В ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ, ЭКОНОМИКИ И СОЦИОЛОГИИ.
Начинающаяся компьютеризация общественного производства обещает революцию во всех семи формах общественного сознания - в мировоззрении (философии), науке, искусстве, морали, праве, политике и религии. Как в каждой из них отдельно, так и в особенности во взаимосвязях между ними.
В принципе все семь форм - равнопорядковы, т.е. равнозначны для личности и общества. С той оговоркой, что мировоззрение, подобно РСФСР в СССР, является как бы “первым среди равных”, поскольку играет для остальных основополагающую роль. Но это отнюдь не означает какого-то “подчинения” ему любой из остальных. Впрочем, реально в истории как раз именно оно постоянно оказывалось подчиненным, производным. Определяю-щую роль играла сначала религия, а потом, после её крушения в Век Просвещения, - наука.
В СССР и других странах “социалистической системы” такая доминантность, совер-шенно несвойственная науке, была доведена до абсурда. Науку возвели в ранг чего-то вроде “верховного арбитра”, и качество остальных форм оценивалось в зависимости от “степени научной обоснованности” сознания и поведения людей. Даже господствующую идеологию марксизма-ленинизма-чучхеизма (типичную философскую систему - одну из сотен ей подоб-ных) облыжно назвали наукой, хотя научный инструментарий обязательно должен включать в себя такие понятия, как гипотеза, эксперимент, верификация и пр., абсолютно чуждые как любой философской системе вообще, так и марксизму в частности. В отчаянном стремлении любой ценой завоевать и сохранить статус науки эта философская система неизбежно должна была деградировать до уровня квазирелигии со своей собственной инквизицией (отнюдь не “квази”, а вполне реальной).
Для пущего “научного обоснования” этой псевдонауки был специально изобретен удивительный гибрид под названием “философские науки” со своими собственными кандида-тами и докторами, хотя любое подлинное философствование в СССР было поистине смерти подобно, и соответствующих специалистов правильнее было бы назвать “философоведами” - по аналогии с искусствоведами, правоведами, религиоведами и т.д. На деле они выполняли функцию государственных квазижрецов квазирелигии, полностью заменив в этом смысле чиновников-священников Петровского синода.
С этих позиций подлинная философия, равно как и художественные, морально-этические, правовые, политические и религиозные произведения, рассматривались как нечто второсортное, “не доросшее” до науки вообще и марксизма в частности. Соответственно специалисты изо всех сил старались выглядеть наукообразными и больше всего на свете боялись обвинений в “ненаучности”.
Так, по традиции признавалось существование философии истории, но не было формальных философов истории, которых подменяли пресловутые истматчики, свирепо расправлявшиеся с “буржуазными фальсификаторами истории”. Конечно, фактически несколь-ко таких философов чудом выжило, но их судьбе трудно позавидовать. Самый крупный из них - Л.Н. Гумилев претерпел чудовищные унижения, и если бы не догадался сначала “защититься”, а уж потом философствовать, то первый попавшийся секретарь любого ученого совета и близко не подпустил бы “возмутителя спокойствия” даже к кандидатской степени.
Еще хуже обстояло дело у экономистов. Даже сегодня мы по инерции испуганно втягиваем голову в плечи при виде диковинных словосочетаний типа “философия экономики” или “философия хозяйства”, хотя знаем, что отныне никому ни за что ничего не будет, хоть обзови философом самого Президента. Но во времена не столь отдаленные любое философ-ствование на ниве народного хозяйства могло вызвать последствия похуже, чем ссылка на материалы ДСП. Поэтому “экономическими науками” объявлялось огульно все и вся, даже когда наукой и не пахло. Например, попытка ввести “хозрасчет” в абсолютно несовместимые с ним административно-командные отношения. Или дать “прогнозное обоснование” планирова-нию “от достигнутого”. Никому и в голову не приходило назвать все это своим именем - одной из философских систем в экономике, не имевшей ничего общего с реальной действительно-стью.
