Убийство, каким бы оно ни было, в нашей семье не поощрялось. Отец со студенческих лет исповедовал буддизм – переселение душ в животных, насекомых и разных прочих гадов, когда стреляя в дикую крякву или, прихлопывая комара, ты, может быть, убиваешь собственную прабабушку или прадедушку, кому как воображение подсказывает.
Конечно, от подобного допущения волосы дыбом могут встать. Ещё немного фантазии и вы – убежденный буддист, со всеми вытекающими последствиями, то есть, трусливое существо, не решающееся сделать лишний шаг в сторону из опасения раздавить какую-нибудь букашку.
Бесконечные перевоплощения на протяжении нескольких тысяч лет не пошли отцу на пользу. Несмотря на высшее образование, он поражал приземленностью: кроме работы в конструкторском бюро и на дачном участке, его ничто не волновало.
Впрочем, вру, он любил рассказывать скабрезные анекдоты, и при каждом удобном случае разглядывать полуобнаженных, декольтированных сверху и снизу, девиц. И это в сорок один год! Вот уж, действительно, седина в бороду – бес в ребро!
Мама выросла в христианской семье. Это давало ей право изредка напоминать мне, навязшие в зубах, десять заповедей: не убий, не укради, не прелюбодействуй и т.д.
Воспитательный стих возникал, подозреваю, когда слишком часто попадал в её поле зрения. Увидев меня, она инстинктивно начинала задумываться о роли матери в простой советской семье. Поэтому к её приходу я старался исчезать из дома, чтобы не выслушивать словесный мусор, вроде: Ты должен, ты обязан.
Никому я ничего не должен и не обязан. Это всё выдумки стариков, чтобы держать повзрослевших детей на коротком поводке семейной идеологии. В нашей жизни много ложных установок, надо уметь вовремя отбрасывать их в сторону, как ненужный балласт. О смерти я старался не думать, не очень приятное занятие размышлять о загробной жизни, и того ещё хуже, если её нет. Куда всё девается, хотя бы та же информация, накопленная в мозгу за прожитые годы? Неужели исчезает бесследно? Тогда, какой смысл в человеческом существовании? Зачем эта нервотрепка, суета?
Над смыслом жизни я задумывался всего два раза: в первом классе, когда умер дедушка – я здорово испугался, а вдруг и со мной такое может произойти, второй раз – совсем недавно, когда Лёха во дворе пырнул ножом Ваньку Исаева, прямо в сердце. Все застыли, как в немом кино. Я стоял ближе всех и увидел нечто потрясающее – момент угасания жизни человека. Полоса, разделяющая живого от неживого, передвигалась ото лба вниз по лицу, словно кто-то медленно натягивал желтую прозрачную пленку. Ванька рухнул лицом в лужу, прижимая к груди побелевшие кисти рук. Жуткое зрелище.
Лёха всхрапнул жеребцом и, размахивая ножом, бросился в арку пятиэтажки, хотя за ним никто и не собирался бежать, не до того было. Это уже потом, когда одна из девчонок сказала, что он может себя зарезать, надо отнять нож.
Весь остаток вечера мы пробегали по подвалам, по квартирам, где он мог затаиться, но нигде не нашли. Испарился.
Непостижимо! Милиция до сих пор ищет. Мать три дня плакала, говорила, чует сердце – нет Алешеньки в живых, покончил с собой, он такой впечатлительный.
Думаю, плохо она сына знает, не из слабонервных, резаться не станет. Скорей всего, в Москву подался. Да и Дронт, его лучший друг, то же самое говорит. В Москве слона спрятать можно, а уж Лёху и подавно. Найдет крышу и пересидит самый опасный срок – первые три месяца, потом следователя текучка заест, забудет о его существовании.
Но я не о нем. А о том впечатлении, какое произвело на меня само убийство. Впервые я не смог уснуть в своей постели до самого утра, всё размышлял, вспоминал подробности этого происшествия. Я так и не решил, хватит ли у меня смелости воткнуть нож в человека? Точно такой складень я ношу в кармане. Правда, никогда не вынимаю в драке. Даже когда надо напугать, стараюсь обходиться без него, воздействую словами, иногда кулаками. И этого хватает.
Представлял себя на месте Лёхи и понимал, что мне до него далеко, я не смог бы сообразить, куда скрыться, чтобы не нашли. В Москве есть родственники, по материнской линии, мы два раза у них останавливались, не сахар. Но в милиции тоже не дураки, быстро бы захлопнули западню. А так, куда бежать? Хотя, догадываюсь, когда припрет, не станешь раздумывать и колебаться, ноги в руки и чеши.
Посмотрел на часы и присвистнул. Четыре часа дня, а Люки всё нет, ведь обещала не опаздывать, знает, что не терплю ждать. Уже час опоздания. Ну, погоди! Я тебе выдам, будешь знать. Какую отговорку на этот раз придумает? Неистощимая фантазия. Каждый раз что-нибудь такое скажет, что сердиться долго невозможно.
Мимо скамейки беспрестанно снуют люди. Пожалуй, я не скучал. Мне нравилось сидеть в тени раскидистого тополя и, время от времени, окидывать критическим взглядом разнокалиберных спутниц парней. Изредка проходили великолепные экземпляры. Современная мода восхитительна! Жаль, если сменится. Ноги оголены на всю высоту, у некоторых белые трусики выглядывают, и наклоняться не надо! Во дают! А потом обижаются, что парни насилуют. А как такую пропустить, если сама напрашивается? У неё же на лице написано: Я самка. Хочу самца. Хочу, чтобы меня трахнули!
