А бывают ли...

Верите ли Вы в совпадения?! Чтобы так вот, почувствовать спиной, не видя глаз, и замереть… лишь от того что настолько точно и близко, что кажется уже тепло ладоней каплями льется в Сердце.  Бывает ли так, что художник, усталый и небритый, с извечно интеллигентным похмельем рисует не реальность, а лишь, что кажут очи его, с загоревшимся светлым огоньком радужной оболочки слегка потускневших светлых глаз. И вот, расположившись на мольберте всё еще чистый листок, под шепот повесы ветра, начинает волноваться. И эта пустота, пока еще не тронутая умелой кистью мастера уже отражает окружающий мир, делая это настолько честно, до неприличия, выражаясь в простых намерениях - выбивает из колеи. Ведь кто-то даже и во снах представить себе не мог, что каждый день, а то и по нескольку раз проходит мимо… мимо событий, лиц, имен, душ, возвращаюсь в будто бы устроенную жизнь, продолжает углубляться в безмолвное одиночество. Человек перестает думать, что его дома ждет не жена, муж, сын, а привычка, он не думает, что может случится так, что и под лежачий камень не вода течет, а кровь, да и вправду… кого же все-таки реально волнует если не благополучие будущего, так по крайней мере неравнодушное чувство цены минуты вот этого, ничего не стоящего покоя и краха, с утра желающим хорошего дня, а по вечерам встречающим высохшим поцелуем… Но ведь художник, все еще, находясь в блаженном напряжении, так не прикоснулся рукой творца в десницы, не знающей времен. И ему тоже не ведомо, что именно так хотят изобразить его руки, откуда это вдохновенное волнение, и что видят ослепшие глаза… Мастеру просто известно: вот-вот, поначалу неуверенно, потом наглее, дерзко и размашисто – появится, на белой пустоте осколок разбитого зеркала жизни. И человек, свернет с привычного маршрута, споткнувшись на ровном месте о мостовую, остановится на миг, бросив неприметный взор на дорогие часы – ведь где-то внутри, глубоко-глубоко маленький родничок, с вытекающей живой водой… и вздохнет человек глубоко, наберет номер, что привычное его ожидание никоим образом не беспокоилась о его грядущей задержке. А родник всё вносит чистой воды, наполняя какими-то непривычными чувствами… Странно, казалось же все примерным: примерный семьянин, красивая жена, умные дети, но где же та великая сила, которая легко сдвигает горы и поворачивает реки вспять?! И лишь касанием кончиков пальцев – исцеляет и губит… любовь… Неужели она подобна белому листу на мольберте, и сейчас вот, именно сейчас просит взглянуть её в глаза, может быть пойти другой дорогой, встретить ту , которую никогда уже не встретит… что поймет его горечи и радости, будет ласкова в самых несносных обидах, да тылом крепким, когда спина от гематом ломается. И рисует художник, размашистыми движениями превращая небыли в были, благородным порывам отдаваясь щемящей в груде вековой тоске и усталости… А небо, все равно светлое, дожди романтичные, и люди улыбаются, смеются, радуются влюбляются.  И даже тот человек, у которого все в порядке, улыбнулся, вспомнил, как впервые увидел свою судьбу-привычку. Как случайно повернул не на ту улицу, задумчивый шел, угрюмый. Цветущие каштаны, летящий тополиный знойный пух и та, что поселила добрую, ласковую улыбку на его усталом сером лице. И, да, это был красивый поступок, немножко хулиганский и безумный, но красивый. Её белое платьице развивалось под аккомпанемент ветра-шалуна, а васильковые глаза буквально полнились такой неприкрытой, незащищенной женственной чистотой, что даже чистое небо становилось еще чище, счастливее. И мужчина, наломал букет сирени, под цвет дивных очей её… И просто с улыбкой протянул смущенно руку к ней – так впервые прикоснулись их руки. Но ведь все всегда возвращается на круги своя, и даже белый лист, ставший частичкой сердца своего усталого творца, с вечным похмельем и добрыми глазами. Вечерело, мольберт сложен и вот уже и художник возвращается к своему одинокому и грустному одиночеству, и, переходя через мост, что коромыслом раскинулся над затихшей речкой-проказницей  - посмотрел еще раз на те краски, которые отразились на этом, еще не столько давно пустом листке. А голуби, под ногами ворковали, собирая крошки щедро разбросанного хлеба. И речка эта, родная. И стало настолько тепло, что если бы маэстро находился где-нибудь среди арктических льдов, то они обязательно растаяли бы или же наверняка улыбнулись. Сорвавшийся лист, пускай не шедевра, но осколком зеркала мира, добром наполненным, плавно опустился на воду, к другому, просто от веков усталому одиночеству, и словно кораблик бумажный, этот кусочек безвозмездно подаренного счастья, подхватил ветер-шалун, бризом ласковым говоря тихое «спасибо… спасибо за разделенное одиночество». А бывают ли…