Что же касается “философии социологии” или “философии социальных отношений”, то такое вполне законное словосочетание было и остается полностью бессодержательным. Дело в том, что в отличие от экономики, социология была вырублена Сталиным под корень и полностью заменена истматом,а когда с огромными трудностями возрождалась по западным, преимущественно американским стереотипам, то принесла с Запада догмы позитивизма,
2
воинствующе враждебные всякому “философствованию”. Вот почему даже “понимающая” социология, не говоря уже о господствующей чисто описательной, предельно далека до сих
пор от всяких философских систем. В этом смысле у социологии все еще впереди.
Сказанное полностью относится и к остальным общественным наукам. Дальше других продвинулась культурология, в принципе готовая сосуществовать с философией культуры, как только та наберет должную высоту. С трудом, но можно понять и будущую философию градостроительства, а может быть даже государства и права, политики и военного дела.
Совершенно невообразимыми представляются пока что философия психологии, народо-населения и национальных отношений. “Философия образования” конституирована чисто формально в рамках Российской академии образования, но и там никто не отваживается философствовать, а единственная книга под таким названием является пустословием графомана, в чем нетрудно убедиться, если осилить хотя бы несколько страниц. Единст-венное, что обнадеживает - это рост интереса к философии у физиков, математиков, химиков, биологов и “технарей”, в связи с чем можно рассчитывать в обозримом будущем на развитие философии естествознания, которая, словно локомотив, потащит за собой философию обще-ствоведения.
Между тем, как упоминалось выше, у науки и философии во многом - совершенно разные подходы к осмыслению действительности. Например, историческая наука категори-чески запрещает использовать сослагательное наклонение (“если бы - то ...), а философия истории во многом строится именно на нем. Менее строго относятся к “если бы” экономика и социология, но и там за сослагательность можно жестоко поплатиться. А в философии хозяй-ства или социальных отношений без неё просто не обойтись.
Так вот, до недавнего времени водораздел между наукой и философией прослеживал-ся довольно отчетливо. А когда началась компьютеризация, с её поточным производством виртуальных миров, то выяснилось, что обе формы общественного сознания - каждая со своей стороны и по своему - подобно мольеровскому мсье Журдену, говорят виртуальной прозой, сами того не подозревая.
Вот, например,советский историк - подчеркнем,квалифицированный и добросовестный, - разрабатывает и излагает, скажем, историю Отечественной войны 1812 года. И тем же самым занимается, допустим, столь же добросовестный и квалифицированный его французский коллега. А в результате, как показывает опыт, получаются обычно две совершенно разные истории. Что произошло? Философ ответит на этот вопрос так: оба историка не смогли избежать известной мифологизации событий прошлого в соответствии с господствующей в их стране (и в их голове) идеологией. Специалист по информатике на тот же вопрос ответит так: оба историка конструировали виртуальные миры, находящиеся в разной степени соответствия миру реальному. И оба ответа, каждый в своем жанре, будут правильными.
Экономисту и социологу,в отличие от историка,под силу мифологизация-виртуализация не только прошлого, но и настоящего, не говоря уже о будущем. Что такое, например, уже упоминавшийся марксизм? Можно назвать его философской системой. Можно - социальной утопией (реализованной на какое-то время для целой трети человечества). А можно - социаль-ным мифом или реализованным виртуальным миром, понимая под мифом тенденциозную виртуальность той или иной направленности. А что такое пресловутые “500 дней перехода от социализма к капитализму” Шаталина-Явлинского? В точности все то же самое, что никак не мешает еще не усопшему члену авторского коллектива держаться в постоянных кандидатах на российский престол, выгодно отличаясь от многих соперников, ничем, кроме чистейшей дема-гогии не располагающих. А что такое “гайдарономика”? Можно, конечно, как угодно ругать Гайдара мальчишкой-доктринером и жалкой игрушкой в руках сил, заинтересованных в форси-ровании распада Советской империи. Но в основе его злодеяний лежал все тот же социальный миф и наспех сконструированный виртуальный мир, разбившийся о реальность. Социологов избавил от всего этого позорища только ползучий, он же дремучий эмпиризм, никому не интересный и потому оставшийся как бы за кадром событий 90-х годов.
