Мое дежурство на Скорой завершилось, когда подошел заведующий станцией Виктор Николаевич и попросил:
— Уважаемый Александр Петрович, хотя вы уже и свободны от работы, но окажите мне услугу, чтобы не тягали, куда не хочется — останьтесь для беседы с одним товарищем. Он настаивает на том и ожидает вас у выхода.
Я согласился, и мы вместе с Виктором Николаевичем и попутно присоединившимся к нам Виталием Устиновичем — заместителем главврача по скорой помощи, двинулись в указанном направлении. Там, впереди, маячил высокий грузный мужчина с сумочкой в руке. Свысока оглядев мою скромную фигуру, этот "Голиаф" представился:
— Борис Яковлевич Борблик, ректор университета марксизма.
— Александр Петрович — прозвучало в унисон его апломбу.
В сопровождении высокопоставленных особ меня повели к главному корпусу нашей больницы. Сотрудники с подозрением косились на нашу процессию.
— Куда тебя, Саша? — поинтересовался один из них.
— Забирают... на беседу! — бодро ответил я.
Мы вышли во двор.
— А я на этом деле, т.е. на атеизме, собаку съел! — гордо выпятив живот, заявил мне Борблик.
У меня в голове сразу же родилась грешная ассоциация: Борблик — Бобик. Не от такого ли собакоедства он и живот отрастил? Нечего сказать, пикантная пища. Впрочем, если бы вдруг и произошло отмирание религии, то стал бы ненужным его антипод — атеизм, и такие горемыки—атеисты наверняка похудели бы без куска хлеба насущного. Да и хлеба ли только?
Я ему посочувствовал:
— Позвольте выразить свое соболезнование, что вам приходится питаться такой отвратительной пищей.
На его лице появилась брезгливая гримаса, будто он проглотил горькую пилюлю. Впрочем, впоследствии я задумался над тем, что для некоторых и собаки и черви могут быть деликатесом! Тогда же возникло стихотворение:
Разоткровенничавшись больше,
Он мне открыл свое досье,
Сознавшись в том, что на безбожье
Он не одну "собаку съел".
Так заявил мне некто Борблик
В душещипательной беседе.
Мне жаль тебя, бедняга Бобик,
Попавший в рот его, как в сети.
И вместе с тем мне, Борблик, грустно,
Что в век науки и прогресса
Вы тех собак едите с хрустом,
Считая их деликатесом.
Что вы беснуетесь на танцах,
Рассудком будучи столь нищим,
Что вам приходится питаться
Столь отвратительною пищей!
Безбожьем все по горло сыты.
Собак наелись, как в Корее...
Дай Бог Вам, Борблик, аппетита
К небесной пище поскорее!
Но это выплеснется потом, как впечатление о состоявшейся беседе. А теперь мы входили в кабинет главврача, стоящего у дверей с вежливой улыбкой и наигранно и почтительно приветствующего атеистического "Голиафа". Кстати, в самом кабинете, удобно пристроившись за столом, с деловым видом разложив перед собой блокнот и шариковую ручку, сидел весьма подозрительный мужчина с черными бакенбардами и колючим, бегающим взглядом.
— А кто этот товарищ? — поинтересовался я,
Зам. главврача Виталий Устинович поспешил разрядить обстановку:
— Этот товарищ — проверяющий из горкома партии. Я думаю, что он не помешает нашей беседе.
Большого желания связываться еще с одним стенографом у меня не было.
— А я думаю, мы не должны отвлекать товарища от его работы. Пусть он занимается своим делом. В противном случае наша беседа не состоится.
Образовалась неловкая пауза... Метнув в мою сторону испепеляющие молнии из черных глаз, он удалился, хлопнув дверью.
По приглашению Евгения Николаевича — хозяина кабинета и главного администратора — мы заняли указанные места.
— Александр Петрович, — обратился ко мне Борблик, — я раскрою вам свои карты: я пришел побеседовать с вами по поручению редакции газеты "Приазовский рабочий" и намерен спросить вас кое о чем.
— Пожалуйста, спрашивайте. Весьма тронут вниманием ко мне.
— Итак, вы верите в Бога?
— Конечно. Причем, даже больше. чем в свое или ваше существование.
— Мне хотелось бы поговорить с вами о нарушении законодательства о культах.
— Простите, вы занимаете позицию юриста, а не атеиста. Давайте лучше побеседуем о мировоззренческих вопросах, в частности, о проблеме спасения вашей души.
