А однажды увидела Наталья Борисовна сон – явь, видение яркое: как наяву: будто сидит она на лавке, около монастыря, в одежде инокини, и лицо ее такое спокойное, умиротворенное, будто падает на него отсвет света нездешнего, звезды яркой небесной. А под ногами - плита могильная с какой-то надписью.
Поняла она тогда по надписи, что сие пред нею – стены Киево- Печерской Лавры, где так хотел упокоиться ее батюшка, фельдмаршал «гнезда Петрова», граф Борис Шереметьев, и где она сама обретет вечное успокоение.
Очнулась она от видения странного – сон не сон, явь не явь и поведала близким и родным, что хочет она укрыться в монастыре, утишить там скорбь свою неизбывную, быть поближе к душе любимого мужа, да, может статься, и сыну младшенькому вымолить у Матушки заступницы Божией исцеление от болезни страшной.
-Наташенька, светик мой, где ты?
Немолодая уже, но подвижная женщина во вдовьих одеждах ходила по саду, по одному из знаменитых московских приусадебных садов и искала свою любимицу, старшую дочь Наталью. Графиня Анна Петровна Шереметева по второму мужу, в первом браке – Нарышкина, урожденная Салтыкова, из всех своих четверых поздних детей более всего лелеяла свет-Наташеньку. И отец ее, граф Борис Петрович Шереметев тоже Наташу выделял, да только скончался рано, когда дочери было семь лет...
-Наташенька, куда же ты подевалась?
Девочка послушная, смышленая, только иногда находило на нее мечтательное настроение, переставала слышать и видеть все вокруг, уносилась куда-то мыслями. Хорошо, если в своей светелке, а то, как вот теперь – ушла в сад и пропала. Поди найди ее в разросшихся кустах сирени да жасмина, среди смородины и крыжовника. А, может быть, не замечталась, а зачиталась – и это за ней водилось, грамоте обучилась сама, скорее братьев. Это уж никуда не годилось: знатной да богатой боярышне не читать надобно, а в пяльцах вышивать и сказки слушать. Пока не настанет время в свет выезжать, суженого искать...
Анна Петровна перекрестилась со вздохом. За первого-то мужа ее саму выдали совсем девчонкой, одна знатная семья с другой породнилась, что Салтыковы, что Нарышкины при дворе Петра первого были в чести, да и при других царях тоже. А как овдовела, сам Петр сосватал ее со вдовым же фельдмаршалом Шереметевым. «Молодому» было за шестьдесят, вдвое старше своей супруги. Хоть и недолго, а хорошо пожили, пятерых деток нажили, из них Наташенька – всех лучше.
Каждый год жена приносила фельдмаршалу по ребенку. Первенцем был Петр, впоследствии владелец усадьбы Кусково, самый богатый помещик в России. Второй стала Наташа - дочка-красавица. Погодками родились любимый Наташин брат Сергей, сестры Вера и Екатерина. Семья была дружная, веселая, оттого и характер маленькой Наташи был мягким и уступчивым. В промежутках между баталиями фельдмаршал сумел составить большое состояние, чему немало способствовали его рачительность и прижимистость. Но в 1719 году он умер, оставив безутешную вдову с малыми детьми на руках.
Наташа батюшку помнила, но – точно во сне. Зато матушку свою любила без памяти, и та отвечала ей тем же. Маленькая Наталья после смерти отца росла при «вдовствующей матери своей во всяком довольстве», «очень имела склонность к веселью». Графиня Шереметева, в молодости блиставшая на петровских ассамблеях, была женщиной незаурядного ума, по тем временам весьма просвещенной, и дочерей старалась воспитать в том же духе.
Только этим, пожалуй, можно объяснить столь необычные для той эпохи отношения между матерью и дочкой. «...Старалась о воспитании моем, чтобы ничего не упустить в науках, и все возможности употребляла, чтобы мне умножить достоинств. Я была очень любима у матери своей», — писала на склоне лет Наталья Борисовна в «Своеручных записках».
В старой грамматической тетради по немецкому языку написано затейливым, но еще полудетским, неустоявшимся почерком графинюшки Натальи Борисовны Шереметьевой: «Я хочу, чтоб все люди были счастливы так, как я!»