Итак, наступает время, когда научному работнику пора переставать стыдиться того,
что он говорит прозой, то-бишь, по сути сначала конструирует виртуальные миры (выполняя работу философа), а уж потом соотносит их с действительностью. Мало того, в современных условиях, когда формальных ученых - тьма, а фактически работающих в науке - раз-два и обчелся, выясняется, что всякий настоящий ученый - всегда сначала хоть немного философ, а
если сразу начинает изрекать истины в последней инстанции, то на поверку оказывается всего лишь лаборантом или управдомом при любых ученых степенях-званиях.
И коль скоро виртуализация объекта исследования становится одним из непременных условий подлинно научной работы, пора подумать о правилах конструирования виртуальных миров и критериях их оценки. Начнем с последних.
В самом первом приближении наиболее значимыми представляются следующие четыре: 1.Критерий реальности виртуального мира (сценария), позволяющий провести рубеж между реально возможными и явно фантастическими допущениями. Например, в упоминавшейся выше философии истории 1812 года недопустимой является попытка, скажем, вооружить Кутузова или Наполеона пулеметами или танками. Но вполне приемлем сценарий победы Наполеона восстановлением Речи Посполитой “от моря до моря” и нарастающим давлением на Россию безо всякого похода на Москву, либо победы Кутузова безо всякого Бородина, простой тактикой партизанской войны и “выжженной земли”.
2.Критерий логичности, позволяющий установить непротиворечивость причинно-следственных связей в их построении. Так, запрещается “устраивать”, допустим, восстание декабристов в канун 1812 года, когда для этого не было никаких предпосылок. Но не возбраняется рассмот-реть, например, вариант прокламирования Наполеоном освобождения русских крестьян и всего, отсюда проистекающего.
3. Критерий сопоставимости виртуальных миров между собой и с реальной действительностью позволяющий сравнивать только сравнимое. Так, можно сколько угодно сравнивать Первую и Вторую отечественную войну, вообще любые земные войны, но нельзя вводить 1812 год в виртуальный мир без времени и пространства, каким он представляется до “Большого взрыва” 4. Критерий оптимальности, позволяющий не просто играть в виртуальные миры, как ребенок у компьютера, а извлекать уроки на будущее в той или иной области знания. Что толку, допус-тим, без конца перебирать варианты Первой или Второй отечественной войны, если такая работа не приводит в конце-концов к выводу, что, при надлежащих условиях, перелом в ходе Великой отечественной войны мог начаться не в июле 1943 года, а почти на два года раньше и соответственно обойтись России миллионов на двадцать меньше убитыми. А затем, естест-венно, возникает вопрос о самих условиях реализации подобного варианта.
Что касается правил, то они накапливаются постепенно, по мере опыта работы с виртуальными мирами. Наверное, было бы чересчур претенциозным устанавливать такие правила априорно, а затем подгонять под них наработки. Для эффективных метедолого-методических рекомендаций, по нашему мнению, предпочтителен путь итерации: выдвинув гипотетическое положение, попытаться апробировать его на конкретных примерах, играющих роль теоретических полигонов, а затем, с учетом полученных результатов, выйти на новый, более сложный ряд полигонов, дающих материал для более высокого уровня обобщений, открывая путь к анализу еще более сложных структур и т.д.
В качестве военного историка по своей первоначальной профессии, автор выбрал полигонами первого ряда уже упоминавшиеся выше Первую и Вторую отечественную войну России. Он назвал такое конструирование виртуальных миров в философии истории ретро-альтернативистикой. После обсуждения этого опыта на страницах журнала “Вопросы фило-софии” (1997, 8), он вышел на ряд полигонов более высокого порядка. Таковыми были избраны шесть “точек бифуркации” в тысячелетней истории России, на ккаждой из которых история страны при определенных - в принципе вполне реальных - условиях могла пойти радикально иным путем. Эти “точки” - они же “пороги” или “поворотные пункты” - свелись к следующим: начало распада восточноевропейской империи Рюриковичей, канун петровских реформ, восстание декабристов, освобождение крестьян, Февральская революция 1917 года и отказ в 1929 г. от НЭПа. Виртуализация перечисленных событий привела к интересным выводам.