Ректор съежился и снова начал допрос:
— Позвольте уточнить несколько биографических деталей. Где вы учились после школы?
— В Ленинградском мединституте.
— Вы сдавали там философию, научный коммунизм и атеизм, другие общественные дисциплины. Не двойственную ли игру вы вели, будучи в душе идеалистом?
— Нет, Борис Яковлевич. То, что в душе у меня или у вас, пусть останется на нашей совести. В народе говорят: "Чужая душа — потемки". Хорошо, хоть вы в душу верите. Я действительно экзаменовался по этим предметам, как дисциплинам, изучающим религию, не высказывая своего субъективного отношения к ней, — что я делаю, например, в своих проповедях. Между прочим, доктор философских наук, принимающий у меня экзамен по атеизму, удивился моей осведомленности и похвалил меня, а мой ответ на госэкзамене по философии был признан лучшим. Правда, мне неприятно хвалиться этим, но вы вынуждаете. Вспомните: Ленин ведь тоже изучал закон Божий. А в Ватикане есть даже католический университет по изучению атеизма, причем римский Папа считает его ничуть не хуже московского. Поэтому христианину нисколько ни зазорно изучать оружие своего мировоззренческого противника.
— Ну, а дальше, после института, вы пытались учиться?
— Да, я учусь и сейчас, а вот с ученой степенью нашему брату приходится туговато. К слову, после окончания школы мне сначала выдали такую характеристику, что с ней в институт не поступишь. Потом ее, как грамматически и юридически безграмотную, переписали.
— Где и кем вы работали после института?
— В пригороде Ленинграда старшим ординатором в Гатчинской центральной больнице. Попутно был председателем НОТ (научной организации труда) больницы и читал лекции студентам.
Эту информацию наставник безбожников занес в блокнот, и после многозначительной паузы интригующе произнес:
— У нас есть данные, что вы нарушаете законодательство о культах. Откровенно говоря, оно вас устраивает?
— Не совсем. Отбрасывая ваши перегибы и превратные истолкования его, все же замечу, что есть в нем такие пункты, выполнение которых, говоря чистосердечно, чревато конфликтом с Евангелием. Поэтому мы, верующие, в таких случаях ставим вопрос: "...Справедливо ли пред Богом — слушать людей более, нежели Бога?" Разумеется, мы не строим иллюзий. Законодательство рассчитано на большинство населения, которое, к сожалению, в нашей стране атеистического направления. Но большинство — не критерий истины.
— Александр Петрович — прокурорским голосом объявил он, — вы вербуете подростков, в частности это было в техникуме электротранспорта.
— Там я был по приглашению, как обязанный дать отчет о своем уповании.
— Вы объявили верующим Маркса?
— Не Маркса, а Энгельса, — уточнил я.
— Какая разница!?
— Простите, разница есть. Вам, как руководителю столь солидного учреждения, недопустимо их путать, хотя внешне они немного похожи. Так вот, я говорил о христианских работах Энгельса в юношеский период его жизни, что явствует из 41-го тома полного собрания сочинений; и это полезно знать молодежи в период поисков истины.
Мой собеседник скривился, но взяв себя в руки, решил ошеломить своей эрудицией:
— А вы знакомы с произведением Ренана и Александра Древса?
— Да, я читал книги этих авторов. Только Древса зовут не Александр, а Артур. Артур Древс написал книгу "Миф о Христе".
На лбу ректора выступила испарина. Но вместо чистосердечного осознания своего невежества, он "полез в пузырь":
— Я точно помню автора этой книги. Я ее купил в букинистике за 60 рублей. Там черным по белому напечатано: Александр Древс.
— Борис Яковлевич, — заметил я мягко, — у вас просматривается не совсем похвальная черта характера — самолюбиво настаивать на том, в чем вы "плаваете". Здесь апломб ни к чему. Кто-то из нас не прав, а истина одна. Мы можем обратиться к справочной литературе, и если я и на этот раз окажусь правым, то вам придется поверить мне и во всем остальном. Впрочем, может быть, у вас это из—за провала памяти, обусловленного возрастом?
— Только не это! — спохватился он.
На пенсию не хотелось. Мои руководители, улыбаясь от уха до уха, переглядывались между собой.
С треском провалившийся на Древсе, глава атеистов схватился за соломинку:
— Александр Петрович, как вы считаете, мог ли кто-либо из детей Александра Дудника в юности пить и курить?
— Не думаю, хотя с точки зрения вероятности, такое не исключено.
Он недовольно посмотрел на меня.