Счастье то длилось до четырнадцати лет, до поры, пока жива была матушка, а Натальюшку стали считать завидною невестою. В те времена брачный возраст на Руси наступал рано. Но Анна Петровна не успела устроить брак хотя бы старшей дочери – скончалась скоропостижно, не прожив и пятидесяти лет.
Смерть матери потрясла, пожалуй, только Наталью. Прочие же родственники пеклись совсем о другом – о выгодном для семьи брачном союзе. После двух лет траура ее начали вывозить в свет. «Надеюсь, тогда все обо мне рассуждали: такого великого господина дочь, знатство и богатство, кроме природных достоинств, обратит очи всех знатных женихов на себя...» «...Тогда обыкновенно всегда, где слышат невесту богатую, тут и женихи льстятся», — вспоминала она. Действительно, многих пленили не только знатность и богатство юной графини, но и ее красота, ум. Да только на люди юная Наташа показывалась неохотно.
Она чувствовала себя одиноко среди родственников, мечтавших поскорее выдать ее замуж, чтобы оставить заботы о ней. Предоставленная сама себе, девушка могла по-разному вести себя, никому до нее дела не было, а тогда в ходу были разные тайные встречи и увеселения. Но Наташа рассудила иначе:
«Пришло на меня высокоумие, вздумала себя сохранять от излишнева гуляния - тогда очень наблюдали честь... Я свою молодость пленила разумом, удерживала на время свои желания в рассуждении о том, что еще будет время к моему удовольствию, заранее приучала себя к скуке. И так я жила после матери своей два года. Дни мои проходили без утешки».
Занятия алгеброй и геометрией, черчение, чтение... Это вместо балов, да прогулок. Руки, вечно перепачканные тушью, да чернилами, простенький сарафанчик, лента обвивает русую головку с длинной – до подколенок – косой в руку толщиной. Это вместо фижм, кружев и бриллиантов, вместо притираний ароматных, да буклей навитых. Проста была Наташа Шереметева, да этим-то и брала за душу не только женихов завидных, но и их маменек привередливых. И это к тому же - едва ли не самая богатая невеста в России...
«Я очень была счастлива женихами», - писала она в своих «Записках». Но держала себя строго, о чем не могли не знать московские свахи. Все повторяла:
-Веселье у меня еще будет, надобно допрежь скуки отведать.
-Дура ты, Наташка, - бросал иной раз в сердцах братец Петруша.
А в ответ слышал:
-Нет, сударь, ошиблись. Высокоумная я…
Женихи появлялись, тщились обратить на себя внимание, отчаивались, исчезали. И вдруг...
«Вся сфера небесная для меня переменилась», - вспоминала она об этих днях много лет спустя. К пятнадцатилетней Наташе посватался Иван Долгорукий, царский куртизан, наследник одной из знатнейших и богатейших семей России того времени. Сестра его Екатерина была сговорена за самого императора, юного Петра Второго, и Иван обещал своему царственному другу, что под венец с ним пойдет в один день. И выбрал себе невесту - «ангела-Наташеньку», хотя сам был далеко не ангел: о похождениях и пьяных увеселениях князя Долгорукого знала вся Москва.
Знала, конечно, и Наташа, только любовь зла – влюбилась юная графиня с первого взгляда в молодого красавца. Иван и вправду был хорош собой, весел, к тому же умел нравиться женщинам. Много ли нужно пятнадцатилетней романтической девочке?
«Думала, я - первая щастливица в свете, потому что первая персона в нашем государстве был мой жених, при всех природных достоинствах имел знатные чины при дворе и в гвардии. Я признаюсь вам в том, что я почитала за великое благополучие, видя его к себе благосклонность; напротив того, и я ему ответствовала, любила его очень, хотя я никакого знакомства прежде не имела... но истинная и чистосердечная его любовь ко мне на то склонила».
Предложение князя Ивана было с радостью встречено и родственниками графини, которые стремились породниться с могущественным и приближенным к царю кланом Долгоруких. Они скоро обсудили все стороны будущего брака, и накануне Рождества состоялся торжественный обряд обручения Ивана и Натальи в присутствии царя, всей императорской фамилии, невесты императора Екатерины, иностранных министров, придворных и многочисленных родственников с обеих сторон.
Обручение проводили один архиерей и два архимандрита, все комнаты шереметевского дворца были заполнены гостями. Обручальные кольца стоили по тем временам неимоверных денег, перстень Натальи - шесть тысяч, а перстень Ивана - двенадцать тысяч рублей.