Если бы Рюриковичи, как и Каролинги или Чингизиды, вели себя в покоренных ими странах не как разбойники-захватчики, заинтересованные только в сборе дани, а как уже существовавшие тогда династические государи на основе майоратного престолонаследия, то на просторах Евразии неизбежно пошла бы реакция образования примерно десятка великих держав, и Первая мировая война столь же неизбежно разразилась бы тысячелетием раньше. Так что неизвестно, какой из двух путей - виртуальный или реальный - принес населению Евразии наибольшие беды. Если бы Петра 1 убили в детстве или, во всяком случае, до Полтавской победы, пока был жив царевич Алексей, - России не миновать бы участи Речи Посполитой, а то и Оттоманской или Персидской империй. Вот почему Петр остается в исто-рической памяти народа Великим, несмотря на все отрицательное, что о нем известно. Если бы путч декабристов удался, что было вполне в пределах реального, то, при существовавшем соотношении сил, они в конечном счете все равно были обречены на поражение. Единствен-ным практическим результатом их героического самопожертвования могло быть только освобождение крестьян на 35 лет раньше реального исторического срока. Но разве этого мало в масштабах истории? Напротив, если бы Александра П убили до 1861 года или он не решился на манифест 19 февраля, то революция 1905 года неизбежно обернулась бы новой пугачев-щиной, и история России второй половины Х1Х - начала ХХ века сделалась намного более кровавой. Если бы Временное правительство в 1917 г. не допустило большевистского путча,что не выходило за рамки вполне реального, то Россия последующих двух десятилетий сделалась бы чем-то похожим на 300-миллионную Чехословакию, и Вторая мировая война выглядела совершенно иначе или вообще не состоялась при таком соотношении сил. Наконец, если бы Сталина убили до 1929 года или он сам не решился отказаться от НЭПа, то СССР 30-80-х годов, по иронии судьбы, опять-таки оказался бы ближе к Чехословакии, пусть даже к ЧССР, а не к Албании или Монголии с военно-промышленным комплексом, позволявшим вести борьбу за мировое господство.
Особый интерес, на наш взгляд, представляет виртуальная история России 90-х годов. Здесь, в виду особой сложности и “свежести” событий, одного историка мало. Необходим консилиум, с привлечением также экономиста, социолога , политолога, социального психолога и, возможно, патопсихолога или психиатра. Не берусь говорить за экономиста и психолога, но с точки зрения социолога и политолога альтернатива могла быть следующей.
Впрочем, прежде, чем говорить об альтернативе, необходимо, согласно критерию реальности виртуальных миров, отделить реально возможное от чистой фантастики. Так, например, было бы явной маниловщиной уподобление альтернативной России 90-х годов Швеции или хотя бы Польше. Но означает ли это, что России был уготован один - и только один - путь?
Размышления над этим вопросом наводят на другой - о роли личности в истории. Нет, конечно, судьба СССР-России в общем и целом была предопределена объективными обстоя-тельствами при любых личностях во главе государства. Утопия не перестает быть утопией, даже если реализована на целых семь десятилетий и втянула в себя целую треть человече-ства. Сказка могла кончиться летом 1918 года, могла растянуться на ХХ1 век, но коль скоро, при всей своей живучести, она была абсолютно нежизнеспособна без массового террора и бесконечных военных авантюр - конец рано или поздно был неизбежен. И он наступил, когда сказка изнемогла в неравном поединке с былью, вчетверо более богатой и на порядок более развитой технологически. Когда для поддержания паритета в гонке вооружений пришлось расходовать свыше 80 копеек с каждого рубля, в то время как супостату то же самое обходи-лось всего в 16 центов с доллара. А расходы на вооружение, как мы помним, стали удваивать-ся каждые пять лет. Так что поражение в Третьей мировой войне под названием “холодная” было предопределено. Однако это вовсе не означает, что оно обязательно должно было выглядеть, как свершившееся в 1989-99 гг.
