Брысь!
Его никак не звали. Он был молодым бездомным котом. Если бы он мог выбирать из всех имён, которые когда-либо доводилось ему слышать от людей, то, пожалуй, для себя он бы выбрал имя «Брысь». Это слово он слышал гораздо чаще остальных. «Брысь», и он уже, сломя голову, мчался прочь. «Кис» тоже нередко доводилось ему услышать, но оно было безликим. За этим «кис» могло идти любое, это «кис» заманивало в ловушку. «Кис», и ему подкинули сочный кусок колбасы. «Кис», и его смачно потрепала по холке важная женщина в деловом костюме. «Кис», и на него опустился топор какого-то удальца. Так кот лишился половины хвоста. Обидная, но поучительная потеря. Кроме того, этот новый, укороченный кот был гораздо лучше себя прежнего. Как минимум, он был аэродинамичнее. И осторожнее. В отличие от лживого «Кис», «Брысь» всегда было правдивей, честней, справедливей. Итак, его звали «Брысь».
Брысь был в меру шустр и в меру спокоен. Он был не белым и не черным, а, скорее, серо-зеленым. Еще котёнком, переболев одним из сотен уличных недугов, он полностью лишился голоса, и теперь не мог издать и самого слабого «мяу». Вместо звуков, его разверзнутая пасть, в которой, кстати, не хватало пары зубов, издавала лишь едва различимое шипение. Но он не придавал этому значения.
Собаки его не трогали. Видимо, Брысь пах как-то не так, не по-кошачьи. Но из-за этого же, с ним мало общались и другие коты. И кошки. Что, конечно же, было намного обиднее. Но и со всем этим Брысь скоро научился жить. Он был, как бы, всегда не при делах. Дворовая жизнь вообще мало его заботила, а он мало заботил её.
Кот брал от улицы ровно столько, сколько ему было нужно: старался не убивать почём зря, и не ранить тех, кого не мог бы изловить наверняка. Ненужных конфликтов Брысь избегал, предпочитая перебраться на новую территорию, нежели драться за привычные угодья. За это его презирали. Но и это мало что значило.
Так, проживая свои лучшие молодые годы за гранью той жизни, которая кипела в городе, Брысь научился многим вещам, совершенно не свойственным другим котам. Он никогда не предавался панике, никогда никуда не спешил. Он целыми днями мог сидеть на одном месте, засыпая и просыпаясь, и снова засыпая – делая это опять и опять, пока его не сгоняли с насиженного местечка. Бездвижными не были только его умные, холодные глаза и огромные по меркам иных котов уши. Предаваясь праздному покою, кот внимательно изучал то, что происходит вокруг. И осмысливал это по-своему, по-кошачьему. Он любил смотреть, как грызутся за пару крошек воробьи. В них он видел не только пищу, но и иную форму жизни. Чуждую ему: более быструю, более свободную. Он любил слушать разговоры людей. Не способный произнести и треть самого слабого звука, Брысь был очарован небывалой способностью этих двуногих волшебников строить целые вязи слов: переливчатые, раскатистые, нежные, тревожные, отчаянные. Он любил смотреть, как играют дети. Кошачьи дети, и человечьи дети. Когда они играют вместе, и по отдельности. Замыкаются на своем внутреннем, восхитительном порядке, которому чуждо все внешнее, забывают о времени, голоде и жажде.
Кот любил этот мир каждую секунду, искренне по-животному, вдумчиво по-человечески, покорно, будто слуга, и нежно, как дитя. Он научился любить даже свою неполноценность и непохожесть на других. Но со временем к нему пришло и чувство, которое он полюбить не смог. Оно обесцветило всё, чем жил он до сих пор. Оно приходило вечером, когда двор засыпал и исчезало утром, когда жизнь вновь наполняла близлежащие закоулки.
Брысь понимал, откуда оно пришло. Пустота в трепещущемся кошачьем сердце – одиночество. Неведомое тем, кто ненавидит. Столь знакомое тем, кто любит. Умные глаза Брыся вскоре наполнились влажным блеском, а еще недавно жадно ловившие окружающие звуки уши бессильно оттопырились. Плохо стало буквально все. Коту хотелось выть, но он не мог. Ему хотелось бить хвостом, но обрубок был слишком короток. Ему хотелось подраться с кем-нибудь, пролить лишнюю кровь, и вместе с ней выпустить из тела тупое чувство постоянной утраты... Но на Брыся никто не реагировал. Даже иногда бывавшие слишком жестокими люди, будто на зло, просто отшвыривали его с дороги.