Кроме того, одарили их несметными подарками: бриллиантовыми серьгами и украшениями, «часами, табакерками и готовальнями и всякою галантерею», а еще подарили «шесть пуд серебра, старинные великие кубки и фляши золоченые», столько всего, что Наталья едва могла это принимать. Все, что можно было придумать для увеселения гостей, было сделано. На улице собрался народ, закрыв выход для всех карет, и радостно приветствовал дочь фельдмаршала.
Салютовали пушки, всю ночь на 24 декабря 1729 года у ворот шереметевского дворца на Воздвиженке толпился народ. А между тем судьба жениха и всей его семьи была уже предрешена: "Это ли мое благополучие и веселье долго ли продолжалось? Не более как от декабря 24 дня по генварь 18 дня".
Почему должен погибнуть человек? Разве справедлива столь жестокая плата за любовь: за каждый день счастья — год страданий и горя? Но именно такой ценой расплатилась Наташа за любовь к царскому фавориту. Не зря бытовала на Руси поговорка: «Кто возле царей пребывает, тот подле смерти ходит».
Вскоре после обручения скоропостижно скончался Петр II. В день его смерти – в день предполагаемой двойной свадьбы - Шереметевы собрались на семейный совет. Решили в один голос: помолвку расторгнуть немедленно. Наталья и сама понимала: умер царь — горе временщикам. «Сродники» стали уговаривать Наталью отказать жениху, которому грозила беда. Так Наталья в неполные шестнадцать лет оказалась перед трудным выбором. Совет расчетливых «сродников» сулил сохранение богатства, положения в свете. Замужество с впавшим в немилость Долгоруким — грозную неизвестность, нищету, всевозможные испытания.
-Спасибо, что печетесь, - сухо ответила она, - но нет у меня такой глупой привычки, чтобы сегодня одного любить, а завтра – другого.
-Дура ты, Наталья, - стонал брат. – Пропадешь ведь с ним, дура!
-Ошиблись, сударь. Высокоумная я…
Вечером того же дня Наталья встретилась со своим женихом.
«Присягали мы оба друг другу, что нас ничто не разлучит, кроме смерти; я готова была с ним хотя бы все земные пропасти пройти... Отдав одному сердце — жить и умереть вместе. Мне казалось, что не можно без суда человека обвинить и подвергнуть гневу или отнять честь или имение. Однако после уже узнала, что при несчастливом случае и правда не помогает».
Наталья думала, что представляет себе, на что идет. Немилость, ссылка, жизнь в глухой деревне. Так что с того, лишь бы милый был рядом. Если бы знала, какую горькую чашу придется испить до дна... Хотя, и в тяжелейших испытаниях доказала всему свету, что такое верность в любви к избраннику своему.
«Куда девались искатели, друзья? Все спрятались, и ближние одалече меня стали...»
Еще вчера — общая любимица, гордость семьи, счастливая невеста. Теперь все ее избегают, словно прокаженную. А ведь еще есть время отказать жениху. Наталья же сама торопила, настаивала, рвалась навстречу неизбежному. В тот самый день, 8 апреля 1730 года, когда решалась судьба Долгоруких, в Горенках, в убогой деревенской церквушке, состоялось венчание. Никто из огромной родни Шереметевых, кроме двух старушек, не приехал на свадьбу. Когда на третий день после венчания пришла весть о ссылке всех Долгоруких («ехать в дальние деревни и там жить до указу»), даже родные братья и сестры побоялись проститься с Натальей Борисовной:
«Подумайте, каково мне было! Будучи в 16 лет, ни от кого руку помощи не иметь и ни с кем о себе посоветовать, а надобно и дом, и долг, и честь сохранить, и верность. Какое это злое время было! Куда еду — не знаю, и где буду жить — не ведаю. Только что слезами обливаюсь».
Приехала Наташа в дом свекра вся заплаканная, света не видела перед собой. Там встречала ее вся семья Долгоруких. После венчания в церкви всего три дня было покоя, а на третий день приехал в Горенки сенатский секретарь и объявил указ императрицы: не мешкая, не чинясь и не умытничая, собраться и ехать в дальние пензенские деревни, а там ждать дальнейших указов.
