офицеров. Вместе с ними повесничая, вместе с ними волнуясь мыслями, нашёл Пушкин свою краткую формулу – «Ум высокий можно скрыть безумной шалости под лёгким покрывалом».
У рыцарей лихих был свой, своеобразный, орден «Зелёной Лампы», где не только кипел вечерний пир, но шли беседы о философии, о политике, о литературе, кипели споры о новых актрисах и пьесах, Никита Всеволожский читал свои статьи по русской истории. Правительство подозревало в лампистах опасных заговорщиков.
Уже в этот первый петербургский период имя Пушкина стало повторяться всё чаще. «Люди читающие увлечены были прелестью его поэтического дарования; другие повторяли его остроты и эпиграммы, рассказывали его шалости» (Бартенев П.В.). Его можно было встретить - на великосветских балах и в Красном Кабачке, на субботниках Жуковского и в мещанской гостиной актрисы Колосовой, у Карамзиных и ветреных Лаис, то есть, попросту говоря, у продажных женщин.
Из светских домов чаще всего бывал он у Трубецких, у Бутурлиных, у графини де Лаваль, у княгини Голицыной.
Раннее признание Пушкина - одно из самых красивых доказательств тонкости вкуса и подлинности духовных потребностей русского просвещённого дворянства Александровской эпохи. Они точно чувствовали, что этот непоседливый, смешливый повеса обессмертит своими стихами противоречия и красоту их неряшливой, богатой, просторной жизни, закатную пышность барского быта, который ещё отливал блистательными днями Екатерининского времени, но уже отражал сложные запросы европейской духовной жизни, потрясённой французской революцией и Наполеоновскими войнами.
Даже в эти первые годы радостного опьянения молодостью, светом, писательскими успехами жизнь Пушкина не была усеяна одними розовыми лепестками. Его дерзкий язык, его шалости уже пугали даже друзей.
Быстрый рост его популярности смущал души педантов.
«Великий Пушкин, маленькое дитя», ещё не выработал в себе защитной осторожности в обращении с людьми.
Порой жестоко страдали молодое самолюбие и гордость поэта. Хроническое безденежье тяготило, ставило в трудное положение, тем более, что большинство его приятелей сорило деньгами.
Пущин, записки которого, при всей их дружественности, звучат затаённым сознанием нравственного своего превосходства над беззаконным поэтом, рассказывает: «Пушкин, либеральный по своим воззрениям, имел какую-то жалкую привычку изменять благородному своему характеру и очень часто сердил меня и вообще всех нас тем, что любил, например, вертеться у оркестра около Орлова, Чернышёва, Киселёва и других: они с покровительственной усмешкой выслушивали его шутки, остроты…Странное смешение в этом великолепном создании! Никогда не переставал я любить его; знаю, что и он платил мне теми же чувствами; но невольно, из дружбы к нему желалось, чтобы он, наконец, настоящим образом взглянул на себя и понял своё призвание».
Ни в письмах, ни в дневниках других сколько-нибудь значительных современников поэта нет и намёка на его склонность к заискиванию.
Не в ответ ли на это приятельское осуждение Анненков написал: «Никаких особенных усилий не нужно было молодому Пушкину для того, чтобы пробиться в круги знати по выбору: он был на дружеской ноге почти со всей её молодёжью, находился в коротких отношениях с А.Ф. Орловым, П.Д. Киселёвым и многими другими корифеями тогдашнего светского общества, не говоря уже о застольных друзьях его».
Это полезная поправка. Она напоминает, что даже дружеские воспоминания о великих людях надо принимать осторожно, особенно, если они написаны много лет спустя, как писал Пущин. Несравненно более ценны даже отрывистые заметки современников.
Многие выпрашивали у Пушкина стихов, как милости. В эти бурные годы он мало писал, ещё меньше печатал, но каждую его строчку уже ловили, запоминали, твердили.
Сохранились письма А.И. Тургенева, благодаря заботливости Вяземского.
В 1819 году он пишет: «Пушкин очень болен. Он простудился, дожидаясь у дверей
одной <… >, которая не пускала его в дождь к себе, для того, чтобы не заразить его своей болезнью. Какая борьба благородства с распущенностью».
«Пушкину лучше, но был опасно болен».
