У царя родился сын, которому Оракул предрек страшную участь. Новорожденному было суждено убить своего отца, жениться на собственной матери и обзавестись от неё детьми, которые будут прокляты богами и людьми. Даже нашему современному потомству, которое ни в грош не ставит родителей, и то стало бы жутко от такого предсказания. А уж в Древней Греции (эту историю рассказывали именно там) такое было ужаснее ужасного. Что только ни делали злосчастный царь и его подросший сынок по имени Эдип, чтобы не сбылось зловещее пророчество! Увы, судьба оказалась сильнее тщетных стараний человека.
… В память о кошмарной судьбе помянутого сына, современная прогностика назвала один из своих краеугольных постулатов «Эффект Эдипа». В переводе с заумных ученых формул на язык, понятный нормальным людям, этот постулат гласит: в принципе недопустимо пытаться предсказывать будущее тех процессов или явлений, которые можно изменить действиями на основе решений (в том числе и с учетом предсказанного). Иначе решение может перечеркнуть предсказание или, напротив, сделать предсказанное реальностью чисто волевым порядком. Вместо предсказаний необходимо исследование назревающих проблем и возможных путей их решения. Такой подход впервые был сформулирован в 1920-х годах русским экономистом В.А. Базаровым-Рудневым и развит в 1950-х годах большой группой западных ученых, не знавших о работах своего предшественника. Так появилось современное прогнозирование, получившее название технологического – в отличие от простых прогнозов-предсказаний. Нередко его образно именуют «футурологией». И вот тут начинаются недоразумения.
1.
Если под загадочным и многозначным словом «футурология» понимать любую «литературу о будущем», то её придется разделить на две части: «ранняя» и «современная».
«Современная», как только что было сказано, - это вторая половина ХХ века. Точнее, с конца 50-х годов и до сего дня. Это когда появился упомянутый выше проблемно-целевой подход к будущему, когда от предсказаний перешли к выявлению назревающих проблем и путей их решения, когда разработали соответствующую теорию, методологию, методику технологического прогнозирования (трендовые модели, построенные на экстраполяции в будущее наблюдаемых процессов и явлений; аналитические модели типа прогнозных сценариев; опросы экспертов и т.д.). Словом, когда получила развитие сегодняшняя прогностика, когда будущее стало предметом систематических научных исследований.
«Ранняя» – это размышления о будущем ряда ученых и писателей второй половины Х1Х – первой половины ХХ в. (Такого рода произведения в форме эссе, не основанных на систематических исследованиях, появлялись – правда, все реже – и во второй половине прошлого века, но их можно считать как бы угасающими рецидивами «ранней футурологии»).
До этого будущее, как таковое, просто никого не интересовало. С древнейших времен существовала эсхатология – религиозное учение о «конце света», особенно сильно развитое в индуизме и христианстве. Но это была скорее судьба, нежели собственно будущее человечества. Существовали также утопии – произвольные представления о желательном устройстве общества. Но и это были скорее благие пожелания, нежели прогнозы. Наконец, существовала философия истории с её концепциями регресса, прогресса и циклов в развитии человечества. Но и тут речь шла скорее о закономерностях, нежели о будущем времени. Во всех трех случаях никто не пытался размышлять о собственно будущем, не говоря уже о том, чтобы исследовать его. Это была даже не предыстория научного предвидения, а дальние подступы к ней.
С очень существенной оговоркой: и эсхатология, и утопия (скажем, в виде марксизма-ленинизма-чучхеизма), и философия истории, существуют наряду с современной прогностикой до сих пор. Однако все это – четыре совершенно, качественно разные материи.
Собственно предыстория современного научного предвидения началась во второй половине Х1Х века, когда в мировой общественной мысли столкнулись две наиболее значительные утопии того времени: анархизм и марксизм. От этого столкновения, образно говоря, посыпались «искры». И не одна, а целых три.
Во-первых, родился позитивизм, предписывавший относиться к изучению общества как к разновидности природы: анализ, диагноз, гипотезы, их проверка (верификация), теория … И никаких утопий! Никакой умозрительности! Ни религиозной, ни философской. Напомним, что эта идеология, как реакция на всякого рода априорные догмы-постулаты, царит в западных социальных науках до сих пор. В том числе, и в немарксистской российской социологии.
Во-вторых, родилась современная научная фантастика, с её непревзойденными доселе корифеями (Жюль Верн, Герберт Уэллс). Это тоже была реакция, тоже своеобразный подход к будущему – средствами искусства.
Наконец, в-третьих, произошла еще одна реакция. Несколько мыслителей – не богословов и не философов, не марксистов и не анархистов (точнее сказать, не только утопистов) задались немыслимым прежде вопросом: как могло бы выглядеть реальное будущее в свете того, что мы знаем о прошлом и настоящем. Не «конец света». Не «идеальное государство» (в представлении автора). Не абстрактные философские рассуждения. И не результаты научного исследования (до этого еще не додумались). А просто: что говорит на сей счет обыкновенный здравый смысл?
Эстафету «размышлений о будущем» открыл в 1866 г. голландский врач П. Гартинг. Его книга называлась смело «Год 2066» (сегодня такое заглавие возможно только в научной фантастике – прогностика редко где «берет» далее двух-трех десятков лет в будущее). Автор выступал не под своей фамилией, а под псевдонимом Диоскориды. И его можно понять. Даже почти сто лет спустя один из его русских последователей тоже должен был закрыться псевдонимом. Настолько шокирующим казалось путешествие не в эсхатологию и не в утопию.