Тяжко пришлось Наталье Борисовне, слишком молода была для таких испытаний, только вошла в незнакомую семью и принуждена была ехать с ними в ссылку. Не было у нее и практического опыта, не взяла с собой ничего дорогого, все подарки, шубы, драгоценности отослала брату на сохранение. Никто не научил ее, как собраться. Золовки прятали золото, украшения, она же только ходила за мужем, «чтобы из глаз моих никуда не ушел». Брат прислал ей тысячу рублей на дорогу, она же взяла себе только четыреста, остальные отослала назад, приготовив еще мужу тулуп, себе шубу и одно черное платье.
После поняла она свою глупость, да было поздно. Дорогою узнали Долгорукие, что едут они в Березов, который отстоит от столицы на 4 тысячи верст к северу. Старый князь Долгорукий чуть ума не лишился: именно туда сам он со товарищи сослал несколько лет тому назад своего злейшего врага, светлейшего князя Меньшикова со всей семьей. И вот теперь его семья в страшную глушь волочится, да под неусыпным караулом.
Указ предписывал содержать арестантов под суровым надзором, никуда их не выпускать, кроме церкви, никого не принимать, переписки ни с кем не вести, бумаги и чернил не давать. Из Тобольска в Березов добирались на старом дощанике.
«С апреля по сентябрь были в дороге. Всего много было; великие страхи, громы, ветры чрезвычайные... Завезли нас в маленький городок, который сидит на острову; кругом вода; жители едят рыбу сырую, ездят на собаках, носят оленьи кожи; как с него сдерут, не разрезавши брюха, так и наденут, передние ноги вместо рукавов... После дворцовых палат избы кедровые, оконца ледяные вместо стекла».
Долгая, на десять месяцев, зима, леса непроходимые да болота — вот в какие гибельные места попала изнеженная и привыкшая к роскоши юная княгиня Наталья. Но скорбела она не о своей участи:
«Пускай бы я одна в страдании была — товарища своего не могу видеть безвинно страждущего...».
В Березове, через год после свадьбы, у семнадцатилетней княгини родился сын Михаил. Трудно родился – в этом «медвежьем углу» не то чтобы врача – повитуху сыскать не было никакой возможности. Единственная добрая душа в семье Долгоруких – свекровь, княгиня Прасковья Юрьевна умерла, не доехав до места ссылки. Остальные Наталью только шпыняли, да заставляли себя обслуживать так, что даже караульные солдаты ее жалели:
-Они-то ссыльные, а ты, княгинюшка, одна ровно каторжная тут.
От мужа никакой поддержки Наталья не видела: князь Иван, поддавшись в ссылке отчаянию, проводил дни в пьянстве с мелкими чиновниками, попами и купцами. А если не пил – так сидел в избе, вспоминал, сколь весело с покойным другом-государем гулял, какие вина пил, какие блюда откушивал, да из какой посуды. Жена иной раз не выдерживала – вспыхивала:
-Довольно бы вам, сударь, блюда да кубки пересчитывать! Чай сейчас других дел достаточно…
Нет, не желал князь Иван «другими делами» заниматься. Ему ли, в высоких палатах рожденному, дрова рубить, избу чинить? Это Меншиков в ссылке себя трудами спасал: собственноручно дом выстроил, часовенку над рекой срубил, огород развел. Так Меншиков, хоть и числился «светлейшим князем», происхождения был подлого, простонародного. Другое дело – Долгорукий!
Наталье Борисовне, образованной, с душой чуткой и отзывчивой, нелегко приходилось и с надменными, капризными, невежественными золовками. Те, тоже привыкшие к роскоши и достатку, не желали ни за водой сходить, ни еду приготовить. Все приходилось делать Наташе, а вместо благодарности получала лишь оскорбления, да обиды. Больше других лютовала Екатерина, несостоявшаяся императрица российская:
-Ох, и дура же ты, Наташка! Польстилась до долгоруковские богатства, залетела, птичка шереметевская, на наши хлеба. Да не вышло у тебя, не вышло, потому что – дура…
-Нет, сударыня, ошиблись. Высокоумная я…
Духовно одинокая, терпящая постоянные мелкие обиды, грубость, молодая женщина проявила исключительную твердость характера. Воспитывала сына, поддерживала павшего духом мужа. И... благодарила судьбу за то, что жизнь дала «знать такого человека, который того стоил, чтобы за любовь жизнью своей заплатить, целый век странствовать и всякие беды сносить».
