И МИРА ВО ВСЕМ МИРЕ В ПРОБЛЕМАТИКЕ
СОВРЕМЕННОЙ ГЛОБАЛИСТИКИ И АЛЬТЕРНАТИВИСТИКИ.
(На примере исследования процессов назревания 1У мировой войны).
1.
У биологически-социального организма по имени «человек», как нас учили в школе, имеется шесть органов чувств: зрение, слух, обоняние, вкус, осязание и вестибулярный аппарат, позволяющий целенаправленно передвигаться в пространстве На том же уроке сообщали, что на зрение приходится 80% информации, получаемой человеком из внешнего мира. Но не уточняли, кто и как подсчитал эти проценты. А главное, не добавляли, что при расстройстве вестибулярного аппарата, как хорошо знает каждый, перенесший тяжелый гипертонический криз, человек – даже с очень хорошим зрением – рушится наземь после первого же шага и автоматически становится инвалидом первой группы, ничуть не более счастливым, нежели слепой. Кроме того, непонятно, как можно остаться человеком, если «без осязания». Да и глухота, пусть при самом остром зрении, тоже не подарок судьбы. Наконец, по собственному опыту могу сказать, что если обоняние намного хуже не только чем у собаки, но и у большинства коллег, то хотя это и помогает легче переносить многое в окружающей природной и социальной среде, но создает определенные сложности в критических ситуациях. А примерно такое же состояние вкуса делает совершенно беспомощным в наших столовых, когда только некоторое время спустя начинаешь догадываться, какой именно свежести была осетрина.
У социально-биологического организма по имени «человечество» никаких органов чувств нет. Но организма без органов не бывает. Поэтому вместо них для общения с внешним миром человечеству даны целых семь форм общественного сознания: философско-мировоззренческое, научное, художественно-эстетическое (искусство), морально-этическое, правовое, политическое и фидеистическое (вера). Последнее сводится обычно к религиозному, но при этом не учитывается, что атеизм – это тоже разновидность веры (в то, что якобы «Бога нет»).
В той же школе нас всех учили, что, подобно тому, как зрение – главный орган чувств человека, а остальное – пустяки, точно так же наука – главная, ведущая форма общественного сознания, а остальное – нечто вроде необязательного гарнира к этому блюду. Собственно, и учили-то – да и посейчас учат – только основам наук. Философию облыжно объявляли всего лишь разновидностью науки. Искусство (кроме, разве, литературного) низвелось до «необязательных», сугубо развлекательных «уроков пения и рисования». Культурологи и сегодня тщетно вопиют против такого безобразия. Этику целиком закрыли табличкой «воспитание», хотя никто в мире, включая всех до единого воспитателей, понятия не имеет, что это такое, и лишь без конца разыгрывают сцену из знаменитой крыловской басни «Кот и повар» (Помните? «А Васька слушает, да ест»). О праве и политике в школе, по сути, и речи нет. Да и что о них говорить, если правовое государство и гражданское общество у нас все еще далеко впереди? А какая может быть в школе вера, если религия отделена от государства? Хотя никому не приходит в голову точно таким же образом «отделять» от государства науку или искусство, право или политику. Да, есть серьезные опасения, что мы вновь наплодим воинствующих атеистов, если начнем ставить двойки по «Закону Божьему» и вызывать за это родителей в школу. Но ведь существуют и не менее серьезные доказательства того, что без веры, без элементарной религиозной культуры, человек – зверь.
И вот не так давно наступили времена, когда люди начали сомневаться во всесилии науки. Все громче слышны крики о том, что именно наука завела человечество в гибельный тупик (хотя это явное преувеличение). Незыблемый дотоле престиж науки покатился вниз. Образно говоря, «зрячие» стали вопрошать, как обстоят дела с осязанием и вестибулярным аппаратом. Одна за другой грянули сенсации, прежде немыслимые.
2
Нельзя сказать, что мы и раньше не встречались с различными «симбиозами» разных форм общественного сознания. Что такое, например, политическая экономия? Это ничто иное, как своеобразный симбиоз науки и политики, при формальном засилье науки, а фактическом – сплошной политики. Но то, с чем сталкиваешься в последние годы, раньше могло бы показаться светопреставлением.