Колоритные пташки прошвыриваются. Если Люка не придет, подцеплю какую-нибудь из них. Ишь, как глазами стреляет, недоумевает, почему один сижу. Пора бы Люку сменить, с самого начала с ней, как из армии пришел. Но уж больно удобна, не привередлива, устраивает во всех отношениях, когда не попросишь, всегда остается ночевать. Я уже подумывал, не жениться ли на ней? Но, как представлю, что придется ввести в нашу квартиру, где уже живут две семьи, так все задумки улетучиваются.
Сестра Тайка в семнадцать лет соблазнила бездомного женишка. Они поженились, быстренько состругали крикастую Аллочку, и прочно обосновались в нашей квартире. Мне приходится ночевать в зале на диване. Отец с матерью в спальне. У всех по комнате, а в зале у телевизора тусуются, пока спать не улягутся. И такое положение непонятно на какой срок.
Сейчас никто ничего не знает. Жилищное строительство в стране сократилось вдвое. Государство, тоже можно понять: зачем строить, чтобы потом задарма отдавать? Лучше подождать, когда население кровные начнет выкладывать за квартиры. А у меня и кровных нет. Не нажил. Не с чего. Работать ещё не начал. Три месяца имею право отдыхать. В армии навкалывался. Ещё месяц остался, а там видно будет.
Но на завод не пойду, пусть дураки работают, а я сумею найти тепленькое местечко. Если не в кооператив, то в рэкетиры подамся. Приглашение уже получил. Пять раз был в деле, пять тысяч отвалили, и всё пришлось спустить на шмотки, чтобы в приличном обществе не стыдно было показаться. Предкам сказал, что всё подарили друзья.
Мать расчувствовалась, произнесла душевную речь, и теперь, когда приходит кто-либо из друзей, на знает, куда посадить и как приветить. Доходов у родителей особых нет, каждая десятка на счету, поэтому я не беру даже на карманные расходы, стараюсь обходиться левыми. Парни денег не считают, за любую услугу щедро одаривают червонцем, знают, что надо поддержать, хотя бы первое время, пока не определюсь. Окончательное согласие пока не дал, зачем торопиться, была бы шея, а ярмо найдется. Беззаботная жизнь намного привлекательней.
Захотелось пить, и я понял, что Люку не дождусь. Идти к ней домой нельзя, её отец на полном серьёзе пообещал мне руки-ноги обломать, если увидит возле своего дома. Вот кретин! И откуда такие берутся? Неужели сам молодым не был? Конечно, ничего он мне не сможет сделать, но не драться же со стариком? Я его одной рукой горбатым сделаю. Люку жалко. Да и кто знает, захочет ли она, потом остаться со мной? По её словам, отца она любит и страшно переживает, когда возвращается домой после ночи проведенной со мной.
Кружка холодного пива висела передо мной, стоило закрыть глаза – пена с горчинкой, мешающая выпить залпом всю кружку. И напрягать воображение не нужно. Но самообман долго длиться не может, глаза открываются, и я готов согласиться на стакан теплой газировки, чтобы хоть как-то уменьшить жажду. Встал со скамейки, посмотрел по сторонам, Люки нигде не видно, и зашагал к торговому центру, к сатураторам. А потом можно будет пойти к общежитию, там Рысак водкой приторговывает, может быть, даст какое-нибудь поручение. Я в который раз на мели. Деньги улетучиваются, как дым, только вчера в руках держал сотню, а сегодня мелочь звенит в кармане, даже рваного нет.
Возле сатуратора кучкуются люди. На душе полегчало. Значит, вода есть, можно будет напиться. Как раз два гривенника среди желтой меди завалялись. Облизал пересохшие губы.
Что за чертовщина?! Люди осторожно обходят грязную лужу возле сатуратора и растерянно уходят. Нет стаканов! Какая-то бабка наполняет пол-литровую банку и трепетно уносит драгоценную жидкость. Я провожаю её взглядом и едва сдерживаюсь, чтобы не отнять. Вселенский бардак по всей стране! Вашу мать! До каких пор это будет продолжаться? Не выходить же в город со своим стаканом? Может быть, флягу к поясу приторочить? Захотел пить, снимай с пояса и пей. Теплая будет, и надолго не хватит. Что же делать?
Две цыганки пробуют приспособиться: одна надавливает на кружок стаканомойки, и тощая струйка брызжет мимо сатуратора, вот откуда лужа взялась.
Молодая и красивая цыганка, смеясь, пробует дотянуться губами до колышущейся струи, которая то и дело перемещается. Они хохочут, ни на кого не обращая внимания.
Последовать их примеру? Нет, не смогу. Это им на всё наплевать. Надо родиться цыганом. В торговый центр бесполезно соваться – моих гривенников не хватит даже на стакан самого дешевого сока. Не идти же домой? Во всем городе ни одного фонтанчика. Вот где раздолье кооператорам. Торгуй холодной водой! Никаких капитальных затрат. Эврика! В туалете общежития есть кран с холодной водой. Вот уж где напьюсь.
