Табка, такое смешное и родное слово – это арабское название поселка советских строителей Евфратской ГЭС в Сирии. Счастливейшее место для меня. Заповедник, реликтовое детство с двух до шести лет. Сейчас на месте этого небольшого поселка стоит белокаменный город Ас-Саура.
Девочкой, подростком я возвращалась мысленно в Табку каждый раз, когда было тяжело, испить из этого источника гармонии, счастья и радости.
Моя сказочная Табка, удивительный городок, страна детства.
Замечательно, что и сейчас можно прикоснуться к воспоминаниям-самоцветам, открывая Табку в своей памяти, как волшебный сундучок.
Итак…
Восточные базары и арабские лавки: ковровые, ювелирные, одежные, ткани, латунная, медная, серебряная, стеклянная посуда, упряжь для верблюдов и лошадей, кальяны, точильщики ножей, сладости, пряности, орехи, сухофрукты, благовония, чай, кофе, хлебные изделия, шаурма, сладкий лед, овощи, фрукты. Это сборище потрясающих воображение, часто непонятных в своем назначении вещей, людей, все это движется, галдит, пахнет. Маму называют «мадам». Апельсины, бананы и финики обыденны, как у нас картошка, а яблоки стоят дороже ананасов и инжира…
Калейдоскоп стран, с картинками иной, невероятной жизни, в каждой ежегодной поездке домой в СССР и обратно. Турция, Египет, Греция…
Лайнер. Шторм 8 баллов. Жизнь на корабле замирает. Обед и я хочу есть. В пустом ресторане, ем холодную манную кашу. А маму, в это время, долго тошнит в красивую, высокую, хрустальную вазу, больше некуда, на полу сплошное, пушистое ковровое покрытие…
Большой корабельный ресторанный зал. День какого-то праздника. Множество нарядных людей за столиками. Вкусный ужин подходит к концу, время десерта. Вдруг гаснет свет. Разрывая мрак, одновременно с десяток официантов вносят огромные подносы, с пылающими синим огнем белыми тортами, неправильной формы. Это горит коньяк, покрывая бежевой корочкой бизе слой белкового крема, а внутри под ним холодное мороженное, фрукты, кусочки вафель и бисквита. Чудо-торт называется «Айсберг»…
Шторм 9 баллов. Всем плохо, лежат с пакетами у посеревших лиц. Бегаю вдоль кают по длинному, укрытому зелено-полосатой ковровой дорожкой коридору, который причудливо кренится, вверх и вниз. Главное не слишком отклонится от линий посредине, я ведь - не я, а трамвай, едущий по холмам…
Турция. Меня чуть не украли в Голубой мечети Стамбула, т.к. я яркая блондинка. За меня в будущем большой калым дадут. Нас догоняют, меня отбирают у стайки чумазых мальчишек-арапчат лет двенадцати. Ура, я снова с мамой!…
Египет. Александрийский зоопарк. К нему долго идем по пыльной обочине широкой асфальтированной дороги. Вдруг, на асфальт шлепается большая черепаха. Она лежит на спине, в немом крике боли раскрывает рот и шевелит лапами – панцирь ее расколот. Неподалеку местные мальчишки высоко подбрасывают над асфальтом другую черепаху. Папа, что-то кричит им на арабском языке. Мальчишки, хохоча, удирают, прихватив с собой несчастную жертву. Через несколько метров на нашем пути, облепленная большими зелеными мухами, лежит еще одна черепаха, она уже мертва. За что? Зачем? Сердце рвет несправедливость, непонимание, жалость. Плачу. Остаток пути меня несут на руках. Наконец добираемся до зоопарка. Он просто поразительный! В благоустроенных, просторных, чистых вольерах, а часто и вовсе без них, ухоженные животные. Почти всех их можно, за небольшую плату, кормить, а некоторых даже гладить. Трогательный, доверчивый, пятнистый олененок деликатно откусывает от морковки небольшие кусочки. В огромную пасть бегемота, между желто-коричневых зубов, на розовый, мясистый язык метко ложится картошка. Бегемот оглушительно гогочет, просит добавки. Сытые птицы, не спеша, с достоинством подходят склевать понравившиеся зерна. Красавцу верблюду мы явно не нравимся. Угощение он принимать не хочет, и начинает, посасывая язык накапливать слюну, ее излишек капает на песок. Смотритель говорит, что нам лучше уйти, у верблюда плохой характер, может плюнуть. Чинно ступая, прохаживаются жирафы и антилопы. В огромном пруду плавают разноцветные утки, черные и белые лебеди, стоят на одной ноге или бродят по мелководью розовые фламинго и белые цапли. Веселые обезьянки «играют в салочки». Прайд львов лениво развалился в тени дерева. Вот вольер с перепархивающими стайками разноцветных попугаев. Из бочки набирает хоботом воду большой, серый слон и поливает фонтаном брызг себя и всех желающих посетителей. Пони с длинными, шелковыми гривами и хвостами лениво щиплют травку… В зоопарке очень хорошо, но моя грусть до конца так и не проходит…