У меня на столе два стопроцентно научных обществоведческих журнала, которые придется читать, как какой-нибудь литературно-общественный. Хотя после полувека работы в обществоведении мне достаточно нескольких секунд, чтобы по первым строчкам почти каждой статьи полностью составить себе представление о содержании журнала или книги.
Один журнал носит замысловатое наименование «Полигнозис» (в смысловом переводе на русский не столько «многое», сколько «разное» знание). И полностью это наименование оправдывает. Даже на обложке у него красуется ошеломляющий гриф: «Философия. Наука. Культура. Религия». Представляете? Не религиоведение, а религия. Рядом с культурой. И наука – после философии, а не под ней. И все четыре слова на обложке подкрепляются соответствующими материалами в журнале: философствование чередуется с отчетом о научном исследовании, белллетристическое эссе – с сугубо богословским текстом. Редакторы еще поскромничали со своим грифом. На самом деле, здесь в порядке полного равно-правия можно встретить и этический или политический трактат, и отъявленную юриспруденцию – все семь форм общественного сознания. И все это рассчитано прежде всего на научного работника, хотя, конечно, не только на него.
Обложка другого журнала вообще изначально озадачивает: «Философия хозяйства». Это еще что такое? Ну, «философия образования» – еще куда ни шло.
Правда, как и по части воспитания, никто не знает, что это такое, и единственная книга под таким заглавием, попавшаяся мне на глаза, принадлежит перу заведомого графомана-психопата, который способен выдавать столь же пустые словосочетания практически на любую тему. Еще менее ясна «философия культуры». Но чтобы «философия экономики» ?! Так мы, пожалуй, докатимся до философии медицины или градостроительства, политики или военного дела, межнациональных или внутрисемейных отношений …
А, собственно, почему бы и нет? Почему бы прежде, чем предпринимать что бы то ни было – будь то в сфере экономики или политики, образования или культуры, национальных или половых отношений - не задаться сначала сугубо философским вопросом о сути и смысле предпринимаемого?
- «Как мне попасть в дом?» – спросила Алиса в Стране Чудес.
- «А стоит ли туда попадать? Вот в чем вопрос» – ответил швейцар.
Это и есть чистейшая философия.
Если бы мы вовремя занялись философией энергетики, то возможно, не было бы Чернобыля.
Если бы мы вовремя занялись философией образования и культуры, то, возможно, то и другая были бы сегодня хоть чуть в менее плачевном положении.
Если бы мы вовремя занялись философией политического кретинизма, то, возможно, 90-е годы в России выглядели бы не столь постыдно, не столь гнусно.
И так далее.
Вы, наверное, догадались, что в этом журнале экономика соседствует не только с философией и с политикой. И даже не только с моралью, правом, религией. Не говоря уже ни о чем другом, добавлю лишь, что редактор журнала самолично излагает сложнейшие научные и философские вопросы не только как ученый-экономист и как мыслитель-философ, но в самом прямом смысле беллетристически. Как писатель. Как художник слова.
Конечно, реакцию академической касты современных браминов на такое вольнодумство нетрудно предсказать. Там, в этой касте, если уж начал заниматься в аспирантуре коллективизацией сельского хозяйства на Смоленщине в 1933 г. или поведением альфа-частиц в бета-пространстве, то так и выходи с этим на докторскую и далее со всеми остановками до колумбария включительно. И думать не смей лезть не то что в другие формы общественного сознания или хотя бы в смежные науки, но даже в другую губернию другого года или в гамма-волны дельта-пространства. Иначе всю жизнь так и проходишь в незримой полковничьей папахе профессора-доктора.
3
Но что делать, если оба вышеназванных журнала довольно точно отражают состояние не древнего, середины ХХ века, а современного обществознания? И мне известны аналогичные издания в области естествознания.
Вторжение практически всех форм общественного сознания в неприступную прежде область науки – не единственное знамение (или веление?) времени. Неслыханные прежде сдвиги происходят и в структуре собственно науки.