Сегодня, наверное, эту книгу невозможно читать без снисходительной улыбки. Но полтораста лет назад это был подвиг. Вполне равнозначный, скажем, открытию Атлантиды или полету на Марс. Ведь автор мысленно побывал как бы на иной планете – в мире будущего. Главное же, он прорубил «окно в будущее» для целой плеяды не менее отважных «путешественников».
Из длинного ряда «размышлений о будущем» выделяются по значению «Через сто лет» (1892) француза Ш. Рише, «Отрывки из будущей истории» (1896) тоже француза Г. Тарда, «Завтра» (1898) и «Города-сады» (1902) американца Э. Говарда, доклад о будущем химии француза М. Бертло, «Заветные мысли» (1904-1905) Д. И. Менделеева, «Этюды о природе человека» (1903) и «Этюды оптимизма» (1907) И.И. Мечникова и др.
Забегая вперед, напомним, что такие книги появлялись не только на протяжении всей первой половины ХХ века. Несколько из них произвели впечатление на читающую публику даже в 60-70-х годах, когда уже появилось современное технологическое прогнозирование. Все реже и реже выходили они в 80-90-х годах. Потому что выглядели старомодно на фоне сегодняшней прогностики.
2.
И вот на всем протяжении последних полутора веков в этом блестящем ряду выделялась книга, написанная ровно столетие назад, но до сих пор оставшаяся непревзойденной в своем жанре. Равно как и три другие книги того же автора – в своем. Названия этих трех книг до сих пор знает каждый: «Машина времени», «Человек-Невидимка», «Война миров». Знают и автора – Герберт Уэллс. Однако сегодня мало кому знакомо длинное название предыдущей из упомянутых книг: «Предвидения о воздействии прогресса механики и науки на человеческую жизнь и мысль» (1901). Автор – тот же. Год спустя эта книга была переведена на русский язык с шестого (!) английского издания и в последующие годы выдержала еще десятки изданий практически на всех основных языках тогдашнего мира.
Здесь Герберт Уэллс, пожалуй, наиболее ярко предстает не как писатель-фантаст, не как утопист, не как вполне реалистический романист, не как социолог и политолог, не как популяризатор истории и биологии (были у него и такие амплуа) – а как футуролог. Мало того, как один из наиболее видных, если не самый видный представитель «ранней футурологии».
Собственно, по одной этой книжке можно судить о целом жанре – с 1866 г. и до наших дней.
Здесь вряд ли уместно сопоставлять творение Уэллса с его предшественниками и последователями в жанре «ранней футурологии». Тем более, с современной прогностикой. Гораздо конструктивнее, на наш взгляд, задаться вопросом: почему из более чем сотни одних лишь выдающихся произведений этого жанра за все полтораста лет его существования (не считая сотен заурядных) почти все до единого – даже появившиеся всего несколько лет назад - тут же канули в Лету и ныне могут представить интерес разве лишь для историка «ранней футурологии». А одно – только одно! – читается каждым и сегодня с тем же интересом, что и столетие назад. Мало того, войдет хотя бы одной главой в любую «Антологию прогностики», сколь бы краткой та ни была.
Один ответ лежит, что называется, на поверхности. Книга написана не просто первоклассным, талантливым писателем, а писателем-гением, которых на земле – раз-два, и обчелся. Нам уже приходилось говорить об этом применительно к «Краткой истории мира» Уэллса Её интересно читать не потому, что мы не доверяем профессиональным историкам ( к коим Уэллс не относится), а потому, что написана гением. Как интересная до сих пор всем «История Пугачева» – Пушкиным. В точности то же самое можно сказать о «Предвидениях».
Однако, как бы ни был гениален писатель, помимо увлекательной формы изложения, должно быть и очень нетривиальное содержание. Нам известны неплохие писатели, которые опозорили себя чушью, взявшись судить о вещах, далеких от их понимания. Известны талантливые математики и гениальные шахматисты, ставшие посмешищем в качестве «ниспровергателей истории». Если книга Уэллса выдержала испытание целым столетием – значит, в ней есть что-то, привлекающее внимание широкого читателя ХХ1 века.
Вот это «что-то» и предстоит вычитать в книге, предлагаемой вашему вниманию.
3.
Уэллс начинает свою книгу не с надвигающейся глобальной катастрофы, как это сделал бы любой эсхатолог. Не с проекта «идеального общества» – обязательной темы сочинения любого утописта. И не с закономерностей эволюции человеческого общества, выявляемых любым философом истории. А с самой что ни на есть «прозы жизни» – перспектив развития в ХХ веке путей сообщения..
Еще раз напомним, что книга писалась аккурат на грани веков – в 1900 г. Появилась на свет в 1901 г. и сразу же выдержала полдюжины английских изданий, после чего стала переводиться на другие языки мира. Редкий, потрясающий успех!
Мы здесь хотим сказать о другом. К 1900 г. прояснились контуры всех пяти составляющих глобального транспортного баланса: и шоссейно-дорожного, и железнодорожного, и водного (морского и речного), и воздушного, и даже трубопроводного (пневматическая почта). При этом по всем пяти статьям сохранялось очень большое поле неопределенности, на котором футуролог мог и отличиться, и осрамиться.
