Врачи областной больницы, осматривающие Дениса, походили друг на друга, как две затянутые в белые халаты осы с очень узкими и длинными талиями. Две девушки без возраста, две подруги, две сестры в белых длинных халатах без единой морщинки, хороводились вокруг него жизнерадостно улыбчивые друг к другу с медицинскими своими приборами, и даже бытие в темнушке под их быстрыми пальцами – вполне терпимая процедура, обошлось на сей раз без скупых мужских слез. К его удивлению одна из девушек, с тёмным лицом столетней иконы, оказалась той самой знаменитой в городе отслоечницей Лебёдушкиной, о коей поведала ему старая диагностка Муся Давыдовна, собственной персоной. Другая – её ближайшей сотрудницей доктором Трупичкиной.
В отличие от Игоря Николаевича, девушки-спецы быстренько вычислили отслойку на пять часов: «Вот она, видишь?», и, как ни странно, ещё больше обрадовались: «такую простую в два счёта на место приклеим». Денис обнадёжился их здоровым весельем: вот что значит настоящие доктора областного уровня! Правда, как-то слегка не по душе, что поглядывают на него, как на сладкое блюдо, чуть не облизываются, и уж шибко уговаривают немедленно лечь на свободное место оперироваться. Лишний больной – это, наверное, перевыполненный план, и видно, что им очень надо его сетчатку порезать, что они в ней крайне заинтересованы.
А куда больному деваться? Не хочется остаться кривым на всю жизнь и созерцать безголовых граждан. Попробовать, что ли, рискнуть? Тем более что так повезло: сразу попал к самой Лебёдушкиной, о которой говорила Муся Давыдовна. А Муся Давыдовна – лучший в городе диагност, врать не станет. Только немного страшновато. Всё-таки глаз резать, не палец какой-нибудь. Однако, рассуждая здраво, шанс сам в руки прыгает, надо хватать его и глаз будет видеть нормально. И то сказать, действительно, малые дети терпят, почему ему не лечь под нож да не потерпеть? Муся Давыдовна дело знает туго.
Он пытался заглянуть им в глаза, прояснить, что там за будущее его ожидает? Но девицы-красавицы в белом глядели только друг на друга, знающе – понимающе улыбаясь ему одинаковыми профилями: у Лебёдушкиной более темный, тогда Трупичкина без башки, у Трупичкиной посветлее – и вся разница, но разве Лебёдушкина может оказаться без головы? Может, ох, может. На ноге бы операция, на руке, пусть даже живот резать, – он согласился бы немедленно, доверился, даже думать не стал, пусть хоть аппендицит удаляют, а вот глаз – зеницу ока доверить резать чужому неизвестному человеку… страшно. Или всё же лечь к ним? Как они хотят? Да, конечно, а куда деваться? Шанс. Но окончательного согласия Денис не дал, решил ещё посоветоваться с Игорем Николаевичем.
Обаятельно распрощавшись, тотчас вышел из кабинета, оставив глазных хирургов в лёгком замешательстве. Завотделением Лебёдушкина не успела точно определить, к какой категории пациентов данного молодого человека следует отнести: привилегированной, коей полагается отдельная палата, или общей. Как раз элитная палата пустая простаивает, хотя Геннадий Галактионович тоже может занять её в скором будущем, но пока обрабатывается.
В направлении написано «инженер конструкторского бюро», то есть совсем простой инженер. Это минус. Простой инженер – это большой минус, как и простой врач, сама Лебёдушкина приложила огромные усилия к распространению славы о себе, как о замечательном хирурге. Все больные выписывались из её отделения с обязательным «улучшением», хотя на десятую долю процента, хоть на сотую, но зрение пребывало в плюсе, за исключением редких экстремальных случаев. Некоторые пациенты, глядя в выписку, тихо дивились: какое улучшение? Как было, так и осталось, а то и…
Оперировала Лебёдушкина действительно очень много, причём на все руки мастер, однако, желала привлекать себе более привилегированных пациентов. Карьера врача зависит от верхов, но в отсутствии шишек приходилось резать всех подряд, кого бог пошлёт, авось угодишь на нужного человечка!
И теперь важно оценить социальный статус пациента навскидку. От этой оценки зависело многое: окажется молодой человек в элите или ляжет в общую палату на восемь коек, где также имелись свободные места.
За то, чтобы оказаться в одиночке, говорил безукоризненно сидящий дорогой костюм, твёрдый взгляд без просительной интонации, коей отличались нижние слои населения, привыкшего ныть и жаловаться на свои болячки. Нет, этот не просит, а как бы даже в прищур их разглядывает. Сомневается – делать операцию у них или сразу рвануть в Москву али Одессу. И ведь не согласился, когда предложили, сказал с усмешкой, что подумает. Родители сильные? Да, скорее всего, родители, но почему тогда не назвался? Обычно намекают: я от того-то, я такой-то, или предварительно из здравотдела специально звонят. На этот счет молчок. А вдруг считает ниже своего достоинства представляться? Может с самых – самых верхов областной власти, родственник? Думает, что все обязаны его в лицо знать? Представитель золотой молодежи из обкомовских сынков – племянников?
Нужен, ох, нужен ей этот наглый мальчик с отслойкой на пять часов! Погоди! Ещё в ногах будешь валяться, умолять сделать повторную операцию, и папаше придётся потолкать ее наверх, ничего, не надсадится пузан. Неужели от самого первого секретаря обкома? Да хоть бы и от председателя облисполкома, надо брать!
– Когда придёт, кладём в отдельную палату.
Сбил с толку её костюм. Ткань, точно, импортная. Купил Денис на премию костюмчик. А на зарплату конструктора второй категории в сто пятьдесят рублей фиг что купишь, только премия и выручает за хорошую работу. Сшить сшил, а надеть некуда: на работе в джинсах и рубашке сподручнее у кульмана шоркаться с утра до вечера, в кино некогда, свадеб за отчётный период у приятелей, куда можно было выпендриться, как-то не состоялось, вот и надел зачем-то на прием к Лебёдушкиной костюмчик в первый раз, что бы не так бояться самому великой и могучей. Обновил, называется. Да надо соглашаться, чего раздумывать? Ладно, бежим до Игоря Николаевича, посоветуемся напоследок.