В Царском Селе Жуковский и А.И. Тургенев останавливались у Карамзина, любил там бывать и Пушкин. Но Тургенев, богатый барин, катался в Царское и обратно в хорошем своём экипаже, а Пушкин, безденежный сын бесхозяйственного отца, нередко отправлялся к Карамзиным пешком. Лёгкий, ловкий, гибкий, он любил спорт и делал это весело, в охотку, а его приятели, ленивые барчата, с усмешкой посматривали на пешехода.
«Племянник почти кончил свою поэму, и на сих днях я два раза слушал её. Пора в печать. Я надеюсь от печати и другой пользы, лично для него: увидев себя в числе напечатанных и, следовательно, уважаемых авторов, он и сам станет уважать себя и несколько остепенится».
Не случайно в этих письмах так часто стоят рядом имена Жуковского и Пушкина. Они постоянно виделись, это было начало их дружбы, которая продолжалась всю жизнь. В начале 1815 года, когда до Жуковского, проводившего зиму в Москве, дошли «Воспоминания в Царском Селе», он с восхищением сказал своей родственнице А. П. Елагиной: «Вот у нас настоящий поэт!»
«Жуковский был тогда на верху славы. Его читали все, царская семья его ласкала.
Без всякого оттенка зависти сдружился он, полюбил как родного вдохновенного юношу, радовался его успехам, был снисходителен к его страстям, берёг его и заботился. Недаром Пушкин называл его своим Ангелом-Хранителем»,- рассказывал со слов современников Бартенев.
Жуковского и Пушкина с первой встречи сразу потянуло друг к другу, несмотря на то, что между ними было 17 лет разницы, несмотря на то, что Пушкин был мальчишка-повеса, а Жуковский, человек верующий, щепетильно-нравственный.
Пушкин поразил его своим не по годам зрелым умом, безошибочностью поэтического слуха и памяти. Жуковский не умел, не любил поправлять свои стихи и приходил читать их Пушкину в Лицей. Если Пушкин забывал какой-нибудь стих, Жуковский его менял, иногда совсем вычёркивал. Так зародилась между ними писательская близость. Она стала ещё крепче, когда Пушкин кончил Лицей.
«Вышедши из Лицея, Пушкин был для Жуковского приятнейшим необходимым существом. Они как первоклассные поэты понимали друг друга вполне. Никто вернее не мог произнести приговора о новом плане, о счастливом стихе, как они вместе» (Плетнёв).
Пушкин и Жуковского умел вышутить, на что тот никогда не обижался и от души смеялся. Даже тонкая, блестящая пародия на «Двенадцать Спящих Дев», вставленная Пушкиным в четвёртую песнь «Руслана и Людмилы», не рассердила «родоначальника ведьм и чертей». Да и как было сердиться, когда «Сверчок моего сердца» тут же просил прощенья в таких неотразимо вкрадчивых стихах:
Поэзии чудесный гений,
Певец таинственных видений
Любви, мечтаний и чертей,
Могил и рая верный житель,
И Музы ветреной моей
Наперсник, пестун и хранитель!
Прости мне, северный Орфей!
Жуковский не только не обиделся, но, когда поэма была закончена, подарил Пушкину свой портрет, на котором написал: «Победителю - ученику от побеждённого учителя».
Послание Пушкина к Жуковскому «Когда к мечтательному миру…»(1818) напечатано в «Сыне Отечества» (1821) под заглавием «К Ж…».
Когда, к мечтательному миру
Стремясь возвышенной душой,
Ты держишь на коленях лиру
Нетерпеливою рукой,
Когда сменяются виденья
Перед тобой в волшебной мгле,
И быстрый холод вдохновенья
Власы подъемлет на челе, -
Ты прав, творишь ты для немногих,
Не для завистливых судей,
Не для сбирателей убогих
Чужих суждений и вестей,
Но для друзей таланта строгих,
Священной истины друзей.
Не всякого полюбит счастье,
Не все родились для венцов.
Блажен, кто знает сладострастье
Высоких мыслей и стихов!
Кто наслаждение прекрасным
В прекрасный получил удел
И твой восторг уразумел
Восторгом пламенным и ясным.
Огонь, разлитый в этих стихах, обжёг Жуковского.
Как вздрогнул угасающий Державин, услыхав магический ритм Пушкинского стиха, так содрогнулся Жуковский.
«Он мучит меня своим даром, как привидение». Так никто о Пушкине не говорил. Он видел, что у Пушкина душа не такая, как у всех, что в ней горят ослепительные огни. Пушкин, как всегда точный, предметный, сам раскрыл эту тайну, сам употребил эти слова – пламень, молния…
Могу ль забыть я час, когда перед тобой
Безмолвный я стоял, и молненной струёй
Душа к возвышенной душе твоей летела
И тайно съединясь, в восторге пламенела!