Но толстая вахтерша грубо толкает пятерней в грудь.
- Пропуск!
- Да ты что!? – громко возмущаюсь. – Я же не в общежитие иду, только в фойе.
- Пропуск! – горланит она, выпучив глаза от усердия.
Тут я замечаю, что все парни безропотно предъявляют пропуск. В фойе непривычно малолюдно. Что делается?! Два года человека не было, и уже свои порядки установили! Раньше был свободный вход, и мы, пацанва, вечно торчали возле игровых автоматов, просаживая пятнашки. Начинаю тихо беситься. Готов всех вахтеров пораскидать в разные стороны и прорваться к вожделенной воде. Да-а, до чего можно довести человека!
На площадке перед общежитием стоят три зеленых такси: пассажиры к ним не подходят. А если какой сдуру и сунется, то, как ошпаренный отскакивает, услышав заломленную цену. Рысак на месте. Стоит возле "Волги" и крутит на пальце ключи. Молча выслушивает мою многословную ругань, открывает дверцу машины, заполняя проем массивным телом. Когда выпрямился, в руке банка немецкого пива. Холодное!
Я блаженствую до последних капель, которые неохотно стекают на язык. С разочарованием смотрю на пустую банку. Не могут научиться повместительнее делать! Хотя бы на литр. Хмель легким кайфом обволакивает сознание.
- Что? Мало? – улыбается Рысак. – Пока хватит. Дело есть.
Ахмед с бандой обещал точку пошерстить. Всё не успокоится после того отлупа. Помнишь?
Киваю. Ещё бы не помнить! И только сейчас замечаю – все подходы к общежитию перекрыты группками парней. Хмель бесследно исчезает. Вот это влип! Меня совсем не прельщает уродоваться из-за доходного места. Одно дело – шантаж, угрозы, разговоры, и совсем иное – когда доходит до разбирательства. И не смоешься. Им лишние кулаки, во как пригодятся. Рысак догадывается о моих мыслях.
- Не трусь. Отмашемся, не в первый раз. Наши предупреждены, на стреме. А ты стой здесь, поговорим, редко видимся. Не надумал?
Криво улыбаюсь. Куда денешься, придется махаться.
- Лёнь, не подкинешь башлей? – просительно говорю я. Он не любит кликуху, хотя фамилия созвучная – Русаков. – Поиздержался. Вчера с ребятами погужевал в ресторане. Всё спустил.
- Не суетись, — обрывает он. Не глядя, достает из кармана два четвертных билета. – Это тебе за ожидание. После разборки столько же получишь.
Сую деньги в карман и заметно веселею. Но тут же радость испаряется. Каким-то шестым чувством обращаю внимание на кавалькаду разномастных автомобилей, медленно катящих по улице – тонированные стекла – ничего не разглядеть, сколько там внутри и кто?
Рысак тоже замечает и кому-то кивает. Готовность номер один. Редкие покупатели ничего не замечают. Подходят к Рысаку, стараются понезаметней отдать деньги, и так же скромно взять запакованный цилиндрик.
Бизнес идет полым ходом. Впору самому заняться, если бы не такие издержки, вроде Ахмеда и его дружков. И откуда он взялся? Нет, чтобы договориться о зонах влияния, как всюду это делается.
Слишком доходное место. В общежитии около трех тысяч парней, не одному приходит в голову – спуститься вниз и без всяких хлопот купить бутылку водки. Переплата за сервис и непроизводительные расходы.
Прикидываю, откуда они могут появиться и какой численностью? Доставать нож, или обойдусь кулаками? Вынуть недолго, труднее потом спрятать. Да и недавнее происшествие с Лёхой берет верх. Надо бы от него избавиться, куда-нибудь подбросить. Менты могут вмешаться, захватят, а потом отнекивайся.
Пока Рысак отпускал покупателя, я тихо открыл переднюю дверцу и положил свой складень в бардачок под документы. Рысак всё же заметил, тоже полез туда, увидел нож и вопросительно посмотрел на меня.
- Пусть полежит, потом возьму.
- Правильно, крови не надо, — сказал он, выпрямляясь. – Скорей бы начинали – ожидание душу выматывает.
У меня другое мнение, я вообще не хочу драки, но молчу, пусть думает, что трушу. Мы тихо болтали о том, о сем, а сами локаторами посматривали по сторонам, но ничего опасного так и не смогли обнаружить.
Я привык к этому состоянию и начал думать о Люке, куда она могла запропаститься, и почему не пришла? Такого с ней никогда не случалось, значит, что-то серьёзное, но что? Не могу представить, разные страхи лезут в голову – попала под машину,
кирпич с крыши свалился.
Радиоприёмник такси настроен на "Маяк". После какой-то классической музыки диктор торжественно-печальным голосом сообщил о невозможности выполнения своих обязанностей президента из-за болезни.
Вот те на! Стоило ехать в Крым, чтобы так серьёзно заболеть? Сидел бы дома, в Москве, ничего бы не случилось.
- Нашли время, переворот устраивать! – ругается Рысак.
- Ты думаешь, это переворот?