К тому времени давно стало ясно, что паровая шоссейная машина оказалась мертво-рожденной. Что ей не по силам заменить карету и телегу с лошадиной тягой. Конка успешно конкурировала с паровозом даже на рельсах городских улиц. А уж на безрельсовых дорогах её царствию не видно было конца. Меж тем, «поголовье» телег и карет на улицах крупных городов росло в геометрической прогрессии – быстрее, чем число автомашин в Москве 90-х годов. А лошади, как известно, не только кушают овес, но и имеют скверную привычку обходиться на улицах без уборных. Появились «провидцы», которые точно высчитывали, через сколько именно лет, скажем, Лондон или Париж окажутся погребенными под многометровым слоем конского навоза, который не успеешь вывозить в таких количествах.
И вместе с тем, уже появился двигатель внутреннего сгорания, поставленный на «самодвижущуюся повозку» (автомобиль, в переводе на латинский). Появился электродвигатель, приведший к замене конки трамваем, но еще не покушавшийся на межгородские железные дороги. Нужен был незаурядный дар предвидения, чтобы признать за обоими довольно хилыми на первых порах «новорожденными» самое широкое будущее. Полное вытеснение лошади с шоссейных дорог!
Еще труднее было предвидеть, что двигатель внутреннего сгорания вытеснит паровую машину на железных дорогах и водных путях. Что паровоз и пароход – детища Х1Х века – сменятся тепловозом и теплоходом. Ведь для этого в реальной жизни потребовалось более полувека! Не говоря уже об электродвигателе, который еще позднее выберется за пределы городских улиц и начнет сильно теснить тепловоз на железных дорогах.
Еще более спорными представлялись перспективы развития воздушного транспорта. Да, не подтвердился вердикт весомых авторитетов того времени, будто в принципе невозможен летательный аппарат тяжелее воздуха. Первые самолеты уже взлетели! Но не окажутся ли они просто дорогой и опасной игрушкой, этакой разновидностью спорта? Не захватят ли господство в воздухе «управляемые воздушные шары» – дирижабли? Этот спор тоже затянулся на несколько десятилетий …
Наконец, совсем фантастическими представлялись в то время трубопроводы. Одно дело – пневматическая почта в городе. И совсем другое – тысячекилометровая труба диаметром в метр и более.
Как же сориентировался Уэллс в этой сложной проблематике?
Читатель увидит здесь и гениальные прозрения – например, касательно постепенного увеличения удельного веса автотранспорта за счет железнодорожного. Или о «движущейся платформе», т.е. будущем эскалаторе.
И, конечно же, заблуждения. Например, неверие в то, что воздухоплавание способно вызвать «существенные перемены в транспортной системе». Но в общем и целом перспективы развития транспорта освещены увлекательно и верно. Жаль лишь, что автор побоялся заглянуть в «послезавтрашний день» транспорта. Видимо, опасаясь, что его сочтут фантастом там, где он выступал в совсем ином амплуа.
4.
Наверное, решение начать книгу с путей сообщения в грядущем столетии подсказало автору простое соображение о необходимости постепенного «втягивания» читателя в проблематику будущего. Нам уже приходилось говорить, что обычному «человеку с улицы» и даже большинству экспертов свойственен так называемый «презентизм первобытного мышления», т.е. полное или почти полное уподобление прошлого и особенно будущего самому что ни на есть реально осязаемому настоящему, которое представляется вечным. Действительно, человеческая психика решительно восстает против того, что в будущем может реализоваться многое из того, что сегодня кажется абсолютно неприемлемым. Примеров на сей счет хоть отбавляй – от женских брюк до легального мужеложства. Вот почему даже эксперта – не говоря уже об обычном респонденте – приходится «вводить в будущее» постепенно, исподволь. И Уэллс проделывает это мастерски, начиная с простейших, зримо видимых изменений в средствах транспорта.
Продолжая эту тактику, автор, прежде чем перейти к сложным сюжетам социально-экономического развития человечества, предпосылает им еще одну «более простую» главу – о перспективах «расширения больших городов».
Дело в том, что к ХХ веку сделалась более чем очевидной тенденция скучивания миллионных масс людей в крупных и сверхкрупных городах. Этот процесс получил название «урбанизация». Но в каких формах и масштабах, какими темпами пойдет урбанизация дальше – все еще оставалось большим вопросом.
Уэллс-фантаст легко довел процесс до предела возможного. У него все население страны вообще собралось в одном-единственном мегалополисе. Да еще отгороженном от внешнего мира стеклянным колпаком, за пределами которого – первобытные джунгли.
Уэллсу-футурологу пришлось намного труднее. Ведь ему предстояло очертить возможно более реальные контуры крупного и сверхкрупного города ХХ века – в отличие, скажем, от Лондона или Парижа конца Х1Х века. Мало того, принять во внимание уже наметившийся, но еще не развернувшийся тогда прямо противоположный процесс «дезурбанизации» – бегства из города наиболее состоятельных семей в свои благоустроенные коттеджи на лоне природы. Ныне мы знаем, что оба процесса породили невиданное прежде явление: не деревню и не город, а «городскую агломерацию». Не просто «мегалополис» – гигантский город, а «мегаполис» – «сверх-город». Агломерация – это множество поселков и городов разного масштаба, от малых до крупных, перемежаемых многими километрами сплошных коттеджей в бывшей сельской местности. В 1900 г. представить себе такое было очень трудно.
Уэллс блестяще справился с этой задачей. Сложная диалектика урбанизации-дезурбанизации в ХХ веке освещена им в общем и целом верно. Конечно, не без разного рода «накладок». Например, касательно 20-миллионных Лондона, Петербурга, Берлина, 40-миллионных Нью-Йорка, Филадельфии, Чикаго (не агломераций, а самих городов!). Или о том, что каждая нация будет строить города «на свой манер». Увы, сходства здесь гораздо больше, чем различий. Но гораздо важнее, что автор показал основные факторы этого процесса: транспорт и связь. Точнее, трамвай (электричка) и телефон.