— Вы предугадываете мой следующий вопрос. Так вот, я сам слышал во дворе культуры "Искра", как дочь Дудника — Ольга, рассказывала молодым людям, что она курила и пила водку. Это ведь обман трудящихся. Это недозволенный прием пропаганды. Я напишу об этом.
— Что ж, "своя рука — владыка". Но тут что-то не то. Вы уже писали о Дуднике, что у него роскошный дворец, комфортабельный лимузин, высосав эти данные "из пальца". А ваши коллеги по перу писали про Корецкого, что у него каждый день новый костюм и золотые часы. Это они взяли "с потолка". Источник информации для вас — палец и потолок. Подобная клевета не прибавляет репутации вашей печати, и не делает чести вам, атеистам. Вы только ложь ко лжи прибавляете. А у лжи, как известно, ноги коротки. У читателей тоже ведь есть свои головы на плечах и они понимают, что такое — "шитье белыми нитками". Не повторяйте ошибки своих товарищей по бесперспективной борьбе с Богом. Пишите хотя бы честно!
Потом мне Ольга объяснила, что, свидетельствуя неверующим о Боге, она сказала: "В своё время я была такой же, как и вы". Оказавшийся рядом Борис Яковлевич принял это на свой счет — "на воре ведь шапка горит". Что ж, "на свой аршин не меряй", — гласит народная мудрость.
Выслушав терпеливо мое увещевание, он обозлился и набросился на меня:
— И про вас напишу, что вы нарушаете законодательство и вербуете молодежь.
— Вербуете — не то слово, — спокойно возразил я. — Делюсь с ними истиной, что есть Бог, и жить надо соответственно Его воле. — Вы так думаете? А где же доказательства?
— В логике, Борис Яковлевич. Возьмем, к примеру, закон. Что это? Всеобщая, причинно обусловленная, существенная и необходимая связь явлений. Такое определение закону дает диамат. Таким образом, с точки зрения принципа детерминизма, законов причинности и достаточного основания — у закона должен быть Законодатель, Которого мы называем Богом. Правда, Он не очевиден, как и не виден конструктор в часах или чертежник в чертеже; но Он есть! А отсюда, ваш атеизм — большое несчастье. И горько будет вам на Страшном Суде... И я буду свидетельствовать против вас, если вы не покаетесь. Если вы не верите Библии, то почитайте хотя бы басню Крылова: "Сочинитель и разбойник" — там перспектива такого атеиста, как вы, обрисована впечатляюще. Вам надо подумать о своем будущем.
Мой собеседник нервно вскочил с места, возбужденно зашагал по комнате, дрожащими руками достал сигарету и, не спрашивая ни у кого разрешения, закурил.
— Прискорбно видеть такое рабство, — прокомментировал я. — Курильщик — сам себе могильщик. Лекции здесь не помогут. А вообще-то в медицинских учреждениях не курят.
Ему стало неудобно, но на выручку поспешил Евгений Николаевич.
— Я хочу вас предупредить, Борис Яковлевич, что обсуждение этих тем вы и до вечера не закончите.
— Да, но мне интересно! — огрызнулся Борблик.
Главврач, набивая себе цену, продолжал плясать под чужую дудку.
— Мы уже беседовали с Александром Петровичем о нежелательности религиозной пропаганды на работе. Не так ли, Александр Петрович?
Я утвердительно кивнул.
— И я спрашивал его, как может врач говорить о том, что медицина бессильна против смерти?
Он выжидающе посмотрел в мою сторону.
— Да, я говорил о том, что при всех успехах медицины смерть все-таки неизбежна. Насколько мне известно, лекарство от смерти еще не придумали. Имея это в виду, к ней надо готовиться. "Мементо мори ", "Помни о смерти!" — гласит латинское изречение. И кто учит людей умирать, тот учит их жить — говорит Монтень. Вольтер, например, умирая, признался: "Если бы я мог собрать свои безбожные идеи и сжечь их, то это бы стало для меня самым великим утешением". Евгений Николаевич, Борис Яковлевич, такой же будет и ваша смерть. И вас не утешит ни цветок на могиле, ни благодарная (или, скорее всего, неблагодарная) память потомков, если вы не откажетесь от безбожия.
— Но это философские вопросы, а вы — врач! — прервал меня мой начальник.
— Тогда я должен напомнить вам слова отца медицины Гиппократа: "Врач, который является и философом, подобен богам". К тому же, многие светила отечественной медицины были глубоко верующими людьми: Пирогов, Филатов, Бехтерев, Войно-Ясенецкий, Павлов.