«Он рожден был в натуре ко всякой добродетели склонный, хотя в роскошах и жил, яко человек, только никому зла не сделал и никого ничем не обидел, разве что нечаянно... Я все в нем имела: и милостивого мужа, и отца, и учителя, и старателя о спасении моем; он меня учил Богу молиться, учил меня к бедным милостивою быть... Но радость моя была с горечью смешана: был болен от несносных бед; источники его слез не пересыхали, жалость его сердце съедала, видя меня в таком жалком состоянии...
...Истинная его ко мне любовь принудила дух свой стеснить и утаивать эту тоску и перестать плакать, и должна была и его еще подкреплять, чтоб он себя не сокрушил: он всего свету дороже был. Вот любовь до чего довела: все оставила, и честь, и богатство, и сродников, и стражду с ним и скитаюсь. Этому причина все непорочная любовь, которою я не постыжусь ни перед Богом, ни перед целым светом, потому что он один в сердце моем был. Мне казалось, что он для меня родился и я для него, и нам друг без друга жить нельзя...
...Я по сей час в одном рассуждении и не тужу, что мой век пропал, но благодарю Бога моего, что Он мне дал знать такого человека, который того стоил, чтоб мне за любовь жизнию своею заплатить, целый век странствовать и всякие беды сносить. Могу сказать - беспримерные беды...»
Да, то действительно были «беспримерные беды». Вся семья Долгоруких была лишена званий, орденов и имущества. На долю князя Алексея Григорьевича, сына Ивана с женой Натальей Борисовной, сыновей Николая (18 лет), Алексея (14 лет), Александра (12 лет) и дочерей Екатерины (18 лет, царской невесты), Елены (15 лет) и Анны (13 лет) выпала ссылка в Березов, суровый северный городок в 1066 верстах от Тобольска, недалеко от современного Сургута, окруженный дремучей тайгой и пустынной тундрой, стоящий на крутом берегу реки Сосьвы близ впадения ее в Обь. Здесь зима длилась восемь месяцев в году, погода отличалась непостоянством, воздух был сырой и туманный, свирепствовали жестокие бураны, а от мороза трещали стены домов.
По недостатку помещений в доме, который выстроил для себя светлейший князь Меншиков, князю Ивану с женой выделили дровяной сарай, наскоро перегороженный и снабженный двумя печками. Жить в нем было невозможно, от холода умер почти сразу после рождения второй сын княгини Натальи – Иван. Но молодую женщину и это не сломило. А когда вскоре после приезда в ссылку скончался старый князь Долгорукий, главой семьи стал князь Иван. А на деле отвечала за все молодая княгиня. За все и за всех.
Семья Долгоруких не была дружной, часто они ссорились и пререкались друг с другом, говорили много бранных слов. Об этом доносили даже императрице Анне Иоановне, которая в 1731 году издала специальный указ: «Сказать Долгоруковым, чтоб они впредь от ссор и непристойных слов конечно воздержались и жили смирно, под опасением наистрожайшего содержания».
А Наталья Борисовна нраву была тихого, доброго и смогла расположить к себе охрану, которая стала снисходительней к ним. Им разрешили выходить из острога в город, бывать в гостях и принимать у себя. Воевода Березова и его семья сошлись с ними, приглашали к себе и часто проводили время вместе. Жена воеводы присылала Долгоруким «разную харчу», меха. Из оставшихся у них дорогих вещей князь Иван и княжна Наталья делали подарки своим благодетелям.
Общительный и веселый от природы князь Иван завел дружбу и знакомство с офицерами гарнизона, с местным духовенством и городскими обывателями. Всем интересно было послушать рассказы о житье при царском дворе столь именитого в прошлом вельможи. Особенно он сошелся с флотским поручиком Овцыным. Они часто вместе кутили, и вино развязывало язык князя. Он проговаривался о многом, неосторожно и резко отзывался об императрице, о цесаревне Елизавете Петровне, о придворных.
В числе прочих собутыльников был таможенный подьячий Тишин, которому приглянулась бывшая царская невеста княжна Екатерина. Однажды напившись, Тишин высказал ей свои желания, а оскорбленная княжна пожаловалась Овцыну – тогда уже ее любовнику. Тот наказал обидчика, жестоко избив. Тишин поклялся отомстить и отправил донос сибирскому губернатору, в котором обвинял Долгоруких и майора Петрова с березовским губернатором в послаблении узникам.