Табка. Мы с папой весной собираем маки на зеленых, крутых склонах бурного, мутного Евфрата. Я сама, как цветок мака среди этой зелени, в ярко-красной курточке и шапке. Забралась зачем-то выше по склону и боюсь спуститься, а папа кричит: «Просто беги вниз, я тебя поймаю!» Смотрю вниз, очень боязно, но верю ему, бегу, и он меня ловит. Восторг!… Мы нашли пещеру на склоне, в ней летучие мыши. Они вылетают наружу, держу одной рукой огромный букет маков, а за другую руку меня держит папа. Не страшно… Дома маки надо отдать маме, мы оказывается, ей их собирали. Нет, не хочу отдавать, это мои цветы. Папа уговаривает: «Мама ведь не видела всей той красоты». Ладно, ведь действительно не видела, пусть берет маки….
Мой отец почти все свободное время, рядом, гуляет со мной по вечерам и выходным дням, любит меня, непрерывно, как генератор любви. Он об этом не говорит, но я это мощное поле любви постоянно чувствую. Папа рассказывает сказки-переделки собственного сочинения, совершенные в своей бесконечности. В них все перемешано, например, Чиполлино спокойно соседствует с Белоснежкой. Следующим вечером меня непременно ждет продолжение…
Мама красивая, сидя расчесывает длинные, ниже колен, волнистые, каштановые волосы и поет веселую песню… Мама поет и смеется почти постоянно, когда печет душистый, пышный хлеб, готовит, вяжет, моет полы…
Мой брат умный, веселый, симпатичный, высокий, темноволосый мальчик, в Сирии дышит свободно, не задыхается от астмы, называю его Тася, люблю его…
У нас нет телевизора, только радиола на высоких ножках с выпуклыми белыми клавишами настройки. В свободное время мы много разговариваем, читаем книги вслух, ходим в гости и гуляем…
Выходной. Семейная поездка в Дамаск за покупками. У меня развалились сандалии. Обувная лавка. Тайно жажду прекрасные белые босоножки с сияющей металлической розочкой на боку. Они дорогие. Мне присмотрели другие подешевле. Папа проследил мой взгляд. Мне снимают с витрины и покупают это чудо. Гордо вышагиваю по раскаленному асфальту, чувствую счастье и свои ноги красивыми…
Открытый бассейн, с растущими вокруг пальмами. Интересно, что там на дне? Ныряю. Чуть не тону, не успеваю испугаться, как папа спасает меня. В руке остаются сокровища, две маленьких, квадратных плиточки со дна бассейна: ярко-синяя и нежно-голубая. Храню их долго…
Посудная лавка в Алеппо, сокровищница Али-Бабы ничто, по сравнению с ней. Все пространство заставлено цветными коробками и стеклянными, уходящими в потолок стеллажами, на которых диво-невидаль вещи и вещицы. Проходы узенькие, даже для меня, боюсь что-то разбить. Золотой полусвет, густой и сладковато-терпкий от благовоний. Все время жду волшебника в звездном плаще и остроконечном колпаке. Он так и не приходит…
Латакия. Солнце, жара, экскурсия, исторические развалины древнего города. Дворцы, дома, колонны. Ходим, чувствую нутром энергетику разных мест, тут теплая, добрая, тут нейтральная, а вот каменный, пустой колодец «без дна», из него веет холодом и ужасом смерти. Потихоньку кидаю туда камешек, он летит секунд 10-15. Потом экскурсовод говорит, что туда бросали несчастных, приговоренных к смерти…
Рамадан. Конец арабского поста. Вечернее праздничное шествие – Праздник жертвоприношения. Симпатичные, колоритные, сувенирные барашки. Поющие, нарядные дети в белых одеждах с цветущими ветками в руках. Колонна факельщиков. Волнующая, ритмичная, живая музыка. Разряженные в пух и прах арабы с саблями наголо, сидящие на запряженных в дорогую кожаную упряжь верблюдах или лошадях, украшенных разноцветными помпончиками, ленточками и укрытых красочными попонами с бахромой. Танец-битва мужчин в светлых одеждах с горящими факелами в руках, со звоном и тяжелым свистом настоящих кривых сабель, с гортанными криками воинов. Хачатурянский «Танец с саблями» даже в сравнение не идет, все гораздо серьезнее…