(1817)
Совсем другие отношения сложились у Пушкина с Карамзиным. В них нет и тени пленительной задушевности, взаимопонимания.
Карамзин был сильнее, умнее, значительнее Жуковского, и Пушкину было что от него взять.
Карамзин писал сразу после смерти Царя : «Я любил его искренно и нежно, иногда негодовал, досадовал на монарха и всё любил человека».
Когда, в феврале 1818 года, вышли первые восемь томов «Истории государства Российского», Пушкин вместе со всей читающей Россией, пережил их появление как событие. Ещё никогда не имела русская книга такого всеобщего, такого ошеломляющего успеха.
В своей заметке о Карамзине Пушкин написал: «Мне приписывают одну из лучших русских эпиграмм; это не лучшая черта моей жизни». Одну из них, наиболее острую –
В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья,
Необходимость самовластья
И прелести кнута –
Вяземский не считал за пушкинскую. Какая эпиграмма пушкинская, неизвестно.
Гордый смирением Карамзин не был обидчив, да и не в моде было обижаться на эпиграммы. Но между ним и Пушкиным никогда не было дружеской теплоты.
Хотя ум и талант он рано признал за Пушкиным. Значительность его признавал. Но в сердце своё его не принял. Сохранились рассказы о том, что Пушкин был влюблён в жену Карамзина. Веская свидетельница А.П.Керн прямо говорит в своих воспоминаниях, что первой любовью Пушкина была Е.А.Карамзина. От самого Пушкина тут ничего не узнаешь.
Определённые, твёрдые правила чести Пушкин с юности себе поставил. В них входило очень бережное отношение к репутации женщин, за которыми он ухаживал. Даже в те годы, когда молодые люди охотно выбалтывают приятелям и собутыльникам свои любовные секреты, Пушкин, такой открытый, болтливый, весь нараспашку, умел молчать, умел окружать свою влюблённость тайной.
В альбоме хорошенькой московской барышни, Е. Н. Ушаковой, Пушкин вписал ряд женских имён. Его принято называть Дон-Жуанским списком Пушкина, который начинается Натальей, второе имя – Екатерина. Но это, конечно, ничего не доказывает.
Женщины занимали огромное место в разнообразной, богатой, деятельной жизни Пушкина. Поэзия и любовь – это две основные его стихии.
Женщинам Пушкин нравился; он бывал с ними необыкновенно увлекателен и внушил не одну страсть на своём веку. По мнению брата, разговор Александра с женщинами едва ли не пленительнее его стихов.
Карамзин насмешливо писал Вяземскому: «Поэт … смертельно влюбился в Голицыну Авдотью Ивановну…».
Пушкин посвятил princesse Nocturne две пьесы: оду «Вольность» и мадригал, который он в печать не отдавал:
Краёв чужих неопытный любитель
И своего всегдашний обвинитель,
Я говорил: в отечестве моём
Где верный ум, где гений мы найдём?
…………………………………………..
Отечество почти я ненавидел –
Но я вчера Голицыну увидел
И примирён с отечеством моим.
(30 ноября 1817 г.)
Трудно сказать, сколько времени продолжалось это первое светское «воодушевление» Пушкина. Есть мнение, очень гадательное, что к ней обращено прелестное начало шестой песни «Руслана и Людмилы»:
Ты мне велишь, о друг мой нежный…
Пушкин никогда не пел любовь, не воплощая её в определённой женщине. Но шестая песнь писана в 1819 году, а влюблённость эта так же быстро слетела, как и налетела.
Хитро и ревниво прятал пламенный поэт своё сердце от бесцеремонного любопытства приятелей, современников, позднейших исследователей. Столько хорошеньких женщин, осчастливленных утончённой, вкрадчивой лестью его мадригалов, радостным сознанием, что мимолётная их прелесть увековечена алмазным узором Пушкинской похвалы.
Но где настоящая его любовь? И сколько их было? И что мечталось ему самому, когда он думал о настоящей любви, - об этом до сих пор спорят и всегда будут спорить.
За три года (июнь 1817-го – апрель 1820-го) он написал, если не считать первую большую поэму «Руслан и Людмила», только несколько эпиграмм, два больших политических стихотворения, несколько любовных шалостей и двенадцать дружеских посланий.