Жаль, что Уэллс даже отдаленно не догадывался о компьютере, позволяющем работать и пользоваться всеми благами крупного города за сто верст от него. Иначе ему пришлось бы писать о грядущей революции в расселении, по сравнению с которой блекнут все мегалополисы-мегаполисы ХХ века. Но ведь он и писал о ХХ-м, а не о ХХ1-м веке.
5.
И лишь с третьей главы, когда читатель, по мнению автора, достаточно подготовлен к восприятию будущего, т.е. иного мира в ином времени, начинается сравнительно сложный сюжет: «Развитие общественных элементов».
Речь идет о сложнейшем из сложного – о социальной структуре общества.
В этом вопросе до сих пор путаются даже социологи, не говоря уже о политиках и иных невеждах. Диапазон заблуждений огромен. От мечтаний насчет «социально однородного», «бесклассового» общества, которого никогда не было (даже у обезьян), нигде нет и никогда не будет, поскольку оно в принципе исключается далеко не равноправными отношениями между любыми представителями земной фауны, от вируса до человека. И вплоть до дикой мешанины понятий, когда богатые и бедные дворяне противопоставляются богатым и бедным мещанам. Священник – купцу. Один и тот же земледелец, превращенный в бесправного раба, ничем не отличающегося от каторжника, именуется то рабочим (совхоза), то крестьянином (колхоза). А каждый третий член общества, по несчастию не попавший ни в рабочие, ни даже в крестьяне (включая никогда ничего не читавших бюрократов с незаконченным начальным образованием) вдруг объявляется «интеллигентом». И так далее без конца.
Потребовался целый ХХ век, прежде чем некоторые (очень немногие) социологи поняли, что названия разных социальных групп общества имеют чисто инструментальное значение. А главное, основополагающее заключается в том, что любое человеческое общество в любой его составной части, всегда и везде, словно некий чертов коктейль, делится ровно на пять классов (слоев, прослоек, страт, групп – неважно). Эту картину легко увидеть в любой тюремной камере, солдатской казарме, в детской, подростковой, молодежной, взрослой компании, в любом коллективе, даже в обезьяньей или собачьей стае. В государстве, стране, обществе разглядеть такое деление, именуемое по-ученому стратификацией, гораздо труднее. Но приглядитесь внимательнее, и все сразу встанет на свои места И в сверхблагополучной Швеции. И в сверхнеблагополучной России. И в любой другой столь же злосчастной Руанде-Бурунди.
На самом верху всегда и везде оказывается горстка отъявленных разбойников, разными преступлениями прибравших к рукам львиную долю богатств, практически всю реальную власть и на этом основании считающих себя «олигархами» – «высшим классом общества». Около них вьются прихлебатели, подбирающие наиболее жирные куски с барского стола и составляющие наиболее зажиточную часть общества – «высше-средний класс». Конечно, богатство каждого здесь во много раз меньше, чем у олигархов. Но во много раз больше, чем у основной массы населения. И именно они служат главной опорой «высшего класса».
С другой стороны, как бы для равновесия, мы обязательно видим бедняков и полностью обездоленных нищих («низше-средний» и «низший» классы общества). А посередине между богатыми и бедными, естественно, «средний класс» со средними по стране доходами на душу населения.
Можно назвать «высший класс» кшатриями, феодалами, аристократией, номенклатурой, «новыми русскими» - суть дела от этого не изменится. Точно так же «низший класс» можно именовать париями, крепостными, кочевниками-инородцами, колхозниками, бомжами – какая разница? Можно устроить революцию и истребить аристократов. Тут же явится «номенклатура». Разгонишь её – получишь «новых русских». И так далее.
Вся разница между благополучными и неблагополучными странами заключается в том, что в благополучной Швеции нищих не намного больше, чем олигархов, бедняки и богатые тоже составляют считанные проценты, а основная масса населения – средний класс, гарант стабильности общества. А в неблагополучной России олигархов и «просто богатых» – примерно столько же, сколько и в Швеции, зато бедняков – половина населения, нищих – треть (понятно, без учета «теневой экономики» – повального воровства), а средний класс – жиденькая прослойка, распадающаяся на единицы богатых и массу бедных. Отсюда – крайняя нестабильность, постоянное ожидание социального взрыва.
Гениальность Уэллса проявилась в том, что он сто лет назад разглядел то, чего не могли разглядеть ни Маркс в его время, ни почти все профессиональные социологи столетие спустя.
Во-первых, он совершенно справедливо констатировал, что в социальной структуре общества – мало того, во всей его социальной организации – по сути мало что изменилось с древнейших времен до наших дней. Мы с удивлением замечаем, пишет он, как мало произошло перемен в общественной жизни до Х1Х века. Добавим, и до ХХ1 века тоже.
Во-вторых, он отчетливо видит неизбывность и постоянную опасность двух полюсов общества. С одной стороны, «высший класс», который он называет безответственным. С другой, «низший класс», не имеющий никакой собственности и, следовательно, социальной ответственности. Уэллс провидчески замечает, что такой класс несет гибель обществу и именует его контингентом смерти. Он подчеркивает равную паразитарность обоих классов, утопичность всякой апелляции к разуму и совести «высшего класса», бесполезность всякой благотворительности в отношении «низшего класса», возлагает надежду только на то, что со временем, может быть, люди научатся предупреждать появление на свет опасных для общества особей.