Подумать только, ведь история России в этом десятилетии пошла так, как пошла, только потому, что один гоголевский Иван Иванович поссорился с другим таким же, но Иваном Никифоровичем. И в основе ссоры лежали вовсе не какие-то идейные разногласия, а самая обычная “бытовуха”. Один, чином постарше, дал другому отставку за дикое пьянство и такое же самодурство. Но так как сам погряз в пустословии, пустил свое хозяйство вразнос и вызвал массовое недовольство обитателей города Глупова, то они и избавились от него по-глуповски: подняли обиженного на собственные плечи и возвели в единоличную власть, к коей он был столь же неготов, сколь и его предшественник. И, словно в наказание, ему тут же кошмарно не повезло с помощничками.
Дело в том, что в России вот уже тысячу лет существует несколько социальных типов госдеятелей, отличающихся большой спецификой по сравнению с аналогичными типажами в иных-прочих странах.
Один тип, пожалуй, наиболее распространенный у нас, - более или менее невежест-венный самодур, прототипом коего является знаменитый Иван Иванович Бывалов из фильма
“Волга-Волга” или “Карнавальная ночь”, хорошо знакомый людям старших поколений. Самый яркий пример - Хрущев. В меньшей степени - Брежнев. За рубежом таких персонажей терпят обычно только в роли коронованных особ без реальной власти, а у нас им - раздолье.
Второй тип - абстрактные доктринеры, подгоняющие живую жизнь под свои чисто умозрительные схемы. Лучшая иллюстрация - Суслов, а из более свежих примеров, каким бы странным это ни показалось на первый взгляд - Явлинский, Бурбулис, Гайдар.
Третий тип - своекорыстные компрадоры, наживающиеся на торговле природными
ресурсами и вообще национальными богатствами страны: Черномырдин, Чубайс.
Четвертый тип - изощренные демагоги: Жириновский, Зюганов, Анпилов.
Пятый тип (перечень, наверное, может быть продолжен, но в данном случае хватит и этого) - рациональные прагматики, старающиеся дотянуть до оптимума сплошной мизер: Косыгин, Устинов, а из новеньких - Примаков, Лужков и им подобные.
Так вот, дорвавшись, неожиданно для себя самого, до власти и не имея за душой ровно никакой политической программы, кроме чисто демонстративного антикоммунизма, полностью тождественного хрущевскому антисталинизму, Ельцин по чистой случайности напоролся на доктринеров, да еще ставших игрушкой в далеких заокеанских руках. А когда в ужасе отшат-нулся от них перед лицом явной катастрофы, не придумал ничего лучшего, как опереться на компрадоров. С последствиями, которые расхлебываем до сих пор. Точнее, которые вынуж-дены расхлебывать призванные с отчаяния прагматики.
Теперь представим себе, что любому из таких прагматиков было бы поручено сформи-ровать правительство не в августе 1998-го, а в августе 1991-го или, еще лучше, в августе 1985-го. Что сделал бы на месте реального Рыжкова, Гайдара, Черномырдина наш виртуальный примаков или лужков (в нарицательном смысле и поэтому - с маленькой буквы)? Разумеется, при условии, что столь же виртуальный горбачев-ельцин, как сегодня Ельцин реальный, не лез бы в дела правительства.