- Самый настоящий. Если не с обоюдного согласия. Его же предупреждали несколько раз! Он знал и ничего не предпринимал. Ему же стыдно в глаза народу посмотреть, сказать: да, товарищи, не в ту степь я завел вас, а обратного пути не знаю. Вот нашлись добровольцы, может, они выведут на столбовую дорогу, а я пас. Заметили засаду, сволочи! – оглядывается Рысак. – Теперь не полезут. Говорил же, надо лучше маскироваться, чтобы ничего не заподозрили. Проучили бы хорошенько. И расходиться опасно, в любой момент могут вернуться. Заметят, что мы убрали людей, и нападут. – Он вопросительно смотрит на меня, словно я могу что-то подсказать, но я молчу.- Ладно, сделаем военную хитрость, скажу парням, пусть смоются, а минут через пятнадцать скрытно подойдут, чтобы ни одна сука не заметила. Ты спрячься на втором этаже и наблюдай, в случае чего – мотай вниз.
- Там тетка-горилла, не пропускает.
- Ладно, идем проведу.
Мы подходим к стеклянным дверям. Вахтерша издали замечает Рысака и расплывается в улыбке.
- Теть Глаша, парню в туалет надо, пи-пи сделать, — говорит Рысак, пропуская меня вперед.
- Хорошо, Лёнечка, пусть проходит.
- И, вообще, пропускай его, ладно?
- Конечно, милый. Как здоровье мамы?
Ответа не слышу. Прохожу в вонючий туалет, делаю своё дело, мою руки, потом долго, с наслаждением пью воду и замираю. Хорошо! Прохладно. Если бы не запах, можно бы и подольше постоять. Расслабленно выхожу в фойе и замечаю испуганные лица парней, смотрящих на площадку такси. Там не менее двадцати пар выясняют отношения, кое-где и по трое одновременно схватились. Четверо уже отключились, лежат возле машин с выбитыми стеклами.
Сильнейшее желание – спрятаться в туалете, или простоять в фойе ещё хотя бы пять минут. Но тетя Глаша поворачивается ко мне, и что-то кричит, не разобрать. Выбегаю прочь и пытаюсь сообразить, кого в первую очередь звездануть кулаком, как бы не перепутать, ребят Рысака плохо знаю, не всех, они меня должны, не в первый раз видят вместе. Бегу подальше, к Рысаку, которого метелят двое рослых парней.
Удар сзади в шею, и верзила рухнул на выщербленный асфальт. Хук второму, и тот валится на соседнюю группу дерущихся.
- Цифра, лови лысого! Ахмед! – кричит мне Рысак и показывает на отчаянно сопротивляющегося мужчину атлетического телосложения.
Спереди опасно подходить, и я, улучив момент, прыгаю ногами вперед на него сзади. Он сбит, но на меня обрушиваются сразу двое, удары в лицо, в грудь. Группируюсь в комок, закрывая руками голову, но удары не прекращаются. Истошный крик Рысака:
- Цифра, беги!
Визжащий скрежет шин на повороте, все машины стремительно вылетают на шоссе. Ахмед пытается высунуться, что-то кричит, но его затаскивают во внутрь. Площадка быстро пустеет, и я бегу за общежитие, подальше от места драки, слиться с толпой, затеряться. Лицо отчаянно горит, веко дергается.
Только бы не задержали. Пытаюсь вспомнить, остался ли кто лежать? Нет, кажется, все поднялись. Никто не хочет иметь дело с ментами. Рысак выкупит, но потом заставит отрабатывать, сильнее свяжет. Может быть, с ним завязать?
Пойти работать на завод, как эти парни, которые –спокойно идут по тротуару и с любопытством глазеют на меня. Смотрите, смотрите, вам такой жизни не снилось. Жлобы! Пожалуй, я к ним не справедлив. Нормальные ребята. Значит, я ненормальный? И это возможно.
Чем ближе к дому, тем сильнее жгут ссадины на лице, разбита нижняя губа. В груди тупая боль. Сломано ребро? Потихоньку прощупываю. Черт! Больно! Нужен рентген. Пойти в травмпункт? Ага, чтобы оттуда прямым ходом направили в милицию? Нет уж, потерплю.
Люка у нас дома. Как всегда, модно одета. С ней одно удовольствие на людях появляться. При виде моей избитой физиономии все домашние стоят на ушах. Охи, ахи! Не скрою, внимание всегда приятно. Особенно, если представиться героем. На улице заступился за девушку, к которой приставали трое хулиганов.
- Нечего за них заступаться! – жалеет меня мать. - Порядочные девушки по улицам не ходят. – Заметив удивленный взгляд Люки, поправляется: - Хорошая девушка не допустит, чтобы к ней приставала разная шантрапа.
- Ну, мать, ты даёшь! – смеюсь я, и морщусь от боли в кровоточащей губе и груди.
Люка пытается платочком стереть кровь с лица, но я мужественно отстраняюсь, беру махровый халат и иду в ванную. Можно оглохнуть от женских причитаний, пусть без меня успокоятся. А я тем временем посмотрю, что со мной сделали.
Да-а! Видок что надо. Но, вспомнив кричащего из машины Ахмеда, понимаю, что отделался легко. Могло быть и хуже. Холодный душ взбадривает. Вода обжигает раны, но острая боль быстро притупляется, и наступает блаженное расслабление.