В-третьих, он правильно указывает путь к стабильности и благополучию: всемерное умножение «среднего класса». Надеется, что к 2000 году типичными будут общины механиков и инженеров. Возможно, что он ошибся всего на несколько десятилетий. Есть основания полагать, что компьютер сделает такие общины реальностью в обозримом будущем ближайших двух-трех десятков лет.
6.
Четвертой главе правильнее было бы дать название «Дом и семья будущего». Можно только поражаться, как много из нашей сегодняшней жизни предугадал Уэллс. И не удивляться, что он не сумел предугадать многое, чему мы сами не перестаем удивляться до сих пор.
Поставьте себя в положение читателя столетие назад и попытайтесь представить, что вам предсказывают полное или почти полное исчезновение прислуги даже в довольно состоятельных семьях, значительное упрощение процедур уборки помещений и ухода за одеждой, еще более значительное упрощение приготовления завтрака, обеда и ужина, чисто декоративные камины в гостиной, спортивную одежду не только на занятиях спортом, стремление состоятельной семьи поселиться возможно дальше от города и т.д. Тогда это казалось чистейшей фантастикой, а сегодня представляется чем-то само собой разумеющимся.
Еще больше должны были поразить читателя сто лет назад предсказания Уэллса о неизбежности уменьшения числа детей в семье, все большем преобладании малодетных и даже бездетных семей, немыслимой в те времена вольности нравов, эмансипации женщин, их выходе из узкого семейного мирка и пр. Но даже Уэллс не мог себе представить, что через сто лет начнется массовое физическое вырождение народов, перешедших к городскому образу жизни, что однодетные и бездетные семьи составят подавляющее большинство, вызвав нарастающее преобладание смертности над рождаемостью и соответствующее уменьшение численности населения в одной стране мира за другой. Как не мог себе представить фантастического роста населения в странах, где еще преобладал сельский образ жизни, где рождаемость по инерции сохранялась высокой, а детская смертность резко пошла на убыль. И уж конечно даже гений сто лет назад не мог вообразить себе и в кошмарном сне, что подростки, фактически брошенные своими родителями на произвол судьбы, собьются в звериные стаи и создадут свою «контр-культуру», воинствующе враждебную культуре взрослых, что начнется тотальная алкоголизация и наркотизация общества, что начнут легализовываться половые извращения, за которые во времена Уэллса даже знаменитые люди попадали в тюрьму. Впрочем, мы и сами сегодня еще далеко не осознали всю гибельность такого рода новшеств.
В следующей главе автор переходит от будущей семьи к государству будущего и здесь тоже обнаруживает поразительную прозорливость. Во времена, когда представительная демократия английского, французского или американского типа, основанная на разделении сугубо выборных законодательной, исполнительной и судебной властей, представлялась вершиной политического прогресса, Уэллс указывает на её недочеты, способные, при определенных условиях, привести к крайне нежелательным последствиям и даже к катастрофе. Он перечисляет те злоупотребления в выборных компаниях, которые в конечном счете приводят к власти не политиков, а политиканов. Ссылается на реальные возможности манипулирования сознанием и поведением людей при помощи средств массовой информации, примеров чего мы видим в избытке по сию пору. Говорит о своекорыстных интересах господствующих группировок, которые неизбежно будут отстаиваться любой ценой и столь же неизбежно будут приводить к острым политическим конфликтам, вплоть до крупномасштабных войн. Все надежды он возлагает на растущее число тех, кого позже назовут технократами – на профессионалов высокого класса в науке, технике, культуре. Мы видим сегодня что автор жестоко ошибся в своих надеждах.
С растущим изумлением вы прочтете последние страницы этой главы. В 1900 году автор описывает события … 1914-1918 годов. Нет, он, конечно же, не имел никакого понятия о Первой мировой войне, о том, как она начнется, когда и чем кончится. Здесь нет и тени пророчества. И все же не оставляет впечатление, что пишет ясновидец. Настолько полно соответствует все написанное тому, что мы знаем из истории второго десятилетия ХХ века.
7.
И столь же большое впечатление производит шестая глава: «Война в ХХ веке».
Как военный историк по первой своей профессии, чья докторская диссертация к тому же была посвящена предыстории Первой мировой войны, могу присягнуть, что не только в 1900, но и в 1914 году не было на земле ни единого человека, включая монархов, министров и генералов, кто представлял бы себе, что ожидает мир к 1915 году – иначе только сумасшедший решился бы на развязывание мировой войны. Все, кто хоть немного понимал в военном деле, были убеждены, что предстоит нечто вроде повторения наполеоновских войн, последней из которых была франко-прусская война 1870-71 гг. Колонны стрелков развертываются в цепи и идут в штыковую атаку, а с флангов лавиною несется конница. Максимум две-три недели – и все кончено. Между тем, еще в 1883 г. был изобретен легендарный пулемет «Максим», впервые примененный в англо-бурской войне 1899-1902 гг. Он-то и загнал миллионы солдат в окопы на целых четыре года, о чем до самого 1915 года никто не подозревал.
Что ж? Целых двадцать лет после Первой мировой войны все генералы мира, кроме одного немецкого по фамилии Гудериан, были убеждены, что Вторая мировая война явится повторением Первой. И были очень удивлены, что колонны танков подавили пулеметные точки, подмяли под себя почти всю Западную Европу и половину России. Правда, потом раздавили и Германию.