Крики муэдзина с минаретов мечети призывают к молитве несколько раз в день. Арабы истово молятся там, где они их застигли, тут главное искренность и повернуться лицом к Мекке. Многие везде носят с собой коврик для молитвы и молятся неограниченное количество раз, в том месте и тогда, когда их душу призовет к тому Аллах, т.е. возможно… прямо на тротуаре или на проезжей части дороги. Тогда прохожие с почтением обходят, машины с пониманием объезжают молящегося…
Арабские автобусы, увешанные снаружи гроздьями не уместившихся внутри пассажиров, при движении издают сигнал клаксона, почти непрерывно…
Стройный, поджарый араб несет на руке высокую стопку больших, тонких, круглых, румяных, ароматных, только что испеченных лепешек. Вдруг, одним движением веером рассыпает их прямо на пыльную землю. Тут только что пробежала худая, облезлая, бродячая собака. Наверное, араб оступился, уронил их? Нет, лепешки слишком горячи. С невозмутимым видом он стоит в тени дерева и ждет, пока лепешки остынут, затем собирает их снова в стопку и неспешно удаляется. Земля не может быть грязной – она святое…
Женщина – тень мужчины. Арабские мужчины всегда одеты в светлые одежды. Женщины-арабки закутаны в темное, могут быть видны только подведенные черным глаза, ступни ног в замысловато расшитой обуви и кисти рук. Даже в будний день женщины украшены богатыми золотыми изделиями. На запястьях у некоторых женщин позвякивают золотые колечки тонких браслетов. Жена может получить от мужа лишь один браслет в год и чем больше на руке браслетов, тем она любимее…
Арабская зима. Печка-буржуйка на капельной солярке. Температура на улице до -3 и считается, что очень холодно. Однажды пошел хлопьями снег. У местных жителей случилась радостная истерика, все представители мужского пола от мала до велика, кричат, бегают, смеются, ловят хлопья ртом и руками. Смотрю на них с удивлением, а снег медленно планирует на землю и тает…
Моя ручная черепаха Чуня. Выходит на зов из своего фанерного домика, ест из рук, плавает в эмалированном тазике с водой, дает почесать шейку. Не втягивает лапки и не дрыгает ими, когда беру ее на руки. Всегда доверяется и спокойно ждет, когда поставлю ее на пол. Зимой ношу ее за пазухой, грею. У нее панцирь, соединенный из костяных, неправильных прямоугольничков, по которым так приятно проводить пальцами. У нее кожистые, шершавые, когтистые лапки… Она все знает и понимает без слов. Чунька - милое, мудрое, доброе, умное существо… Она не поехала со мной на Родину, не пропустили условия таможенного карантина. Мы отдали ее знакомым. Когда я девочкой думала об этом, то карантин, казался мне живым, вредным и злым…
Мой дом с плоской крышей и свободными широкими выходами на эту крышу из всех подъездов. Крыша, куда нам детям официально ходить нельзя, т.к. там прячутся, караулят нас коварные «злые арабы с большим мешком», но откуда видно всю Табку, выбеленную безжалостным солнцем, где можно загорать, прятаться во время игр, и плевать потихоньку на голову случайным прохожим... Потом в СССР мне часто снится, как, раскинув руки, я разбегаюсь по этой крыше и … лечу над Табкой…
Мой лучший, верный друг Сережка, ровесник, сосед по площадке, которого я любила, как брата и друга, а он готов был, на все что угодно для меня…
Дверь в мою квартиру, с изрядно побитой внизу дерматиновой обивкой. Звонок был слишком высоко, и мы с Сережкой, когда хотели попасть домой, поворачивались спиной к своей двери и колотили в нее пятками. Рядом с дверью на оштукатуренной стене острым камешком глубоко процарапан крест. За него нам основательно влетело, но он - счастливая метка, наша блестящая идея. Пока его не было мы, не умея считать, все время попадали мимо своего этажа.