Как он, до него никто не писал. Немудрено, что, прочтя послание к гусару Юрьеву, где Пушкин дерзко хвалится: «А я, повеса вечно праздный, потомок негров безобразный, взращённый в дикой простоте, любви не ведая страданий, я нравлюсь юной красоте бесстыдным бешенством желаний», - Батюшков с тревогой воскликнул: «О как стал писать этот злодей!»
Но в то же время все три года петербургской жизни, среди увлекательных забав, Пушкин незаметно и упрямо работал над первой своей поэмой. Его рукописи – это памятник его упорства.
«Руслана и Людмилу» принято считать юношеской забавой, стихотворным баловством молодого поэта. На самом деле это важная ступень в его ремесле.
«Автору было двадцать лет от роду, когда кончил он «Руслана и Людмилу».
Он начал свою поэму, будучи ещё воспитанником Царскосельского Лицея, и продолжал её среди самой рассеянной жизни. Этим до некоторой степени можно извинить её недостатки», - так, переиздавая поэму, написал Пушкин в предисловии к изданию 1828 года.
Возможно, что советы Карамзина, Жуковского, А.И.Тургенева сдерживали яркость любовных сцен, заставляли считаться с цензором, с читателем, со стыдливостью читательниц. Но так настойчиво заменять волнение крови молодое волнением чувств, чувственность – негой тела и души могло только эстетическое чутьё самого Пушкина.
Современные Пушкину критики, а главное, позднейшие исследователи, потратили много труда, добираясь и разбираясь в источниках, откуда поэт заимствовал сюжет и подробности своей первой поэмы.
Но читатели, а тем более читательницы, не гнались за исторической подлинностью старинного быта, за близостью к русскому фольклору. Их волновал самый звук его пения.
Появление «Руслана и Людмилы» ошеломило грамотную Россию.
В поэме всё было ново – быстрая смена картин, яркость красок, прелесть шутки, беспечная дерзость юности, а главное – новая певучесть русской стихотворной речи.
Современник Пушкина Н.А. Полевой писал: «Стих русский … пел у него на все лады, как струна на скрипке Паганини».
«Слишком немногим гениальным творениям удавалось производить столько шуму, сколько произвела эта детская и нисколько не гениальная поэма», - писал позже Белинский. «Причиною энтузиазма было, конечно, предчувствие нового мира творчества, который открывал Пушкин всеми своими первыми произведениями».
Младшие писатели просто пришли в восторг, склонились перед Пушкиным, признали его первородство.
В ту ночь, когда была кончена поэма, Жуковский поднёс автору свой портрет с надписью «Победителю ученику от побеждённого учителя в тот высокоторжественный день, когда он окончил свою поэму «Руслан и Людмила», 1820, марта 26, великая пятница».
Пушкин говорил, что его сношения с двором начались при Павле Петровиче, перед которым он не снял картузик, гуляя с няней в Юсуповском саду. Тогда Саше не было и двух лет. Не только Павел, но и два его сына пытались учить Пушкина уму-разуму. Пушкин жил среди людей, которые постоянно встречались с Царём, следили за ним с преданностью, а то и с любовью.
Но всенародная влюблённость в Царя, которая розовым светом сияла в первые годы его царствования, уже потухала. Многолетняя борьба с Наполеоном перевернула всю его душу. Холодящее дыхание великих военных потрясений и революционных страстей, от которых содрогалась Европа, унесло его либерализм.
Новый министр народного просвещения кн. А. Н. Голицын объявил поход на свободу слова. Было также запрещено печатать что бы то ни было о крепостном праве, ни за, ни против. Это было совершенно неожиданно, так как Александр считался противником рабства.
Н. И. Тургенев, один из самых неутомимых проповедников освобождения, был за два года перед этим назначен директором департамента гражданских прав.
С горьким разочарованием писал он Вяземскому:
«Нельзя однако же русскому не пожалеть, что…мы не имеем права говорить о ненавистном рабстве крестьян, не смеем показывать всю его мерзость и беззаконие…
У нас всё кончается или запрещением, или приказанием. Когда-то нам запретят быть хамами и прикажут быть порядочными людьми».
В посланиях к Чаадаеву, в «Вольности», в «Деревне», в эпиграммах Пушкин высказал политическую идеологию передовой интеллигенции.
Он не печатал оду «Вольность», а поднёс её кн. А.И. Голицыной, из салона которой стихи неизбежно должны были распространиться по всему Петербургу.