Сидя в кресле, с удовольствием посматриваю на стройное тело Люки, предвкушая приближающуюся ночь. Она догадывается о моих мыслях и краснеет. Поднимается со стула и начинает помогать матери накрывать на стол. Тайке некогда – в ванной стирает детское белье. Вовка играет с Аллочкой, отец возле десятиведерного аквариума в общении со своими скаляриями. Все при деле. Я предоставлен сам себе, одним глазом смотрю видик, на суматошные приключения Эльвиры – победительницы Тьмы, другим на Люку, и на душе становится так покойно и хорошо.
Мать всё не может успокоиться, допытывается:
- Неужели ты никого не запомнил? Надо было сразу в милицию сообщить.
- Ага! Их трое, а я один. Кому поверят? Скажут, я приставал, а они – защищали.
- А девчонка, что же?
- Удрала, не до неё было.
- Нынешние девицы все такие, — безапелляционно заявляет мать, внося глубокую миску с вареной молодой картошкой в укропе. – Подставила парня, а сама сбежала. Нет, чтобы свидетельницей пойти. – Под взглядом Люки она замечает свою очередную оплошность и поправляется: — Я же не про тебя говорю. Ты девочка хорошая, не то что эти. Скорей бы вашу свадьбу сыграть, всё не как у людей.
- А жить где? – подкидываю злободневный вопрос.
- А где мы жили, когда с отцом сошлись?
- Рано ему, мать, пусть погуляет. Парень только из армии вернулся, а ты уже хомут надеваешь, — заступился отец, подмигивая мне.
- Я что? Я ничего. Кто же против? Пусть гуляет, но и о других тоже надо думать, не только о себе. Садитесь за стол, картошечка остынет. Ешьте, пока своя есть. По огородам шастают бугаи с лопатой и выкапывают чужую картошку, потом несут на продажу. Совсем стыд потеряли. Отец встретил их у себя на огороде и сказать ничего не может – убьют и закопают.
- Ну уж, мать, любишь ты преувеличивать, — вяло отмахивается отец.
- А то нет? В лесу на той неделе труп мужчины без головы нашли.
- Так то в лесу, — говорю я. – Мало ли за что.
- За что бы ни было. Человека нельзя убивать. Не ты давал ему жизнь, не тебе отнимать.
Милый домашний треп за обеденным столом. Я заранее знаю, кто что скажет, как отреагирует. Немного скучновато, но мне почему-то нравится. То ли потому, что за два года успел соскучиться, то ли потому что мне с ними хорошо. Даже Вовка на нервы не действует, сидит, молча ест, слушает, что все говорят. Знает своё место, не вякает. Ничего, пообвыкнет и сам начнет права качать.
Закончилась скучнейшая программа "Время", в которой дикторы умудрились ничего нового не сказать, одни и те же дневные сообщения. Переворот, так переворот. Пусть, что хотят, то и делают, лишь бы нас не трогали.
Все разошлись по своим комнатам. Я раскрыл диван-кровать, и Люка привычно принялась застилать постельным бельем. Я едва сдерживался, чтобы не поторопить. Мне друзья не зря завидовали – Люка обладала той привлекательностью, от которой у мужчин выворачивало шеи, когда проходила мимо. Я бросил халат на стул и нырнул под простыню в ожидании Люки. Сейчас я её так сильно любил, что был готов завтра же пойти в ЗАГС и подать заявление. Вошла Люка, потушила свет и тихой ласочкой скользнула ко мне, прильнув шелковисто-теплым телом.
Оглушительно раздался дверной звонок. Это ко мне, к другим так поздно не ходят. Черт! Алку разбудят. Накинул халат и открыл дверь. Невозмутимый Рысак, с таким же побитым лицом, как и у меня, стоял у лестничного пролета и посматривал вниз. Проверяет, нет ли "хвоста"?
- Успел трахнуть? Неужели помешал? – издевательски ироническим тоном поинтересовался он. – Извини, Цифра, не подумал. Ты говорил, деньги нужны, вот я и решил, лучше поздно, чем завтра. Держи. Здесь штука и полсотни за помощь, как договаривались. Вовремя ты выбежал. Почему не раньше? Струсил?
- В туалете воду пил. Я же говорил, пить страшно хотелось. Забыл? Ты ещё банку пива дал.
- Ладно, замнем. В следующий раз поменьше воды пей. Вредно. А штуку отработать надо. Собирайся.
- Прямо сейчас?
- Да. И быстрей, — жестко сказал Рысак.
Я растерянно посмотрел на него, лихорадочно пытаясь найти отговорку, но тугая пачка десяток гипнотизировала, страшно не хотелось отдавать.
— Может, потом? Скажи, куда? Сам приду.
Лицо Рысака закаменело.
- Цифра, не дури! Ты что, не понимаешь? Счет на минуты идет. Мы захватили Ахмеда и требуем выкуп. Если всё удачно провернем, то получишь ещё штуку. Быстрей!
Я отпрянул за дверь. Люка включила торшер и тревожно смотрела на меня, рукой машинально пытается прикрыть торчащие груди. Открыл в "стенке" мой единственный отдел и кинул в глубину пачку денег. Не хотелось, чтобы Люка видела, но таиться нет времени.
- Кто там?
- Это ко мне. Спи. Утром вернусь, - сказал я, стараясь быть спокойным и уверенным, но это плохо получалось.
Люка приподнялась, простыня вообще ничего не скрывала. Я внутренне застонал, представил, чего лишаюсь.
