Мне показалось, что в дверь постучали. Прислушался – так и есть.
- Кто там? - спросил, хотя догадался, что это Юля, соседская девочка.
- Это я, - отвечает Юля.
- Кто это я? – сурово спрашиваю.
- Юлечка! - она всегда называет свое имя ласково.
Её пшенично-рыжеватые волосы всегда тщательно причесаны, но часть из них непокорно вздымаются над прической, образуя золотистый ореол. Пухлые четко очерченные губы говорят мне:
- Дядя Давид, можно я побуду у вас в гостях?
У нее удивительные глаза – в них цветут подсолнухи с золотистыми лепестками. Только у двух человек я встречал такие глаза. Она смотрит на меня и ждет ответа. Я делаю приглашающий жест.
Она вбегает в комнату и сразу же садится в кресло напротив телевизора. Это ее и мое любимое место.
- Чем же тебя угостить? - бормочу в раздумьи.
- Спасибо. Мне ничего не надо, - вежливо отвечает она. - А мы с папой катались на самолете! А потом на ослике! А потом на поезде! А потом на бегемоте!
Я нашел в серванте «подушечки» – мои любимые конфеты. Несколько конфет она положила в рот и на время потеряла способность говорить.
- На каком бегемоте? - удивляюсь, а потом догадываюсь – они, наверно, были на каких-то аттракционах.
- На большом, - и она показывает ручками что-то огромное. - И поезд был. Такой длинный-предлинный – только для детей. Я, когда вырасту, буду начальником всего поезда.
И когда Юля это сказала, я вдруг понял, что она напоминает мне Симочку Фейгину из моего далекого детства. После того, как она ездила с родителями в Крым, тоже хотела стать начальником поезда. А я в то время хотел быть извозчиком.
Помню, как я взбирался на подводу, стоящую во дворе. Садился на квадратное просиженное сидение, из которого, как из старого матраца, вылезали пружины, брал в руки вожжи, и мне казалось, что мы с Ласточкой – так звали эту тяжеловесную и медлительную лошадь – скачем по дороге, а за нами гонится пыльное облако и не может нас догнать. А Ласточка тем временем с хрустом и шорохом съедала свою порцию сена и отгоняла хвостом надоедливых мух. Она была сластеной. С замиранием сердца я, бывало, подходил к ней с припасенным сахаром, но дать его боялся: меня пугали ее огромные зубы, и я отдавал его Кольке, сыну дяди Бори. Он по-братски делился с Ласточкой – и они вдвоем наслаждались. Потом выходил дядя Боря, и начинался праздник – он нас катал, и мы вместе с подводой вздрагивали на булыжной мостовой. Кнут добавлял Ласточке резвости, и мы наслаждались быстрой ездой.
Мне показалось, что меня полюбила Ласточка. Она стала меня узнавать, и поворачивала ко мне голову. Однажды, преодолевая страх, я протянул ей весь сахар, который принес. Помню – Колька очень обиделся, потому что ему ничего не досталось. А она взяла сахар влажными губами и стала издавать какие-то удивительные нежные звуки. И оголила свои огромные зубы. С тех пор мы друг другу улыбались.
Как-то мы с Симочкой сидели у нас на кухне и уплетали вареники с вишнями, пришел дядя Лева, мамин брат, с невестой, и тогда за столом собрались все. Бабушка поставила самовар, вынула из буфета праздничный сервиз. На столе появились струдель и всякие пирожки. Струдель оказался с маком. Это лакомство я обожал и дядя Лева тоже. Мы с ним обменялись понимающими взглядами. Он что-то сказал своей невесте, и она утвердительно кивнула. Я тоже что-то сказал Симочке. Она тоже утвердительно кивнула. И тогда дядя Лева вдруг захохотал, а тетя Рая, его невеста, никак не могла понять, почему он смеется.
Самое вкусное в струделе – место, где начинается спираль из подслащенного мака. Я долго сдерживал себя, но, не выдержав, стал выковыривать середину из ломтиков, лежащих на блюде, и наткнулся на осуждающий взгляд бабушки. Дядя Лева, перехватив этот взгляд, взял испорченные мной ломтики и сказал, что не любит эту мокрую середину.
- Это тот самый очень красивый племянник? - очень тихо спросила тетя Рая. Но я услышал и по ее тону ощутил всю степень ее разочарования.
- Конечно, - совершенно искренно ответил дядя Лева.
Спустя долгие годы, я понял, что когда некрасивый кажется красивым, его любят.
- Дядя Давид, - Юля прервала мои воспоминания. - Давайте поговорим.
И мы с ней долго разговаривали, а потом снова наполняли рот конфетами и молчали.
Звонок в дверь. Конечно, это соседка.
- Юля, ты бы хоть сказала мне куда идешь, - выговаривает она дочери. - Я же волнуюсь...
Они прощаются со мной, и соседка ревниво смотрит на меня.
Во взгляде тоже бывает интонация. С такой интонацией на меня когда-то смотрел Сёмка Фельдман...
Из тех ребят, которых катал дядя Боря, троих расстреляли в Бабьем Яру – Сёму Фельдмана, Нему Моргулиса и мою первую любовь – Симочку Фейгину.
Симочку обожали все. Был я некрасивым мальчиком. Стеснительным. Не умел драться. Но в толпе ее обожателей я занимал особое место: частенько мы с ней уходили от всех, и нам вдвоем было хорошо и весело.
С завистью я столкнулся с детства. Это они, завистники, кричали нам: «Жених и невеста! Жених и невеста!» и всякое другое. Однажды, когда их сводный хор особенно изощрялся, я подошел к Сёмке и при всех, глядя ему в глаза, спросил:
- Хочешь быть женихом Симочки?
- Хочу, - честно ответил он.
- А я не хочу, - заявила Симочка.
И мы с ней ушли. И она посмотрела на меня каким-то особенным взглядом. Спустя годы, я понял, что если так смотрят, значит любят.
Совершенно необъяснимая симпатия возникла между мной и точильщиком дедушкой Павликом. Это был высокий сухощавый старик в очках, которые были на столько стары, что от них давным-давно отвалились обе дужки, и они держались на голове только благодаря привязанной к оправе резинке. Во дворе он снимал с плеча деревянный станок с абразивным кругом и громко пел:
- То-о-чим ножи и но-о-жницы то-о-о-чим!
Покачивая ногой широкую раму, через огромную ременную передачу он быстро вращал шлифовальный круг. Когда дедушка Павлик прислонял к нему нож, появлялось чудо – пучок мельчайших звездочек. Я подставлял ладонь, чтобы поймать их, но они сразу гасли, оставляя теплую пыль. Восторгу моему не было предела, а он поверх очков наблюдал за мной и улыбался. Я обычно провожал его, и он на прощание ставил станок на тротуар, доставал из кожаной сумки стальную пластину и отдавал ее мне. Я осторожно прижимал ее к вращающемуся кругу и смотрел счастливыми глазами на искры. Иной раз он доставал из кармана маленький кулечек. В нем были одни и те же конфеты – «подушечки», и отдавал его мне.
Я с детства учился распознавать любовь.