Тогда отправили в Березов в 1738 году капитана сибирского гарнизона Ушакова с тайным предписанием под видом лица, присланного по повелению императрицы для улучшения положения Долгоруких, разузнать все об их жизни. Он сумел войти ко многим в доверие, узнал все, что ему было нужно, а по его отъезде был получен строжайший приказ из Тобольска - отделить князя Ивана от сестер, братьев и жены и заключить его в тесную сырую землянку. Там ему давали грубой пищи лишь столько, чтобы он не умер с голоду. Наталья Борисовна выплакала у караульных солдат дозволение тайно по ночам видеться с мужем через оконце, едва пропускавшее свет, и носила ему ужин.
Но ее, снова беременную, ждали еще более тяжкие испытания. Темной ночью августа 1738 года к Березову подплыло судно с вооруженной командой. На него в полной тишине препроводили князя Ивана Алексеевича, двух его братьев, воеводу, майора Петрова, Овцына, трех священников, слуг Долгоруких и березовских обывателей, всего более 60 человек.
Их привезли в Тобольск к капитану Ушакову, который учинил над ними следствие, по тогдашнему обычаю «с пристрастием и розыском», то есть с пыткою. Девятнадцать человек были признаны виновными в послаблениях Долгоруким и потерпели жестокую кару: майора Петрова обезглавили, других били кнутом и записали в рядовые в сибирские полки.
Князь Иван подвергся особым пыткам, во время следствия содержался в тобольском остроге в ручных и ножных кандалах, прикованным к стене, истощился нравственно и физически и был близок к умопомешательству. Он бредил наяву и рассказал неожиданно даже то, о чем его не спрашивали - об истории сочинения подложного духовного завещания Петра II. Это дало новый ход делу, были взяты дяди князя Ивана, князья Сергей и Иван Григорьевичи и Василий Лукич Долгорукий. Всех их привезли в Шлиссельбург, а затем в Новгород, подвергли пыткам и затем казнили.
Страшной казни подвергли князя Ивана - его колесовали, четвертовали и обезглавили 8 ноября 1739 года на Скудельничьем поле близ Новгорода. А перед этим жестоко и долго пытали: подвешивали на дыбе, тянули жилы, били батогами, кнутом. В день казни своей Иван Алексеевич вел себя мужественно, исповедавшись и причастившись, надел чистую рубаху.
Когда палач отсек ему правую руку – читал псалом, и продолжал чтение сие, пока не потерял сознание от немыслимой боли. Палач тогда уж начал рубить правую ногу.
Последними словами князя Долгорукого были: «Благодарю тебя, Господи, что сподобил мя познать милость Твою!».
Братья Ивана князья Николай и Александр были биты кнутом и после урезания языков сосланы на каторжные работы, князь Алексей отправлен матросом на Камчатку, а сестры - княжны Екатерина, Елена и Анна - заключены в разные сибирские монастыри.
Полтора года княгиня Наталья ничего не знала о судьбе мужа. Младшего сына Дмитрия родила уже после ареста и казни князя Ивана, сама находясь в заключении, под штыком. Дмитрию исполнился год, когда измученная неизвестностью Наталья написала первое и единственное прошение на имя императрицы Анны Иоанновны: если муж жив, не разлучить ее с ним...
-Хватилась, голубушка, - хмыкнула императрица, прочитав прошение. - Мужа твоего давно воронье по косточкам разнесло.
Но в тот самый день племянница императрицы – Анна Леопольдовна – родила долгожданного наследника, будущего «тайного императора» Иоанна. И императрица смилостивилась: разрешила ссыльной Долгорукой с детьми вернуться, но не в Москву, а в подмосковное имение брата, и жить там тишайше, никому ничего не сказывая...
Долог был путь княгини с детьми до Москвы, больше полугода добиралась водой, да сушей. Только по дороге ни разу кошелек не развязала, копеечки не истратила, всюду добрые люди кормили и поили молодую женщину и двух малышей, давали кров, бесплатно везли на подводах и лодках… А она не отказывалась: проста стала, как те бабы, которые ей сочувствовали, помощь принимала, да в пояс людям добрым кланялась. Так и добралась до столицы.
Наталья въехала в Первопрестольную в тот самый день, когда императрица Анна Иоановна скончалась в страшных мучениях... Только тут и узнала княгиня от родных и свойственников о судьбе супруга, но лучше было бы наверное, не знать ей того ужаса, что сокрушил немыслимо ее душу.