После этого Советский Союз привел в боевую готовность армаду из более чем полусотни тысяч танков и был убежден, что в Третьей мировой войне повторит Вторую. Никто даже не заметил, что Третья мировая война под псевдонимом «Холодная» шла целых 43 года – с 1946 по 1989 год – и кончилась негласной, но полной капитуляцией одной из воевавших сторон, вскоре распавшейся, как побежденные в Первой и Второй мировой войне.
Наконец, задолго до окончания Третьей мировой войны, в 1975 г. вспыхнула Гражданская война между мусульманским Югом и христианским Севером Ливана. Никому и в голову не могло придти, что на самом деле началась Четвертая мировая война – на сей раз между бедным «Югом» и богатым «Севером» всей Земли. К началу ХХ1 века эта война, столь же непохожая на Третью, сколь та – на Вторую, приняла глобальный характер. И тем не менее мало кто на земле до сих пор понимает, что идет мировая война под номером четыре.
Вот и размышляй после этого о войне будущего и будущей войне!
Уэллс в этом контексте был и остается самым блестящим военным футурологом ХХ века. Да, он далеко не все предвидел. Он разглядел в будущем на поле боя не танки, а … велосипеды, совершенно недооценил роль подводных лодок и высказал немало других ошибочных суждений. Но он провидел главное: более эффективное огнестрельное оружие заставит отказаться от генеральных сражений массами пехоты и конницы, вынудит прибегать к более сложным маневрам, резко повысит роль транспортных средств в перевозке войск, вовлечет в войну не только армию, но и (в качестве жертвы) мирное население. Уэллсу не удалось увидеть будущее войны на море, зато он хорошо разглядел войну в воздухе. Правда, он уповал больше на воздушные шары, а самолета ожидал над полями сражений не ранее 1950 года. Но он за сорок лет до Второй мировой войны понял: война будущего будет прежде всего войной за господство в воздухе.
Ему, конечно, было ни за что не догадаться, что война еще более отдаленного будущего («Холодная») станет войной за господство в космосе.
8.
Менее удалась Уэллсу, на наш взгляд, седьмая глава: «Конфликт языков» – об этнологической картине ХХ века. Здесь он почти целиком в плену наблюдавшихся в те времена тенденций. Вызывает улыбку его чисто джентльменское преуменьшение возможностей своего родного английского языка в смысле господствующего в мировых масштабах. Не видит он и никаких революционных изменений в состоянии и соотношении основных мировых субцивилизаций, еще не окончательно сформировавшихся к тому времени.
Это только сегодня, сто лет спустя, мы видим начало заката постпассионарных цивилизаций первых перешедшими от сельского к городскому образу жизни: Западной (Северная Америка и Западная Европа, плюс еще несколько высокоразвитых стран в различных уголках мира) и Евразийской (Россия, Украина, Беларусь и несколько примыкающих к ним маргинальных стран). Видим сложнейшую ситуацию в Китайской, Индийской и Латиноамериканской субцивилизациях, по-разному пытающихся развязать затягивающийся узел проблем. Видим поистине трагическое положение в Африканской субцивилизации (южнее Сахары). Наконец, видим поднимающуюся резко пассионарную исламскую субцивилизацию от Марокко до Индонезии и от Казани до Судана. И все это в обстановке начала уже упоминавшейся Четвертой мировой войны, непохожей на все предыдущие, при четко очерченных современной прогностикой перспективах обозримого будущего ближайших двух-трех десятилетий, когда мир ожидают качественные изменения, более существенные чем за два-три прошедших тысячелетия (см. об этом ниже).
И если мы сегодня, в начале ХХ1 века, плохо разбираемся в сих сложных материях, то какие могут быть претензии к Уэллсу столетием раньше?
Еще меньше удалась автору предпоследняя, восьмая глава, где Уэллс попытался дать общую картину мира. «Общий синтез» изложенного в предыдущих главах сегодня выглядит довольно забавно и напоминает знаменитый прогноз бравого солдата Швейка накануне Первой мировой войны. Помните? «Война с турками будет, это как пить дать. Сербия и Россия в этой войне нам (Австро-Венгрии) помогут … Может статься, что на нас в случае войны с Турцией нападут немцы. Но мы можем заключить союз с Францией, и все пойдет как по маслу».
Справедливости ради надо сказать, что, в отличие от Швейка, как раз Первую мировую войну Уэллс за пятнадцать лет до её начала описал просто пророчески. Он мудро заключил, что явное стремление Германии к мировому господству неизбежно вызовет коалицию против неё с участием не только Англии, Франции и России, но также и США, что чревато полномасштабной мировой войной. Напомним, что в США тех лет преобладали «изоляционистские» настроения не вмешиваться в европейские дела, англо-франко-русская Антанта только-только начинала складываться в бесконечных дипломатических дрязгах Англии с Францией и Россией (что давало Германии надежду, что Англия позволит ей разгромить Францию и Россию поодиночке), а над Европой все еще витал медленно угасавший дух «Союза трех императоров» – Германии, Австро-Венгрии и России.
Однако, насколько слаб оказался гений Уэллса в деталях живописания будущего ХХ века, настолько же сильно проявил он себя в оценке основных тенденций развития человечества. В этой главе мы можем прочитать то, что полвека спустя получило название «социально-экономические последствия научно-технического прогресса», «растущая роль негосударственных организаций», «транснациональные корпорации» и многое другое, характерное для второй половины истекшего столетия. Вот почему многие страницы книги Уэллса читаются так, словно они написаны не в 1900, а в 2000 году. Большей чести для футуролога придумать невозможно.