Как-то утром Сережка преподносит мне в дар, маленькую, но волшебную палочку и пеструю коробочку от леденцов монпансье в которой живет коричневый, блестящий таракан. Сережка гордо объявляет, что сам дрессировал таракана весь минувший вечер. Стоит только сказать «Але» и тронуть палочкой его спинку, как он начнет бегать вдоль стенок круглой коробки, как скакун по арене цирка. Эти дивные умения таракана были, тут же продемонстрированы… Подарок пришлось спешно вернуть, после громкого крика мамы, которая решила открыть, забытую мной на кухонном столе, коробочку. Таракан остался жив и был тем же вечером в сквере торжественно отпущен на волю.
8 марта. Взрослые собираются в квартире Сережкиных родителей за праздничным столом. Наскоро перекусив, идем в детскую. В руки нам попадают здоровенные ножницы для кроя, оставленные Сережкиной мамой у швейной машины. Играем в парикмахерскую. Сережку недавно стригли, но это не беда, немного подровнять, никогда не помешает. Около часа усердно трудимся. Ну вот, прекрасно. Срезанные волосы аккуратно собраны в коробочку. На головах у нас неописуемая красота, надо срочно поделиться ею с другими. Держась за руки, высоко подняв свежеостриженные головы, медленно-торжественно появляемся перед родителями и гостями. За столом стихают разговоры, звенит, упущенная кем-то вилка, а потом раздается дружный взрыв хохота. И чего смешного? Утром нас перестригают. Меня совсем коротко, под мальчика, а Сережку налысо. Мы против, но возражения не принимаются…
Во дворе моего дома земля густо усеяна камнями. Выношу во двор прогуляться свою вторую черепаху. Она водяная и живет у меня недавно. На ладонях маленькая, серенькая, овальная, с гибким хвостиком черепашка втягивает лапки, голову в панцирь и становится похожей на камень-голыш. С детворой запускаем ее в большую, набежавшую из поливочного шланга, лужу. Сидим на корточках, смеясь, смотрим, как черепашка потешно ныряет и плавает. Откуда ни возьмись, нападают несколько арапчат, пытаются отобрать наши игрушки. Хотя их больше мы не сдаемся, принимаем бой. Добыть арапчатам ничего не удается, тогда они отбегают и больно обстреливают нас камнями. Мы тоже кидаемся в ответ, но они бросают камни гораздо быстрее и более метко. Кто-то из нас вспоминает, что на днях нам строго-настрого запретили произносить при местном населении слово «зуб», сказали, что это у них обидное, страшное ругательство. Мы признаться так и не поняли, что может быть неприличного в зубах, но пообещали не говорить. Сейчас мы проигрываем. Яростно, орем: «Зуб, зубы» и показываем пальцами на свои зубы. Как ни странно, мы побеждаем, противник, краснея, бежит. Радостно подпрыгивая, улюлюкаем вслед. Уже гораздо позже узнаю, что это слово у арабов аналог нашего ругательства, состоящего тоже из трех букв и у них одинаково непристойно, как произносить его, так и слушать. За время битвы из лужи бесследно пропадает черепашка. Дружно разыскиваем ее по всему двору, потом догадываемся спустить воду из лужи, ищем на дне. Безуспешно. Постепенно все сходятся в мнении, что, наверное, кто-то из нас по ошибке принял ее за камень и своими собственными руками бросил в арабских детей. Молча стоим над спущенной лужей, на глаза наворачиваются слезы…
Мой любимый, игрушечный пес Тяпик, с милой, все понимающей мордочкой, умеет даже лаять, если надавить на белую грудку. Везде со мной, спит в моей кровати и хотя он «грязная, заразная игрушка», отобрать его невозможно. Иногда сдаюсь и даю его маме искупать. Именно купать, а не стирать. Верю, что он живой, разговариваю с ним, когда никто не слышит. Потом Тяпик приехал в Союз, потрепанный, безносый, потерявший голос, замызганный, но так и не побежденный в моем сердце дорогими, шикарными куклами …