В горести неизбывной поселилась Наталья Борисовна в селе Волынском, в шести верстах от Москвы, и полностью посвятила себя воспитанию сыновей. Старший – Михаил – рост здоровым и смышленым, а вот младший – Дмитрий – тревожил мать своей хрупкостью, болезненностью и какой-то противоестественной задумчивостью. Да еще напасть - падучая болезнь у него открылась. Не прошли даром долгие месяцы в застенке...
Двадцать семь лет исполнилось княгине, а лучшие свои годы она провела так, как никому не пожелаешь. Хотя красивое лицо ее редко выдавало смятение, но глаза всегда были полны скорби и тоски, которую ничего не могло ее развеять.
Время от времени Наталья Борисовна появлялась в Москве: в семье старшего брата, графа Петра Борисовича, ее всегда принимали с радостью и теплом. Тот уже был женат: взял богатейшую невесту России, княжну Варвару Черкасскую. Отец этой Варвары был в числе тех сановников, которые угодливо поддержали монаршьи указы о расправе над Долгорукими, но теперь гнул спину перед новой императрицей – Елизаветой Петровной. Наталья Борисовна стала крестною матерью младшей дочери Петра Борисовича, Анны.
По указу императрицы Елизаветы Долгорукие были возвращены из ссылок и монастырей, одарены имениями, а женщины - призваны ко Двору. Бывшая царская невеста княжна Екатерина вышла замуж за графа Брюса, но вскоре умерла: здоровье ее было непоправимо подорвано лютыми сибирскими зимами, проведенными в томском монастыре.
Наталья Борисовна пыталась усердно хозяйствовать в имении, меняла обветшавшую мебель, разводила цветы, возрождала запущенный сад... Но холодно было душе ее, чувствовала она себя птицею с перебитыми крыльями и не раз горько признавалась подруге своей, княжне Александре Меншиковой, что, кабы не дети, ушла бы она сей же час в монастырь!
А красота ее все еще цвела пышным цветом, привораживая многих: затаенная печать страдания в огромных очах придавала всему ее облику еще больше таинственной прелести.
Во время короткого пребывания Натальи Борисовны в Петербурге подружилась она при Дворе с Великою княгиней Екатериной Алексеевной, будущей императрицей, и та потом описывала в своих мемуарах, как смешно и немного наивно пытался ухаживать за «страдалицей - княгиней» очарованный ею, сам Великий князь Петр Петрович, а она «обращалась с ним мудро и ласково, будто с малым ребенком, а из глаз ее всегда струилась мягкая печаль».
Великая княгиня обворожена была Натальею Борисовной почти магически, и искренне признавалась ей, что пример княгини Долгорукой не раз вдохновлял ее смятенную душу в печальные, трудные минуты, каких в жизни Екатерины Алексеевны было тоже – немало.
К Наталье Борисовне многажды и сватались, и обещались составить счастье и ее, и детей, но душа ее оставалась словно закрытой на замок. Чем объяснить это, и как, она не могла понять, но все чаще овладевала ею нездешняя тоска маетная, и видела она во сне мужа зовущего ее то в белый цветущий сад, то в открытую церковь без купола, где горела вместо свечей огромная, яркая звезда… Видела она мужа изможденным, рубище его в кровавых пятнах и металась оттого, что не могла поехать на могилу его, праху поклониться!
По совету императрицы Елизаветы Петровны, очень благоволившей к княгине, начала Наталья Борисовна постройку церкви на Воздвиженке. Храм вышел славный, но и его открытые двери не успокоили, не утишили ее душевного пожара.
Болела сердце и за младшего - Дмитрия – все чаще стал он хворать, скрутила его немочь черная, бился он в припадках падучих, и никакие наговоры и заговоры бабушек - травниц не помогали. Только руки материнские да молитва!
Старший, Михаил женился на княжне Голицыной, тоже отпрыске семьи, пострадавшей от гонений в царствование Анны Иоановны. Внук княгини, поэт Иван Михайлович Долгорукий, названный Иваном в честь дела, вспоминал:
«Часто, держа меня на коленях, она сквозь слезы восклицала:
-Ванюша, друг мой, чье имя ты носишь!
Несчастный супруг ее беспрестанно жил в ее мыслях».