Наверное, прежде всего, он постарался бы добиться более почетных и выгодных условий неизбежной капитуляции перед лицом превосходящих сил противника. Вывод совет-ской группировки из Германии - это такая колоссальная, вожделенная для НАТО уступка, что за неё вполне реально можно было требовать аналогичного вывода американских войск, полной нейтрализации Германии и всей Восточной Европы по типу Австрии, роспуска НАТО или, по меньшей мере, такого качественного преобразования этой организации, чтобы она обрела не антисоветский, а антитеррористический характер, с органическим включением в такую структуру всех стран Европы, включая СССР. К этому следовало добавить полное покрытие расходов на передислокацию группировки, включая строительство военных городков и коттеджей для отставников до последнего солдата - так, чтобы вывод войск шел не во чисто поле, а по мере развития новой инфраструктуры. При этом разум подсказывал сделать еще одну существенную уступку: в несколько раз сократить вооруженные силы, раз они больше не нацелены на вооруженную борьбу за мировое господство и раз их все равно пришлось бы (приходится!) значительно сокращать. Повторяем, обе уступки десятилетие назад казались столь значительными., что за них можно было легко выторговать еще десяток весомых компенсаций. Если бы ... Если бы решения принимали не дилетанты, а профессионалы.
Далее, наш прагматик постарался бы во что бы то ни стало сохранить социально-политическое пространство очень сложного, но исторически сложившегося единого государ-ства. В сознании, что иначе в пучину бедствий неизбежно будут низринуты все осколки раз-битого вдребезги - сначала одни, покрупнее, а потом и остальные, помельче. Наверное, не лучшим выходом была бы упрямая попытка сохранить любой ценой СССР, обреченный на раздрай набирающими обороты центробежными силами. Еще дороже обошлась бы попытка восстановить Российскую империю - даже в границах 1991 года. Но разве имелись только эти два варианта? Почему не подумать о Соединенных Штатах Евразии, с сохранением полной
культурной автономии народностей СССР, но с теснейшей социально-экономической интег-рацией их хотя бы по типу Объединенной Европы? С созданием крупных экономических рай-онов, управляющихся не политиками, а профессионалами-менеджерами без национального колорита и с постоянной ротацией. Со столицей в любом населенном пункте, включая специ-ально построенный, кроме Москвы, становившейся все более одиозной в глазах всего населе-ния страны.
В-третьих, надо было во что бы то ни стало сохранить промышленный, шире -эко-номический потенциал страны, включая бесценный кадровый. В сознании, что иначе рано или поздно дело неизбежно дойдет до полной разрухи и до грузовиков ООН с гуманитарной помо-щью, окруженных тысячами голодающих, как в иных-прочих странах. Да, этот потенциал был в значительной мере - на 70-80% - ориентирован на пресловутую “оборонку”, ставшую более не
нужной в прежнем объеме, раз отказались от войны за мировое господство. Ну, и что же? Разве неизвестны были тогда технологии конверсии оборонных предприятий на мирную продукцию и создания рабочих мест для бывших военнослужащих? Ложь, будто предлагалось выпускать “кастрюли вместо пушек”. В стране требовалось ежегодно несколько миллионов новых квартир (домов), несколько тысяч километров новых шоссейных дорог, был и остается поистине безбрежным рынок садово-огородных домиков и инвентаря, спортодежды и инвентаря, просто недорогой, но модной и красивой одежды, автомотовелотранспорта, туризма и прочей индустрии досуга - всего специалисты насчитывали в свое время до двух десятков крупных каналов подобной конверсии, ни один из которых не задействован в полную меру до сих пор.
В стране и тогда, и сейчас почти каждый третий - открытый или скрытый безработный. Закрывать эту дыру , как прежде, двумя-тремя десятками миллионов фиктивных (“избыточных”) рабочих мест становится все труднее. Теоретически помочь беде способно только массовое мелкое предпринимательство, но при условии, что оно будет “подстраховано” тысячами фирм, снабжающих предпринимателя всем необходимым для работы, помогающих реализовать его продукцию без хищничества посредников, оберегающих его от уголовного рэкетира и помога-ющих юридически обороняться от рэкетира чиновного. Эта экономическая политика законо-мерно оказалась бы поставленной во главу угла, а не просто декларированной, как сейчас.