Почти четыреста лет, со времен Фрэнсиса Бэкона, наука строилась (а у нас и по сию пору строится) строго по дисциплинарному принципу. Наверху физика, химия, геология, биология – каждая со своей частью окружающего нас мира. Альфреду Нобелю столетие назад даже в голову не приходило, что можно выдавать одноименную премию за что-то отличное от этих единственно настоящих в его глазах наук. И только после его смерти потомкам пришлось чуть-чуть расширить эти узкие рамки, чтобы включить в число лауреатов хотя бы экономистов и литераторов. Но не более того.
Внизу располагались «науки второго сорта» – общественные: история, экономика, филология. Рядом с ними помещались науки, изучавшие прочие формы общественного сознания – философские, юридические, искусствоведение и др. Особое место наверху занимала математика, изучавшая, в отличие от прочих наук, не реальный, а виртуальный мир - мир чисел, и норовившая на этом основании нагло вторгаться в добропорядочные научные дисциплины. Чтобы такая «дама легкого поведения» выглядела в этом чопорном ряду более или менее прилично, её выдали замуж за солидного физика, и от этого брака (разумеется, только в нашем щедринском Пошехонье) пошли кандидаты и доктора не физических и не математических, а физико-математических наук.
Все остальное считалось от Лукавого и яростно отвергалось с порога изначально.
Но жизнь год за годом брала свое задолго до наших времен. В несказанно далеком уже прошлом минувших двух веков на стыке геологии и химии появился удивительный кентавр – геохимия, тут же породнившийся с биологией, породив гео-биохимию. Это были первые – во всяком случае, одни из первых – междисциплинарные научные исследования,торопившиеся прикрыться мантией «особой дисциплинарности» и поэтому признанные законными детьми, а не бастардами науки. Правда, мы еще не видывали, скажем, доктора геохимических и тем более биогеохимических наук. Появись он – три соответствующих комиссии ВАКа тут же растерзают его на три составные части.
Чтобы быть справедливыми, напомним, что еще в середине ХУШ века Ломоносов учредил физическую химию, породившую, естественно, химическую физику. Но обе тут же крестились как субдисциплины обеих соответствующих дисциплин, хотя налицо были явные проблески предосудительной междисциплинарности.
Общественные науки, в силу своего приниженного положения, вели себя – и до сих пор ведут себя - гораздо более скромно. Хотя со временем появились и историческая география, и даже математика, сменившая в экономике квазирелигию марксизма, чтобы потом вновь воспринять философию, как мы уже видели, на качественно более высоком уровне. Но зато потом междисциплинарность проявилась здесь особенно масштабно.
Еще один шаг к современному положению вещей – лавинообразное дробление существующих научных дисциплин на отрасли, подотрасли и подподотрасли - каждая, как нынешние удельные князья в звании президентов, провозглашающая себя новой научной дисциплиной. И, естественно, появление уймы новых «биогеохимий» во все тех же якобы строго дисциплинарных одеяниях. Одновременно, как грибы после дождя, стали появляться действительно новые научные дисциплины, не входящие в структуру традиционных старых. Касательно более близкого мне обществоведения, это – психология, социология, этнология, политология, демография и др., причем некоторые из них – в частности, социология и демография, изначально несли в себе очень сильный заряд междисциплинарности. Не сомневаюсь, что аналогичные процессы проходили в менее знакомых мне естественных, а также технических науках.
4
Важная веха в этих процессах – трагическая судьба в середине истекающего столетия изначально междисциплинарной кибернетики, вознамерившейся сыграть роль «второй математики» и наткнувшейся на ожесточенное сопротивление научно-дисциплинарных пуритан не только в нашей злосчастной стране. В конечном счете, кибернетика заняла свое место под научным солнцем, но не такое всеобъемлющее, руководящее и направляющее, на которое претендовала.
Все эти процессы, вместе взятые, во второй половине ХХ века основательно расшатали незыблемый прежде принцип научной дисциплинарности и породили – точнее, дали простор – качественно новой форме организации работы в науке: собственно междисциплинарным исследованиям.