Наконец, после странного и чудного видения плиты могильный под своими ногами, она решила уехать с Дмитрием к святым мощам в Киевско-Печерскую лавру. Князь Михаил возражать матери не стал – духу не хватило, ибо относился к ней всегда со столь высоким уважением, что, порой, ее саму отропь брала.
Дмитрий постригся в монахи, а во Флоровском женском монастыре появилась новая схимница — сестра Нектария.
Провела Наталья Борисовна в монастыре последние восемнадцать лет своей жизни.
Относились к ней ласково и уважительно, строгими монастырскими бдениями не тревожили, жила она свободно, мог навещать ее в любое время всяк, кто хотел, но сама она была усердной молитвенницей, трудилась не покладая рук, вышивала для монастыря и монастырских церквей бисером и жемчугом, ухаживала за могилами брошенными, привечала странников и больных в монастырском приюте.
Написала она в келье своей книгу «Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой» и подарила внуку Ивану. Подарила она ему и кольцо жемчужное с гранатами, то самое, которое поднес ей на обручение князь ее любимый, Иван Алексеевич. Сберегла она кольцо это, несмотря на все невзгоды и горести жизни своей, и завещала Ванюше – младшему, как память о себе…
Памяти о себе ей нечего было стыдиться: освещена была память сия высоким и чистым светом любви. Любви, в которой много было живого и теплого, прощения и жалости, слез и скорби, заблуждений и понимания, но было и много такого, что считала Наталья Борисовна истинным Даром Божиим, освятившим всю ее «многоскорбную жизнь».
Иван Михайлович Долгорукий в 1810 году впервые опубликовал «Записки» своей бабушки, «знаменитой, — как он писал, — россиянки», в январской книжке московского журнала «Друг юношества». С 1810-го по 1913 год «Записки» Долгорукой публиковались неоднократно. Сама же рукопись находится в Центральном государственном архиве России.
...Плотная, тисненая, заметно пожелтевшая бумага. Ореховые чернила. Всего 52 листа, исписанные характерным почерком Натальи Долгорукой без заглавных букв, местами без гласных, без знаков препинания. И сюрприз — десять притчей-рисунков, исполненных пером теми же ореховыми чернилами (Наталья Борисовна была искусной рисовальщицей).
На одном из рисунков изображено место казни. Виселица. Привязанный к позорному столбу юноша (не навеяна ли эта притча воспоминаниями о казни супруга — Ивана Долгорукова?). Спускающийся с небес к осужденному крылатый ангел с венцом. У подножия столба человеческий череп, черепаха — олицетворение мудрости — с царской короной на панцире.
На другом рисунке-притче — тройка запряженных львов. Мчится по облакам колесница. В ней — богиня правосудия. В одной руке у нее весы, в другой — карающий меч. Коленопреклоненная женщина просит о милосердии. И надпись: «То же просит весь народ».
И никакого преклонения перед царственной особой: в «Записках» воспоминания о прошлом (детство, картины помолвки, свадьба) сменяет сатирическое и весьма достоверное описание Анны Иоанновны. Наталья Долгорукая видела императрицу только раз, когда той присягали войска.
«Мой жених командовал гвардиею, он был майор, отдавал ей честь на лошади. И с того времени в жизни своей я ее не видела. Престрашного была взору, отвратное лицо имела, так была велика, когда между кавалеров идет, всех головой выше, и чрезвычайно толста».
Потомки ее гадали после – от нее ли пошло – повелось, что любовь для Шереметевых, как ожог, как свет небесной звезды: однажды и навсегда, и мало в той любви медвянного вкуса и дурмана черемухового, все больше – полынной горечи?
…………………………………………………………………………………
На свете только одна абсолютная непреложность — свет истинной любви. Озарённой и очищенной именно этим светом, сохранённой им, и предстает перед нами многогрешная и великолепная жизнь князя Ивана Долгорукого. Говорят, что «муж в глазах жены выглядит настолько достойным, сколько любви к нему ей отпущено Богом».
Княгине Наталье Борисовне Долгорукой Бог даровал любви так много, что хватило на три столетия с лишком. Поистине — драгоценно было сердце женщины, могущее принять сей великий дар.
Эта одна из самых замечательных женщин своей эпохи пережила на два года своего младшего сына и была похоронена в Киеве у стены Успенского собора Киево-Печерской лавры.
Как ей и привиделось в одночасье.