И одной холодной ночью Брысь понял: еще немного, и это чувство сожрёт его полностью. Что ему оставалось делать? Прибиться к какой-либо кошачьей горстке? Он был слишком чужд другим кошкам. Увязаться за человеком и идти за ним, пока тот не скроется в своём каменном убежище, оставив Брыся сверлить пустыми глазами бетонную стену дома, в который его так и не позвали?
Кот решил подняться на крышу ближайшего дома и вдумчиво все обмозговать, созерцая мириады ночных огоньков, издалека доносивших до него еще не остывшее тепло, которого ему так не хватало. Раньше ему это помогало.
Едва только кошачья голова показалась из проёма, который вёл на крышу, и сам кот намеревался уже целиком подняться наверх, навстречу отрезвляющему ветру, как его вдруг одёрнул невыносимо знакомый окрик:
- Брысь!
Кот застыл и внимательно присмотрелся к недвижимой темноте. Немного дальше, на самом краю крыши, свесив с неё ноги, сидел человек. Его одежда, не в пример пышной шерсти Брыся, была слишком лёгкой для такой ночи, и человек ёжился каждый раз, когда налетал порыв ветра. Ёжился, но не уходил. Что-то держало.
- Брысь, кому говорят?! – вновь повторил человек.
Кот не понял ни слова, но, разведя уши стрелкой, снедаемый любопытством, прошёлся вперед и присел на край рядом с незнакомцем. Брысь мог долго и бессмысленно осматривать и оценивать внешний вид человека, но не стал тратить время. Его интересовало одно: глаза. Глядя в них, кот видел то же бесконечное чувство, которое не давало ему самому покоя уже много дней. То же одиночество. Кошачье. Человеческое. Одинаковое. Кот и человек долго смотрели друг на друга, но потом незнакомец отвернулся. Ему невыносимо было видеть сейчас, в момент своей слабости, столь понимающий взгляд животного.
- Тоже хочешь прыгнуть? – Тихо проговорил человек.
Кот не знал языка людей, но догадался, о чём говорилось в последних словах. Он медленно перевел взгляд вниз, на расстилающуюся прямо перед ним бескрайнюю твёрдую поверхность. Броситься на неё? Разбиться о дорогу? Спастись от безысходности? Брысь раздумывал очень-очень долго, неспешно подёргивая хвостом. Раз уж люди приходят к этому, как он, кот, мог бы спастись?
- Задумался что ли? Странный ты кошак. – Вновь грустно проговорил человек.
Но Брысь уже практически ни о чём не думал, очарованный ощущением грозящего исхода. Сидя на самом краю, глубоко вдыхая аромат сковываемого дремотой города, он уже знал, что будет делать. Прыгнуть оказалось не сложно.
Человек едва успел различить силуэт удалявшегося в темноту кота. Потом был негромкий шлепок. И тишина. Первые секунды были наполнены стуком человеческого сердца, потом раздался крик:
- Псих!
Человек рванулся к лестнице и спустился вниз всего за минуту. Через полторы, он уже держал на руках дрожащий от боли комок шерсти. Брысь тяжело дышал, периодически кашляя и фырча. С его головы капала кровь. Задняя лапа, судя по неестественному сгибу в колене, была сломана.
Брысь с трудом открыл глаз и посмотрел в лицо державшему его на руках, живому, тёплому человеку. Так мало знакомому. Столь родному. Человеку, на руках у которого кот раскинул карты своей жизни и смерти, вверяя себя в его попечение.
Нет, кот тогда не умер. Это был лишь момент, когда мы с ним встретились. Я дал ему новое имя, и мы прожили вместе много лет, так странно понимая друг друга, будто были братьями. Кот спас жизнь мне, а я спас жизнь ему. Разве могло что-либо связать нас сильней? Умер Брысь много позже, будучи совершенно седым и по-человечьи мудрым. Умер не как кот, но как друг. Последние свои дни от не отходил от меня ни на шаг, будто прощаясь, будто пытаясь сгладить моё будущее одиночество своей последней теплотой.
Сейчас, стоя на могиле Брыся, я с трудом сдерживаю слёзы. И я решительно не понимаю: как мог быть кот таким человечным? Кот, которому я обязан своей жизнью. Кот, который научил меня быть человеком. Кот, который умел быть счастливым. Кот, про которого я не забуду до самой смерти.
И на этом кончается история кота со странным именем Брысь.
Хохлов И. В., 2 июня 2011г.