- Максим, не ходи никуда! Пожалуйста! Я прошу тебя, если ты меня любишь. Они убьют тебя! Я знаю, это они тебя избили, никого ты не спасал.
Я рассердился, так легко меня раскусила. Возможно, с самого начала. А я соловьем разливался! Ведьма!
- Не твоё дело. Спи.
- Максимушка!
Она вскочила с дивана и голая бросилась ко мне, прижалась всем телом. Знает, чем сразить наповал. Если бы я не помнил, что Рысак стоит за дверью, не выдержал. Сейчас только погладил по восхитительному телу, запоминая, поднял на руки и понес к дивану.
- Не выступай. Через неделю в Крым поедем, как раз виноград поспеет. Хочешь?
- Я не смогу. У меня вступительные экзамены.
- После экзаменов смотаемся. Деньги будут.
- Я не хочу таких денег. Максим, не уходи, я прошу! – рыдала она.
Плач мешал. Я оделся и застыл, соображая, всё ли взял, что нужно? Ночи прохладные, неизвестно, где торчать придется. Схватил шерстяной пуловер и выскочил за дверь.
У самого подъезда стояла "девятка" с полуоткрытой дверцей. Я упал на сидение, и Рысак ударил по газам, вжимая тело в обивку. Вылетели на проспект. Рысак особенно не гнал, стараясь к перекрестку подъехать на зеленый свет, и это удавалось – почти нигде не останавливались. За Восточным кольцом скорость увеличилась.
- Куда катим? – бодро ляпнул я.
- Увидишь, — Рысак недовольно покосился. - А ещё лучше, если зажмуришься. Забери складень, здесь он ни к чему.
Нож привычно скользнул в карман, а я задумался, не выбросить ли в окно, кто знает, как всё обернется? Кому-то будет подарочек. Ручная работа. Не у каждого такой есть. Пусть пока лежит, избавиться всегда успею. Некоторое время ехали молча, прислушиваясь к дрожи колес на выбоинах. Через год на такой скорости колеса будут отлетать на обочину. Забывшись, спросил:
- Ахмед упорствует? Не хочет отдавать деньги?
- Заставим. До утра времени много, — твердо произнес Рысак.
И я почувствовал, что домой могу вернуться с толстенькой пачечкой. Махну в Крым на последние летние денечки. Море, фрукты, виноград, пальмы, обилие обнаженных девичьих тел. Приключения и крутой кайф у меня впереди. Наверстаю два года армейского поста.
Долго и нудно петляли по пыльным улочкам Старого города. Рысак часто посматривал на зеркало наружного обзора, но и я видел, всё чисто, без преследования. В контрразведчика играет, насмотрелся боевиков.
В этот район я никогда не забредал, и сейчас не мог понять, где находимся, потерял ориентировку. Подъехали к деревянному, темному дому на отшибе улицы и остановились. Томительную минуту сидели в тишине, не пытаясь выйти из автомобиля. Я не заметил, как открылись ворота, и мы въехали с потушенными фарами. То ли глаза не привыкли к темноте, но я никого не заметил, ни единого шевеления тени.
Осторожно прошел следом за Рысаком в черные сени, закрыл за собой дверь и только тогда со скрипом открылась дверь в слабоосвещенную комнату – проволочный абажур закутан красной тканью, и лица двоих парней, обнаженных до пояса, почти не различимы.
В комнате жарко и, до рези в глазах, накурено. Я чуть было не сказал, что надо открыть окна, на улице хорошая прохлада, но вовремя сдержался, им лучше знать, что и как делать.
К длинной лавке, стоящей вдоль глухой стены, привязано голое тело Ахмада с темными следами пыток. На шум Ахмед поднял голову и хрипло сказал:
- Максим, беги прочь. Они хотят повязать тебя кровью. Я им ничего не скажу.
- Заткнись, татарская погань!
Рысак сильно ударил и Ахмед захлебнулся. Два окна плотно зашторены байковыми одеялами. Боковая дверь открыта в темную комнату, но и там не прохладней.
- Садись, пей, — говорит Рысак, показывая на стол с банками пива. Тут же стояла непочатая бутылка водки.
Парней я видел впервые, поэтому лишь кивнул, не зная, стоит ли лезть с рукопожатием, обстановка не располагает к знакомству и церемониям. Они хмуро взглянули на меня, и устало затянулись сигаретой. Я закашлял. Не переношу табачного дыма.
- Ну, как он? – вполголоса спросил Рысак, тоже присаживаясь за стол.
- Гиблое дело. Молчит, сучара, словно язык в жопу заткнул. Может, прикончим? Надоело груши околачивать, - ответил русоволосый парень.
Рысак открыл банку пива и неторопливо высосал до дна.
- Умеют фашисты варить пиво, - похвалил он. – Жаль, если снова на нас попрут, без пива останемся. После объединения обязательно полезут, им жизненное пространство нужно. Каждый метр земли умеют ценить, не то, что мы.
- Чехи тоже неплохо варят, — заметил худой парень с бакенбардами.
- Но они нам не поставляют. Обиделись на коммунистов. А мы должны страдать. – Рысак выругался и закурил сигарету.
Я снова неудержимо закашлял.
- Что ты, как баба, - поморщился Рысак, — ни курить, ни пить не умеешь.