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок…
………………………………..
Тираны мира! Трепещите!
А вы мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!
1819 год – бурный и предостерегающий для Пушкина. Два раза он был серьёзно болен. В промежутке между болезнями неудержимо повесничал, заслуживая определение «беснующийся Пушкин» (Тургенев). И среди всего этого написал летом в Михайловском второе политическое стихотворение «Деревня», где впервые были высказаны гуманитарные мечты передовой интеллигенции.
Сохранились два анекдота, указывающие на то, как крепко сидела в царственном друге Аракчеева либеральная идеология его молодости. Рассказывали, что, прочтя «Деревню», которая не была напечатана, но ходила по рукам, Александр сказал генералу кн. Васильчикову: «Поблагодарите Пушкина за прекрасные чувства, порождаемые его стихами».
Увижу ль, о друзья! народ неугнетённый
И рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством свободы просвещённой
Взойдёт ли, наконец, прекрасная заря?
(1819)
Два года спустя (1821) тот же Васильчиков доложил Царю о существовании тайного общества конституционалистов. Император выслушал внимательно, но преследовать их не пожелал: «Я разделял и поощрял эти иллюзии. Не мне подвергать их гонениям». В этих горьких словах Царя есть признание не только своей ответственности за растущий либерализм, но и своего духовного родства с членами «Союза Благоденствия».
Задолго до образования тайного общества Александр уже был «декабристом» . А к тому времени, как союз образовался, перестал им быть.
Гвардейские офицеры обращали на себя внимание свободой и свежестью мысли.
Ещё от лицейских профессоров наслушался Пушкин рассуждений о правах человека и гражданина. Теми же мыслями волновалась блестящая военная молодёжь.
Один из них, П.Я.Чаадаев (1796-1856), оставил явственный след на умственном развитии Пушкина и, может быть, ещё больший на развитии его характера. Чаадаев, как и большинство его образованных современников, учился не столько в профессорских аудиториях, сколько от жизни и из книг. Он был адъютантом командующего войсками петербургского округа кн. Васильчикова.
Красивый, энглизированный, сдержанный, с отличными манерами, всегда безукоризненно одетый, Чаадаев считал, что заботы о своей внешности есть необходимая часть самовоспитания и самоуважения. Пушкину это нравилось. После неряшливой семьи ему было чему научиться от Чаадаева. Тогда он начал носить длинные ногти, привычка, которой он не изменил до конца, любя щеголять своими изящными пальцами.
Среди петербургских знакомых и приятелей Пушкина все толковали о политике, все жаждали конституции, все мечтали об освобождении крестьян, о вольности святой.
Но никому из них не посвятил Пушкин таких насыщенных политическою страстностью стихов, как Чаадаеву. Это не только единомыслие, это общность внутреннего духовного ритма, отразившегося и в стихах:
Россия вспрянет ото сна
И на обломках самовластья
Напишут наши имена.
Чаадаев имел влияние не только на ум, на взгляды поэта, но, что несравненно важнее, на развитие и оздоровление его характера, который нелегко было ввести в русло. Не раз с более или менее сдержанной усмешкой, с растущим сознанием своей независимости отметал Пушкин наставления и поучения самых различных людей – Батюшкова, Кошанского, А.И.Тургенева, Пущина, даже Карамзина.
Но с поразительной для молодой знаменитости благодарной скромностью вспоминает поэт об уроках самовоспитания, которые давал ему Чаадаев:
Во глубину души вникая строгим взором,
Ты оживлял её советом иль укором;
Твой жар воспламенял к высокому любовь;
Терпенье смелое во мне рождалось вновь;
Уж голос клеветы не мог меня обидеть,
Умел я презирать, умея ненавидеть.
(1821)
Чаадаев всю жизнь гордился своей дружбой с Пушкиным и незадолго до смерти, в письме к Шевырёву, даже напомнил о своём на поэта влиянии: «Неужели встреча Пушкина в то время, когда его могучие силы только что стали развиваться, с человеком, которого он называл своим лучшим другом, не имела никакого влияния на это развитие?»
Ходившие тайно по рукам стихи увеличивали славу сочинителя среди читателей, но усиливали недоброжелательность к нему правительства. Принято считать, хотя и не доказано, что последним поводом для высылки Пушкина на юг явились две эпиграммы на всесильного Аракчеева и несколько сатирических строк в его послании к Горчакову:
Не вижу я украшенных глупцов,
Святых невежд, почётных подлецов
И мистика придворного кривлянья…
В эпиграммах на Аракчеева досталось не только «проклятому змею» «всей России притеснителю, губернаторов мучителю», но и самому Царю.