— А Гиппократ был верующим?
— Не думаю. Такая цитата может принадлежать только неверующими человеку.
— Но Церковь запрещала вскрывать трупы.
— А атеизм запрещал генетику, кибернетику, теорию относительности Эйнштейна. Мало ли было предрассудков?
— Но это опровергает религию.
— Точно так же, как и освоение космоса. Бог есть Дух. Его нельзя антропоморфизировать по своему материальному подобию. Его не увидишь глазами, как наш ум и совесть. Потому бесполезно искать живую душу в мертвом теле. Нельзя путать чувство с ощущением, мозг с душой, материальное с духовным. Абсурдно утверждать, что Бога нет, только потому, что мы Его не видим.
В разговор снова вклинился лидер местного атеизма, рассчитывая окончательно потрясти меня бесподобным аргументом:
— Но ведь церковь заставила Коперника отречься от науки. Я всегда говорю об этом студентам на лекциях.
— Вы опять ошибаетесь, Борис Яковлевич. Не Коперника, а Галилея. Польский астроном Николай Коперник сам был священником и все свои открытия осуществлял без конфликтов с официальным духовенством. Кстати, на его надгробной плите есть надпись: "Не той благодати, какую получил Павел, не той благосклонности, с которой Ты простил Петра, а той милости, которую Ты дал разбойнику на кресте, — той милости прошу у Тебя". Вы, видно, перепутали Коперника с Галилеем.
Он ударил себя по лбу.
— Ах, да, Галилей!
— К слову сказать, все же больше верующих ученых, чем неверующих. И не все атеисты — ученые...
— А почему религий много? Неужели только ваша правильная?
— Во всяком учении есть свои "измы". Все люди заблудились, согрешили, ищут выход и разными путями идут к нему. В поисках истины есть ближе лежащие к "Солнцу правды" пояса, есть и более отдаленные "полярные круги". На разном расстоянии от Бога различные религиозные деноминации. А вот атеизм оказался в одиночестве, так как он вообще истины не ищет. В этом его беда.
После этих слов важная атеистическая птица надулась и многозначительно произнесла:
— Я ректор университета марксизма. У меня удостоверение есть.
— В минуту смерти и на Страшном суде вас эта должность не спасет. Да и удостоверение ваше не станет пропуском в Царство Небесное.
— Вы запугиваете, но я стреляный воробей! — запротестовал он.
— Стреляный, но еще не расстрелянный. Нет, Борис Яковлевич, это предупреждение не мое, а библейское. Разве уголовным кодексом запугивают? А Библия для вас будет уголовным кодексом.
— Я напишу о вас, что вы нарушаете законодательство и передергиваете классиков. И об Ольге Дудник напишу...
— Ваше дело — писать об этом или не писать. Можете подражать сочинителю из крыловской басни. Жаль, конечно, что более 500 000 человек вы попытаетесь одурманить. Сколько вам заплатят за все это — не 30 ли сребреников?
Он рассмеялся то ли моей наивности, то ли понравившейся шутке.
— Примерно 3 рубля. Но вообще-то я получаю много.
— Я не сомневаюсь в этом. Не станете вы зря "копья ломать".
На прощание он удостоил меня крепким рукопожатием, а я ему высказал пожелание быть объективным и осторожным на литературном поприще.
Ему подали карету "скорой помощи", а я пешком двинулся домой.
Позже водитель Валентин Александрович, обеспечивающий доставку "стреляного воробья" к рабочему станку, расположенному в уютном атеистическом гнездышке, признался мне:
— Всю дорогу мой пассажир не мог избавиться от впечатлений. Волновался, ломал руки, причитал и сокрушался: "Какой скользкий человек! Ну, никак не схватить его! Что я буду писать — не знаю..."
Обещанный очерк так и не появился в прессе. Может быть, совесть заговорила. А может быть, автор шлифует его до сих пор. Слушателям своего университета он на первых порах критично и откровенно исповедался в своих промахах. Потом пришел в себя, оправился от волнений, и переработал впечатления о беседе в свою пользу. Правда иногда он забывал, какой группе в порыве откровенности излагал первоначальный правдивый вариант, и конфузился, когда его смущали вопросами:
— Борис Яковлевич, но ведь первый раз вы нам совсем не так рассказывали! (Об этом поведал мне мой коллега, его слушатель Сергей Азаров).
Со временем и это смущение прошло. Ректору стыдно уже не было. Он к этому привык. Да и чего стыдиться?