Науковеды выяснят со временем, кому первому пришла в голову дерзновенная мысль о том, что изучать окружающий нас мир инструментарием науки можно не обязательно в рамках научных дисциплин - пусть даже новоизобретенных. Можно, скажем, собраться вместе демографу, социологу, биологу (медику), экономисту, философу, юристу, политологу, архитектору, священнику и объявить, что они – не те, за кого их принимают, а вовсе нечто иное – исследователи семьи. Все одинаково, но каждый со своей стороны.
Разумеется, поначалу сделать такой отчаянный шаг страшно. Ведь это все равно, что явиться в академическое собрание не только без академической мантии, но и безо всего остального. Поэтому поначалу обычно предпринимаются жалкие попытки прикрыть отсутствие привычного научного мундира с соответствующими петличками по цвету рода войск неким подобием фигового листа псевдодисциплинарности. Например, объявляется о рождении новой научной дисциплины – фамилистики, с криками о необходимости немедленно создать соответствующий НИИ и выбрать в членкоры директора, а также дать новой специальности ваковский номер и начать плодить кандидатов-докторов фамилистических наук. Понятно, наглецов более или менее грубо одергивают и ставят на место. Но их колокольня под названием «исследование семьи» (“family research”) растет и ширится рядом с собственно Храмом Науки, а то и прямо в его куполе.
Что такое колокольня или минарет? С одной стороны, это – не церковь и не мечеть. Но с другой, это – такая же составляющая часть храма, только иначе организованная, с иными функциями.
Да, только сумасшедший может вынести результаты междисциплинарного исследования на защиту диссертации, ибо его сумасшедшим и назовут в любом случае Быть не может – по крайней мере, на просторах Евразии – никаких междисциплинарных факультетов и НИИ. Никакому научному работнику,занявшемуся междисциплинарными исследованиями, не грозят научно-генеральские эполеты любой из госакадемий. Но мы уже упоминали о велении или знамении времени. Поэтому комплексы такой качественно, принципиально иной организации научных исследований постоянно умножаются в числе.
Помню, как в 60-х годах я был озадачен приглашением посетить НИИ моего нового, тогда еще очень молодого друга Иогана Галтунга в Осло. НИИ назывался Peace Research Institute. Как перевести такую абракадабру на русский? Мало того – на советский? На всякий случай отписался в выездных документах: Институт проблем мира. Но ведь слово «мир» имеет в русском языке целых три значения. И если «сельский мир» во всех словарях проходит как «устаревшее», то «мир» в смысле «планета Земля» (“world”) и мир в смысле «перемирие» (“peace”) никуда не делись. Поэтому позднее пришлось уточнять: проблем мира во всем мире. Именно такое значение термина определяет одну из двух основных составляющих настоящего доклада, хотя в те времена мне даже в кошмарном сне не снилось, что остаток жизни придется заниматься именно междисциплинарными исследованиями. Понятно, с прискорбными итогами для собственной научной карьеры.
В те же 60-е, и даже в 50-е годы, точнее, в марте 1956 г. мне пришла в голову далекая от науки мысль, что будущее якобы может служить в точности таким же предметом исследования, как и прошлое. И раз для изучения прошлого существует особая научная дисциплина – даже целый комплекс научных дисциплин под названием «исторические науки» – то почему бы и для будущего не создать такой же комплекс под названием, скажем, «футурология»? Чуть позже выяснилось, что такая мысль, оказывается, осенила в то время не только меня, но и целый ряд моих коллег за рубежом. И мы вместе впоследствии на протяжении нескольких лет пытались такой комплекс создать. Увы, еще позже выяснилось, что мы живем в мире не трех, а всего двух времен: прошлого, которое можно знать, но нельзя изменить, и поэтому можно исследовать соответствующим набором научных дисциплин; и будущего, которое теоретически можно изменить, но нельзя «знать» (как прошлое), и которое поэтому можно исследовать только инструментарием всех остальных наук, кроме исторических, в рамках междисциплинарного комплекса «исследование будущего» или, кому как нравится, «изучения будущностей» (“future research” or “futures studies”). Что же касается настоящего, то это, как правильно поется в популярной песне, всего лишь «миг между прошлым и будущим». Правда, уточняет певец, «именно он называется жизнь». Что не снимает с научных работников-неисториков обязанность изучать именно это будущее, ежесекундно перетекающее в прошлое. И если будущее измеряется годами и десятилетиями – то только в рамках помянутого комплекса.