Это он зря. Пью я, будь здоров, только наливай, но сейчас напиваться нельзя, не время. Я отхожу к двери, в надежде на глоток свежего воздуха. Рысак недовольно поднялся.
- Ладно, идем, сменишь караул.
Мы выходим в ночь, некоторое время стоим, привыкая к темноте. Рысак проводит вглубь сада и тихо зовет. Из кустов поднялась темная фигура.
- Смена, — шепчет Рысак. – А ты стой здесь, пока я не вернусь. Вот твой сектор обзора. Следи, чтобы никто не пролез. По саду не шастай, там наши, могут принять за чужого. В крайнем случае, запомни пароль: Песок. Отзыв – Лимон. Застану спящим – шкуру наизнанку выверну и сапоги почищу. Не в бирюльки играем.
- Сам знаю, — говорю я и с облегчением вздыхаю, когда они скрываются в доме.
Лучше в холоде стоять, чем сидеть в жаркой, прокуренной комнате. Откуда Ахмед знает меня? Я же его никогда не видел. Слышать – слышал. Удачливый рэкетир, имеет своё дело с автозапчастями. Зачем ему эта водочная точка понадобилась? Лихо Рысак его связал. Он такой, может и убить. Ох, и влип же я! Если убийство раскроется, клубочек докатится и до меня. Впору прыгать через забор и дёру. Но не знаю, в какую сторону бежать? Деньги придется вернуть.
Небо в редких тучах. Яркие звезды и луна, от света которой в саду всё преображается. Сколько я ни вглядывался вглубь, не мог увидеть других караульных, хорошо прячутся ребята, не иначе, как пограничниками служили. Тишина! Редко такую услышишь. Вдалеке сонно брешет собака, неумолчно трещит сверчок, слабый шум проехавшего мотоциклиста – и охота по ночам ездить?
Устал стоять на одном месте, сел на какой-то пышный куст, примяв прутья до самой земли, несколько хрустнуло. Глаза привыкли к темноте, и дорогу, сквозь редкий штакетник, хорошо видно. Через толстые стены дома доносится слабый вскрик Ахмеда.
Я вздрагиваю и почему-то начинаю дрожать, хотя, казалось бы, уже свыкся с ночной прохладой. Середина августа, и так холодно. Жаль Ахмеда. Ещё одним человеком будет меньше. Сколько их погибло на моей памяти!
Пересчитать, на руках пальцев не хватит. Гаррик Иванов, Севка Брехлов, Вадим Костин, Антон Новоземцев третий год не может подняться с постели, после того как сорвался с балкона третьего этажа – украденный "Грюндинг" оказался слишком тяжелым, перевесил. Борис Воронков второй год трудится в артели инвалидов. За месяц до армии сорвался под колеса товарняка, мы тогда промышляли за бесхозными железнодорожными грузами. Гришаня Разлуков убит в драке с борковскими. Больше всех мне его жаль. Слишком много воспоминаний связано с ним. Будет о чем краснеть на старости лет. Если доживу. Он на пять лет моложе меня. Впервые я с ним начал воровать по квартирам, когда в восьмой класс пошел. Иногда просто хулиганили.
Гришаня маленького роста, худой, в двенадцать лет за семилетнего сходил, и это обстоятельство великолепно использовал. Мы звонили в выбранную квартиру. Чаще всего дверь открывала женщина – мужики на работе. Гришаня жалобным тоном просил стакан воды, мол, пить очень хочется, а домой далеко ехать. Сердобольная женщина приглашала на кухню, где Гришаня отвлекал разными способами, на что он был большой мастер, а я проходил в комнаты и шуровал в поисках денег. Бывало и так, что нагло врывались в квартиру, если видели, что старушка одна. Пока она растерянно кричала: Мальчики, что вы делаете? Разобьете! Нельзя так! – Мы, чертенятами, носились по квартире, круша всё, что бьётся, и, набивая пазуху конфетами, которые почему-то всегда были у старушек. Стыдно вспомнить.
Однажды мы ворвались к девчонке, моей сверстнице. В квартире никого, а она, красивая, глаз не оторвать. Гришаня стоял и тупо смотрел, что я с ней делаю. Удивительно, потом он никогда не заговаривал об этом случае, но часто вспоминал – это я видел по его глазам, в некоторых щекотливых обстоятельствах. Я тоже молчал и обходил этот квартал стороной, боялся с ней встретиться. Позже мечтал, увидеть хотя бы издали, стал нарочно ошиваться возле её дома. Хотел расспросить местных мальчишек, но ума хватило удержаться.Невероятное везение продолжалось, мы ни разу не попались. Влетали – да. Но быстро заговаривали зубы. Глядя на Гришаню, кто бы мог подумать, на что он способен, а я рядом с ним за старшего брата, с невинным взглядом и вежливыми речами – заблудились, перепутали, с кем ни бывает?
Безнаказанность вдохновляла, толкала на всё новые подвиги. Если бы армия не стала на пути, не знаю, что могло бы помешать пойти до самого конца, о котором не хотелось и думать. Жалко Гришаню, не подфартило, не использовал отпущенный кредит времени. Пожалеет ли кто-нибудь меня? Вряд ли. А жить-то, как хочется! Без риска не получается. Что же делать? Пресмыкаться или ходить по острию ножа на краю обрыва? Кому что нравится. Одни лижут бьющую их руку, другие предпочитают самим бить. Рысак прав, от заводского воздуха настроение и цвет лица портится.