Всякий разумный госдеятель наверняка сообразил бы, что лезть в петлю иностранных займов, да еще без надежды когда-либо отдать их - верная дорога к госсамоубийству. И не только потому, что впереди - неизбежный дефолт-банкротство и прочий позор, а главное потому, что при подобной политике экономика страны как бы садится на своего рода нарко-иглу постоянно нарастающих вливаний, и когда с наркодозой осложнения, то, как и у всякого наркомана, наступает все более мучительная ломка и неизбежная мучительная агония. Что мы и наблюдаем, что называется, воочию.
Мало того, даже не самый умный прагматик наверняка заметит следующую несообраз-ность. В стране - десятки миллионов рабочих рук, далеко не у всех ленивых и неумелых. В стране - колоссальные природные ресурсы, какие не снились совершенно нищей в этом смысле, но тем не менее процветающей Японии или Финляндии. А между ними - непроходи-мая стена из каких-то вздорных бумажек, которыми очень умело пользуются для баснослов-ного личного обогащения разные жулики-мошенники. И чего ни задумаешь, ответ один: нет денег! Разум подсказывает: надо соединить людской, промышленный и природный потенциал, минуя жуликов с их бумажками. Как? Наверное, так же, как в годы Отечественной войны, когда деньги играли вспомогательно-учетную роль при распределении социально-гарантированного минимума и для приобретению чего-то остро необходимого сверх оного. Но ведь это же кар-точная система! - возопиет демагог. А к чему мы пришли сегодня для десятков миллионов людей, месяцами и даже годами не получающих зарплату и пенсию? Повторим, в данном случае карточки уберегают людей от голода, тормозят социальное расслоение и служат как бы платформой для развития рыночных, а не криминально-базарных отношений, т.е. являются одним из инструментов переходного периода, исчезая по мере нормализации положения.
Особенно вопиющая глупость - “долларизация” экономики, обходящаяся каждому из нас в несколько долларов за каждую купленную бумажку и создающая канал для оттока сотен миллиардов долларов - фактически почти всего, что мы нарабатываем за год -на тайные счета в зарубежных банках. Это как если бы могильные черви высасывали всю кровь из еще живого полутрупа. Но как же быть со сбережениями в условиях, когда наши банки успешно освоили ремесло наперсточников и бессовестно обирают доверчивых клиентов, растеряв остатки былого доверия?- спросите вы. Ну, во-первых, надо было, по совету классика советской сатиры, руки-ноги оторвать тем политикам и финансистам, которые вступили на стезю жульничества. А во-вторых, коль скоро на туземных банках массовый клиент поставил крест, почему бы не открыть по всей стране отделения такого инобанка, который стопроцентно гарантировал бы сохранность вкладов и выплату процентов по ним, на порог не пуская туземных “кидал”? Тогда только сумасшедший отправлял бы свои деньги за бугор или прятал их под матрас, лишая себя весомых процентов. Слышатся возражения, что родной минфин без труда ограбит любой банк - хоть здешний, хоть тамошний. Но ведь это зависит от условий соглашения. Нашему спецназу ничего не стоит взять штурмом все до единого посольства в Москве. Да ведь не штурмуют же - знают, что обойдется себе дороже. Так и с банками.
Мы перечислили лишь несколько черт виртуальной России 90-х, которые представ-ляются наиболее важными. За ними следуют стабилизация семьи, школьная реформа, спасение всего жизнеспособного в науке и культуре, оптимизация расселения, выправление катастрофической экологической ситуации, контрнаступление на преступность, одоление повального пьянства и надежный заслон надвигающейся лавине сильнодействующих наркотиков, наконец, превращение армии в боеспособную. Вы скажете: да ведь это невозможно без режима чрезвычайного положения! А разве не к нему мы стремительно идем сегодня? И разве лучше плутократия под маской демократии, уголовный беспредел под маской “прав человека”?
Прагматик, в отличие от демагога, предпочитает пустым словам реальные дела.