Пушкин, даже не принятый в «Союз Благоденствия», по существу, был одним из первых декабристов, стихами своими окрылил их мысли и мечты. И раньше всех, первый пострадал за эти мечты.
Правительство вдруг решило покарать Пушкина, в его лице дать первое предостережение и другим либералам. Даже Тургенев не возмущался его высылкой, а напротив, находил, что «с Пушкиным поступлено по-царски». Хотя жестоко было отрывать молодого поэта от необходимого умственного общения. При этом началась травля, сплетни. Необычность Пушкина уже бесила ничтожных людишек.
Распространился грязный слух, будто бы Пушкина подвергли в тайной полиции телесному наказанию за вольнодумство. Когда слух дошёл до него, он обезумел от гнева и чуть не наделал серьёзных бед, чему легко поверить, зная его представление о чести и о личном человеческом достоинстве.
Сделали смешную попытку собрать улики, то есть стихи, которые и без того повторял весь Петербург. В квартиру Пушкина пришёл неизвестный и предложил старику- лакею пятьдесят рублей, если тот покажет, что барин сочиняет. Пушкин в тот же вечер сжёг всё, что считал опасным, а на утро получил приказ явиться к генерал-губернатору графу Милорадовичу, который старался смягчить удар. Литераторы, да и читатели, узнав, что Пушкину грозят не то Соловки, не то Сибирь, бросились ему на помощь. Чаадаев первый узнал и поднял всех на ноги:
В минуту гибели над бездной потаённой
Ты поддержал меня не дремлющей рукой.
(1821)
Он хлопотал за него у генерал-адъютанта Васильчикова, ворвался в запретные рабочие часы к Карамзину. Даже директор Лицея Энгельгард вступился за своего воспитанника, заявив, что «в нём развивается необыкновенный талант, который требует пощады. Пушкин теперь уже – краса современной нашей литературы, а впереди ещё большие на него надежды. Ссылка может губительно подействовать на пылкий нрав молодого человека. Я думаю, что великодушие ваше, Государь, лучше вразумит его». (Пущин)
Жуковский тоже пустил в ход своё влияние и связи. К нему относятся слова в эпилоге Руслана:
О дружба, нежный утешитель
Болезненной души моей,
Ты умолила непогоду…
(1820)
В эти трудные дни Карамзин отнёсся к молодому поэту сухо и сурово, хотя и сделал всё, что мог, чтобы облегчить его судьбу. Карамзин считал, что «самовластье», самодержавие – фундамент, на котором стоит Государство Российское.
Граф И.А. Каподистрия, министр иностранных дел, друг и советчик Александра, тоже пришёл на выручку поэта, отчасти по просьбе Карамзина.
Во всяком случае Пушкина перевели на службу в Екатеринослав, в канцелярию главного попечителя колонистов южного края, генерала Инзова.
Высылая опального поэта на далёкую южную окраину, министр иностранных дел в письме к генералу Инзову дал ссыльному своему чиновнику оценку, несомненно отражавшую мнение карамзинского кружка, где граф Каподистрия был завсегдатаем.
Эта своеобразная педагогическая подорожная, полная искренней гуманности и желания сохранить для России первостепенного писателя, была скреплена Высочайшей надписью: «Быть по сему». Она помечена 4 мая 1820 года. На следующий день Пушкин уже выехал из Петербурга.
«Одно обстоятельство оставило Пушкину сильное впечатление, - рассказывает брат Лев Сергеевич.- В это время находилась в Петербурге старая немка Кирхгоф. В число различных её занятий входило и гадание. Однажды Пушкин зашёл к ней с товарищами. Она обратилась прямо к нему, говоря, что он – человек замечательный; рассказала вкратце его жизнь и предсказала важные эпохи его будущего: его изгнание на юг и на север, наконец, преждевременную смерть от высокого, белокурого человека. Пушкин, и без того несколько суеверный, был поражён постепенным исполнением этих предсказаний».
Использованная литература:
Юрий Тынянов. "Пушкин"
Викентий Вересаев. "Пушкин в жизни"
Ариадна Тыркова-Вильямс. "Пушкин"
1 июня 2011 года.