Я пригрелся в неподвижности и, кажется, задремал. Этого ещё не хватало, Рысак угроз на ветер не бросает. Поднялся с куста. В доме тишина. Не поймешь, то ли спят, то ли продолжают пытки. Крупно повезло, что не курю, вовремя закашлял, я бы не смог пытать.
А как другие? Из непромешанного теста слеплены? Может, Рысак предложил куш побольше, чем мне? За хорошие деньги, чего не сделаешь? За какую сумму я бы согласился?
Чтобы уехать с Люкой в Крым, хотя бы на месяц, пожить в своё удовольствие, не отказывая себе ни в чем. Деньги в нашем мире – это всё, не красный свет в окошке, а нечто большее. Правда, Люка любит меня не за деньги, но я же не урод, почему бы и не любить?
Открыл бы своё дело. С кем бы купить пай на магазинчик, в охрану нанять крутых парней, тогда рэкет не страшен. И стричь купоны с доходов. Со временем выкуплю пай компаньона. А он, курва, заартачится, скажет, сам продавай свою долю. Ох, и врежу ему! Позовет на помощь своих дружков, я – своих. Новая стычка. И так без конца. До тех пор, пока меня не убьют. Можно его незаметно убрать, втихаря. Многие так делают. Следователя купить. В зубы пару штук, скажет спасибо и заткнется довольный.
Ночная тишина надоела однообразием. Снова замерз и начал тихонько переминаться с ноги на ногу. Из-за черного облака, с серебристой каемкой, показалась Луна, осветив дерево с множеством плодов, похожими на сливы, но значительно крупнее.
Любопытства ради, сорвал одну и осторожно надкусил, готовясь выплюнуть, мало ли что растет в чудом саду. Но в рот потекла изумительная, медовая сладость, мякоть таяла на языке с неповторимым ароматом. Я жадно срывал одну за другой, и, казалось, такими сливами невозможно насытиться, так и простою до утра, пока всё дерево не оборву. Кто же добровольно уйдет от источника наслаждения? И всё же, через какое-то время пыл поутих. Я неторопливо смаковал сливы и пытался понять, почему они раньше не попадали в мои руки?
Я тихо засмеялся. Какими неисповедимыми путями ведет судьба к познанию мира! Кто бы знал, что надо прийти к этому отшельническому дому, чтобы узнать вкус неизведанного? Да и кто из нас что-либо знает в этой неустроенной жизни? Все попытки идут методом тыка, получил щелчок по носу – назад, нет щелчка – можно переть дальше, не заботясь о том, что под ногами, или по сторонам.
Слив на дереве много, можно не опасаться, что скоро заметят мамаево нашествие. Странно, почему хозяин не собирает урожай – сливы вполне поспели, могут перезреть и пропасть, вон на земле сколько их! Некогда? Занят более выгодным делом? Надо Рысака порасспросить - в любую минуту может прийти, снять с поста – и прощай чудесное дерево! Уж, наверняка, эти сливы хозяин приберегал для себя, а не для оглоедов, вроде меня.
Иметь бы такой домик с небольшим садом, и больше ничего не нужно. Ну, и Люку вдобавок, для полного счастья. Тогда можно согласиться всю жизнь работать на заводе. Вероятно, есть какая-то прелесть в спокойной, размеренной жизни. По ночам выходить в сад, любоваться звездами и есть вкуснейшие сливы, которые никогда не попадают на рынок. Надо взять у хозяина саженец и посадить на даче отца. Да не один, а несколько.
Неожиданно в животе почувствовал легкое бурление, а затем сильный позыв. Растерянно оглянулся, ища знакомый силуэт туалета, который, судя по всему, стоял в глубине сада по другую сторону дома, и куда мне ни в коем случае нельзя забредать, разве что, с паролем. В неудержимой жадности я совершенно забыл о коварном свойстве слив – расслаблять желудок. А эти сливы превосходили по этому качеству все остальные вместе взятые.
Вокруг привычно тихо и спокойно. Я отошел подальше от забора и присел между кустами – излишняя предосторожность. Если бы кто-то и пытался совершить нападение, то не ждал бы неизвестно чего. Блаженное состояние опустошения. Много ли человеку надо? Вовремя поесть, поспать – что тоже немаловажно, и вовремя отойти в сторону.
Сзади раздался дробный стук, словно яблоки посыпались с дерева. С чего бы это? Ветра нет. Встать я не мог, понадеялся, что пронесет, как всегда проносило. Мой ангел, если он есть, всегда оберегал. Но не сейчас. Едва я попытался подняться, как обрушился страшнейший удар, будто праздничный салют по ошибке взорвался в моей голове.
В больнице я пролежал месяц, с сильнейшим сотрясением мозга. Медицина в очередной раз оказалась бессильной, выписали домой без надежды на чудо. Целыми днями я сидел на диване и бездумно смотрел на блестящую поверхность полированного журнального столика. Послушно подчинялся несложным приказам. Когда же настойчиво пытались расспрашивать о чем-либо, беспокойно озирался по сторонам, с гримасой боли охватывал голову руками, сворачивался калачиком на диване и замирал, не реагируя даже на нежные и ласковые слова Люки.
Мне никто был не нужен.
Август 1991 год.
Ставрополь-на-Волге