Огромная, величиной с комнату, ванная табкинской квартиры имеет странное устройство: есть раковина для рук, низкая каменная раковина для ног, в углу над деревянной решеткой сиротливо торчит лейка душа, на стене кнопка звонка и вешалки для полотенец, а ванны в ней нет вовсе. Поэтому купают меня… в стиральной машинке. Как-то родители ушли, и купать меня перед сном досталось старшему брату. Совершенно не хочу мыться, сопротивляюсь. Он, пыхтя, таки засовывает меня в машинку, тогда кричу, прыгаю и раскачиваю ее. Брат побеждает, говоря, что если я не хочу купаться добровольно, то придется включить машинку и постирать меня, как белье. Верю и начинаю мыться, только когда он решительными шагами с пачкой стирального порошка в руке приближается и хватает вилку штепселя машинки. Потом, уже чистая, засыпая в кровати, думаю: «При стирке белье весело кувыркается в машинке. Может, и не плохо было так искупаться». Следующий раз меня купает мама. Решительно требую у нее немедленно выкупать меня, «как белье». В результате разбирательств брату попадает и он, прищурив глаза, говорит мне: «Ябеда!». Кто? Я? Это неправда!...
В тогдашних арабских леденцах на палочке просто чудовищное количество пищевых красителей. Если конфету скушать утром, то до самого вечера можно периодически смотреть в зеркало на свой язык, окрасившийся в цвет съеденной конфеты. Практически все они обладают вполне сносным вкусом, кроме одной - черной. У нее странный, тошнотворный, сладко-горький, фенхельно-анисово-перечный вкус. Зато язык после черной конфетины просто неотразим. Пожалуй, ничто, кроме цели заполучить в свой рот ее побочный, красящий эффект, не смогло бы заставить меня съесть до конца эту исключительную гадость. Если удается уговорить родителей купить «черную на палочке», а потом стоически доесть, то на два дня открывается счастливая возможность демонстрировать жутко-черно-фиолетовый язык. Это верх нашего дворового шика...
Творим секретики во дворе. Для этой диковины немного надо. В укромном месте сделать ямку в земле. На кусочек яркой материи, листик с дерева, фольгу или конфетный фантик уложить в ямку любые мелкие предметы. Перышко, камешек, цветок, бусинку, кусочек пластмассы… Все, что угодно не ценное, но мало-мальски красивое. Накрыть кусочком стекла и засыпать тонким слоем земли. Если пальцем постепенно убирать со стекла землю, то открываются невиданные вещи, вся эта чепуха под стеклышком выглядит изумительным образом. Но главное, секретик создается вместе с Другом, или для Друга, и это ваша с ним Тайна. Непосвященные ее никогда не увидят, правда, можете не увидеть и вы сами, если забудете точное местоположение секретика…
Подарили новую куклу. Она мне активно не нравится, у куклы холодное, надменное, пустое лицо. Домашние расхваливают ее, уговаривают с ней играть. Приходится при них довольно долго держать куклу на руках. Наконец, меня оставляют в покое. Отрываю ей голову и выбрасываю с балкона, арапчатам. Пусть забирают! Арапчата дежурят под моим балконом, кричат и просят знаками сбросить им кукольное тело. На следующее утро бросаю куклу с балкона по частям. Рука, еще одна рука, нога… Постепенно она вся перекочевывает к арабам во владение. Бросать весело и интересно, поэтому в придачу летят еще несколько мелких игрушек. На вопрос: «Куда подевалась кукла?» Честно отвечаю: «Упала с балкона и ее забрали арабские дети». Вечером соседка, рассказывает маме, как мимо ее окна пролетали к арабам игрушки… Три дня мне запрещают ходить гулять во двор. Не за выброшенную куклу, а за вранье… Долго думаю: «Где же оно, вранье-то?», потом понимаю, что говорить только выгодную тебе часть правды, тоже вранье…