Уэллс заключает главу рассуждениями о желательности и неизбежности смены политической карты мира начала ХХ века некой «новой республикой», которая предотвратит надвигающуюся мировую бойню и выведет человечество на качественно новый уровень развития. Вряд ли эти рассуждения выглядят для современного читателя достаточно убедительно. Что ж? И наши сегодняшние умствования насчет желательности и необходимости некого нового «мирового правительства», которое, в отличие от реально существующего вашингтонско-пентагонского, успешно справилось бы с глобальными проблемами современности, тоже не блещут пока что ясностью и убедительностью. Так что не будем корить за это футуролога столетней давности. Тем более, что в данном случае он как бы предвосхитил выдающееся научное достижение второй половины ХХ века – разработку не только поисковых прогнозов ожидаемого состояния процессов и явлений, но и нормативных прогнозов их желаемого состояния.
Видимо, понимая, что одними абстракциями в таких вопросах убедительности не получишь, автор целиком посвящает последнюю, девятую главу конкретным вопросам веры и морали как краеугольных камней будущего желаемого состояния человеческой цивилизации, определяющих социальную политику грядущего мирового правительства.
Можно только поражаться, с какой прозорливостью Уэллс показывает несостоятельность либерализма и коммунизма в решении проблем, стоявших тогда и стоящих до сих пор перед человечеством. Он предостерегает против недооценки чрезвычайно важных научных выводов Мальтуса и Дарвина относительно воспроизводства поколений как смысла существования любой разновидности органического мира, не исключая и людей. Видит громадную опасность в появлении на земле новых и новых миллионов людей, которые по субъективным или объективным причинам не способны вписаться ни в общественное производство ни вообще в общественную жизнь человеческого общества. (Напомним, что в 1900 г. народонаселение нашей планеты составляло чуть больше полутора миллиардов человек, и был бы сочтен буйно помешанным каждый, кто рискнул бы предположить, что к 2000 г. оно достигнет шести миллиардов, из которых почти миллиард – безработных или полубезработных, а к 2050 г., если не истребит себя в войнах или не произойдет какого-либо другого глобального стихийного бедствия, достигнет как минимум девяти миллиардов, большинство которых ожидает жизнь, которой трудно позавидовать). Видит еще более значительную опасность в «сексуальном помешательстве» европейцев, которое разваливает семью и обрекает их на вымирание. Видел бы футуролог сегодня, насколько мягко он оценил последствия обрушившегося на нас культа насилия, похоти и «кайфа», ведущего к скорому исчезновению целых народов с лица земли!
Семья, религия, мораль – таковы, по мнению Уэллса, спасательные круги, которые не дадут человечеству погибнуть в бурных волнах нового потопа, который несет с собой будущее при наблюдаемых тенденциях. Этот вывод остается полностью актуальным и сегодня.
9.
Мы не вправе закончить предисловие к «книге о будущем», написанной сто лет назад, без хотя бы самой краткой справки о том, каким видит наступившее столетие футуролог 2001 года.
Самое главное: он видит его не в событиях, которые можно, но не нужно предсказывать, а в проблемах и решениях, которые можно и нужно выявлять, чтобы основательнее «взвешивать» возможные последствия намечаемых решений и тем самым повышать уровень их объективности, а следовательно и эффективности. Конечно, это менее романтично, чем предсказания. Зато более прагматично. Собственно, к этому и сводится суть современных исследований будущего.
Отрасль исследований будущего, которая занимается выявлением назревающих глобальных (а также региональных и локальных) проблем современности, называется глобалистикой. В этом плане футурологи знают проблемы ХХ1 века лучше, чем историки – события минувших веков.
До 1991 г. основной, ключевой глобальной проблемой, от которой зависели все остальные, была гонка вооружений СССР-США, которую можно по желанию называть либо Третьей мировой, либо «Холодной» войной. Затем её сменило в этой роли противостояние «Бедный Юг – Богатый Север», которое, тоже по желанию, можно назвать Четвертой мировой войной. От её хода и исхода полностью зависит будущее человечества в первую четверть, может быть, даже в первое десятилетие ХХ! века. Эта война с 11 сентября 2001 г. атакой сил «Юга» на цитадели «Севера» в США вступила в новую стадию. Со дня на день ожидается третья стадия – применение оружия массового поражения: ядерного, химического, биологического, компьютерного. Пока что инициатива целиком на стороне «Юга». «Север» занят междоусобицами: добиванием противника, поверженного в предыдущей войне, в горах Балкан и Кавказа. Кроме того, «Север», как Римская империя накануне своего падения, буквально разлагается заживо в своих пороках, о которых говорилось выше, прикрываясь разным блудословием вроде «прав человека». А на него нападают не «человеки», а бандиты, которые хуже зверей. Соберется ли «Третий Рим» с силами, чтобы дать отпор новоявленным варварам или падет под их ударами, как Первый и Второй – зависит от мудрости и воли правящих здесь политиков.
Одна из объективных «подоплек» Четвертой мировой войны – две прямо противоположные демографические проблемные ситуации в мире: чисто инерционный «демографический взрыв» в странах «Бедного Юга» с растущими миллиардами людей, которым не находится места в жизни иначе как в рядах нападающих на любого врага и начавшееся вымирание населения в странах «Богатого Севера», открывающее просторы для вторжения с «Юга». Как нормализовать обе проблемные ситуации – теоретически известно досконально. Практически не делается ничего.
Следующая по катастрофичности проблема – загрязнение окружающей природной среды. Население США, составляющее менее 5% мирового, потребляет около половины мировой энергии и на его долю приходится примерно такой же удельный вес загрязнения природы. Но по стопам США идет сегодня весь мир, и то, что со скрипом проходит для 300 миллионов человек просто физически не может пройти для шести, тем более, для девяти миллиардов. На этом пути для человечества просто нет будущего за пределами ХХ1 века.
Как известно, мир держится на нескольких геобалансах. Помимо демографического и экологического, это еще топливно-энергетический, материально-сырьевой, продовольственный, транспортный, торговый и др. К концу ХХ века все они пошли, что называется, вразнос, и если их не восстановить на качественно новом уровне – человечеству тоже не сдобровать.
Не пережить человечеству ХХ1 век и с существующими системами здравоохранения, образования, культуры. Одна только антикультура с её культами насилия, похоти, «наркокайфа» способна в считанные десятилетия буквально уложить в гроб миллиарды людей. Добавим к этому тотальную алкоголизацию и наркотизацию подрастающих поколений. Добавим бурно растущую преступность, которая в одной стране за другой становится вровень и даже над государственными структурами…
Этот реквием по погибающему человечеству можно продолжать и продолжать. Но ведь это не эсхатология, где «конец света» предопределен, а футурология, выявпяющая проблемы, которые нужно решать. Здесь мы встречаемся с другой отраслью исследований будущего – альтернативистикой, которая занята изучением путей перехода к качественно новой цивилизации, альтернативной существующей и способной, в отличие от неё, справиться с глобальными проблемами современности.
Современная альтернативистика держится на пяти «китах»:
- «Чистая энергетика», основанная на всемерном развитии использования энергии Солнца, ветра, водных потоков, подземного тепла Земли и других возобновляющихся источников, не загрязняющих природную среду. С соответствующей минимизацией тепловой и ядерной энергетики, а также всякого моторного транспорта и других энергетических «излишеств».
- «Устойчивое развитие», сводящееся к восстановлению всех нарушенных геобалансов, начиная с демографического.
-«Демилитаризация», точнее сохранение только легкого оружия для сил охраны общественного порядка, с полной ликвидацией всякого тяжелого оружия и особенно оружия массового поражения
-«Экологичность», т.е. приоритетность экологического критерия над всеми остальными: каким бы выгодным или необходимым ни казалось то или иное предприятие, но если оно вредит природе, его не должно быть.
-«Гуманность» образования и культуры, т.е. модернизация анахроничных образовательных систем, приведение их в соответствие с требованиями времени, а также контрнаступление на антикультуру, обеспечение торжества подлинной культуры с её культами Милосердия, Любви, Семьи, Разума, Добра.
Как видим, здесь многое перекликается с последней главой «Предвидений» Уэллса. И это – лишнее подтверждение его гениальности.
За скобками этих пунктов остается самый важный – компьютер нового поколения, способный за два-три десятилетия изменить жизнь людей и самого человека намного радикальнее чем все машины, механизмы, аппараты и приборы с древнейших времен до наших дней, вместе взятые.
Во-первых, габаритами он будет не больше уже привычного телефона-мобильника в кармане, с минимонитором у дужки очков и с клавиатурой на перстнях рук. А за ним встанет вся мощь Интернета, и человек с таким компьютером будет отличаться от человека без оного намного сильнее, чем мы – от обезьян. Этот компьютер ожидается в массовой продаже уже в ближайшие годы. Спустя несколько лет он будет дополнен еще более миниатюрным, встроенным, как протез, куда-нибудь под тринадцатое ребро. И тогда здоровье, и даже настроение человека, не говоря уже о его успехах, окажутся полностью зависимыми от качества заложенных в его компьютер программ. Что очень соблазнительно и неодолимо в массовых потребностях, как жвачка. Наконец, спустя еще несколько лет еще более миниатюрный компьютер будет вживлен куда-нибудь, скажем, в аппендикс, в виде некой искусственной железы. И тогда Гомо Сапиенс станет Гомо Кибернетикусом – кибернетическим организмом, киборгом, отличающимся от человека сильнее, нежели завтрашний с миникомпьютером от нынешнего без него.
Во-вторых, компьютер нового поколения возьмет на себя почти всю рутинную работу не только крестьянина или рабочего, но и служащего. Есть подозрения, что «крестьянином» ХХ1 века станет массовый социальный работник – ассистент педагога, Сестра или Брат Милосердия, организатор клуба по интересам, солдат Армии спасения природы и т.д. Кроме того, на помощь компьютеру придет рождающаяся на глазах нанотехнология – производство любой продукции с заранее заданными свойствами – от буханки хлеба до звездолета – структуризацией любого вещества на субмолекулярном уровне. Возможно, от нее не отстанет и криогеника – вторжение в мир сверхнизких температур, а также вакуумная технология – вторжение в мир сверхнизких давлений. Есть основания подозревать, что оба новых мира будут способны дать человечеству не меньше, чем микромир атома и мегамир космоса.
Наконец, в-третьих, все сказанное дает основания полагать, что в мире альтернативной цивилизации будут жить не пещерные дикари без электричества и автомашин, а, говоря словами Уэллса из совсем другого его произведения, люди как боги, жизни которых мы можем только позавидовать.
Будут ли претворены в жизнь принципы альтернативистики? Или останутся пустословием, как последние двадцать лет истекшего столетия, с тех пор, как эта отрасль исследований будущего появилась на свет Божий?
В первом случае о будущем человечества в ХХП веке напишет новый Уэллс 3000 года.
Во втором – писать будет некому.
И не о чем.