Играем в прятки. На первых этажах домов балконы, там можно прятаться и нипочем не найдут. Залезаем с Сережкой. Огромная овчарка, дала нам влезть на балкон, а вылезти нет. Слышим долгие часы, как нас зовут, уже не дети для игры, а родители в панике. Не смеем издать ни звука. Понимаем, если сидеть тихо и неподвижно, собака не обидит. Уже не страшно. Незаметно засыпаем, привалившись, друг к другу. Приходят хозяева, выпускают на волю. Мы дома. Нас даже не ругают, так рады, что мы нашлись…
Папа поймал сома. Усатый сом намного больше меня. Он уже мертвый, недвижимо лежит на столе, с открытой пастью, полной белых, острых зубов. Хочется потрогать их. Трогаю. Выясняется, сом не совсем умер, он закрывает пасть и намертво зажимает мой палец. Ужас! Кричу, прибегает папа и спасает меня. В пальце дырка, но это уже не важно. Папа носит меня на руках…
Качели на детской площадке. Качаюсь так, что качели почти делают «солнце». Папа бегает внизу и кричит, просит не делать этого. Понимаю, можно сделать «солнце», именно потому, что он боится. Поэтому со мной совершенно ничего не случится. Смело делаю два «солнца». Адреналин. Счастье! Вспотевший папа останавливает качели, хватает меня на руки и прижимает к себе. Люблю его! Он не наказывает – рад, что все обошлось…
Первомайская демонстрация. В поселке санитарное предупреждение по холере и кишечной инфекции. Еще дома нам объявляют, что никакой еды на улице куплено, не будет. Гуляем в нарядной толпе. Местные дети несут гроздья воздушных шариков. Но самое замечательное, многие их них держат в руках просвечивающие на солнце, огромные облака разноцветной сахарной ваты на длинных, тонких, деревянных палочках. Я совершенно не голодна, но цвета невиданной сласти манящи и восхитительны: нежно-бирюзовый, бледно-розовый, лимонный. Просить сладость бесполезно. Рассматривая детей уплетающих за обе щеки это лакомство, пытаюсь представить каково оно на вкус. Получается плохо, вкус пушистого великолепия остается загадочно-неизвестным и желанным…
Сезон пыльных бурь. Дует ветер с песком, злой Хамсин. Полдень, но стоит душный полумрак, электрическая лампочка почти не видна в пыльном тумане. Окна занавешены мокрыми одеялами, но это все равно не спасает. После окончания бури вымываем от пыли бетонные стены, каменный пол водой из цветного, полосатого шланга. Вода в просторной, пустой квартире ручьями стекает в специальные отверстия в полу. Весело. Можно сколько хочешь лить воду на потолок и стены…
Табкинский закат солнца. Оно огромное, красное, медленно и утомленно садится за горизонт, цепляясь за тоненькие, редкие, крошечные черточки багровых облаков. Тут же наступает чернильно-синеватая темнота, приколоченная к небу звездными точками-гвоздиками. Месяц похож на лодку. Надоедливые мухи ложатся спать. Становится прохладнее. Хор цикад громко заводит свою однообразную песню. Арабы выходят есть, пить чай, курить кальян при керосиновых лампах, электрических переносных фонарях на крыши, веранды и балконы своих домов…
Спасибо тебе моя Табка! Ты - оазис, острое счастье, радуга впечатлений, полная безопасность и приключения, чудо во плоти! Ты придала мне силы на всю жизнь и помогла остаться собой.
/Фото найдено в интернете/