По инерции этот комплекс часто пытаются представить как особую научную дисциплину – «науку прогностику» или «науку о прогнозировании». Но это не более чем атавизм. Междисциплинарные комплексы уверенно выходят на передний край современной науки, и есть основания подозревать, что они в гораздо большей степени определят лицо науки ХХ1 века, нежели традиционные научные дисциплины.
Казалось бы, дальше ехать некуда.
Но вот на первом же семинаре Международной академии исследований будущего (International Future Research Academy) в сентябре 2000 года, в её штаб-квартире, в Горицийском институте социологии Триестского университета, Италия, мне поручили выступить с сообщением о соотношении комплексов «Исследование мира во всем мире» и «Исследование будущего». Поначалу я испугался такого неожиданного для меня поворота тематики, но потом сообразил, что сталкиваюсь с новой ступенью давно идущего процесса дифференциации и интеграции научных дисциплин – так сказать, с рождением новой «биогеохимии» на почве тьмы уже возникших «геохимий» – и эта новая вершина увлекла меня своей труднопокоримостью. Я вспомнил заветы старых науковедов о том, что «точки прорыва в неведомое» находятся обычно на стыках научных дисциплин (отсюда – вышеописанные судороги междисциплинарности), и подумал, что еще более многообещающие «точки» могут оказаться на стыках меж-дисциплинарных комплексов. Поскольку сообщение на совершенно новую для меня тему предстояло делать не столько после полувека работы в обществоведении, сколько на следующее же утро, не придумал ничего лучшего, как начать с эмпирики и построить доклад на недавно проведенном конкретном прогностическом исследовании о перспективах назревания 1У мировой войны (считая третьей позорно проигранную нами «холодную войну» 1946-89 гг.). Так, чтобы получились не своего рода пролегомены теории взаимоотношения междисциплинарных научных комплексов, при изложении которых любая аудитория засыпает на первой же минуте речитатива докладчика, а как бы обобщение опыта работы на конкретном полигоне – «кейз стади», как любят говорить на Диком Западе.
Отдаю себе отчет в том, что любая мировая война, тем более, грядущая, всегда привлекает к себе в любой аудитории намного больше внимания, чем какие-то абстрактные науковедческие изыски. Но еще раз подчеркиваю, что данный доклад – об особенностях взаимоотношения двух междисциплинарных комплексов, а всякая военщина проходит тут лишь в качестве иллюстрации к выдвигаемым теоретическим положениям. Конечно, любители комиксов судят о тексте по картинкам. Но была бы желательна реакция не только на комиксы, пусть даже о «конце света».
5
Что такое междисциплинарный комплекс «Исследование мира во всем мире»? С нашей точки зрения, это – всего лишь надстройка над еще одним в точности таким же комплексом, выступающим под квазидисциплинарным псевдонимом «конфликтология», но являющимся по сути все тем же «Исследованием конфликтов» (“conflict research”). Соотношение абсолютно такое же, как между микро- и макроэкономикой, причем здесь тоже трудно определить, где и когда «микро» переходит в «макро», и наоборот.
Углубление в конфликтологию выведет нас далеко за рамки настоящего изложения и превратит доклад в многотомник. Поэтому ограничимся указанием на то, что при явной ведущей роли в конфликтологии не какой-нибудь научной дисциплины, а психологии, особенно социальной психологии, здесь никак не обойтись без специалистов по многим другим дисциплинам, причем не только общественным. А также на то, что любая миротворческая деятельность не может не начинаться с анализа, диагноза и прогноза конфликтов по меньшей мере на макроуровне (или на микроуровне, если он служит импульсом перехода на макроуровень).
Макроконфликты в первом приближении можно подразделить на внешне-политические (межгосударственные), внутриполитические (внутригосударственные) и прочие. Среди последних выделяются по значению конфликты, связанные с транс-национальными корпорациями, с международной мафией и т.д. То есть, такие, которые не являются внутренним делом какого-то одного государства, но и не втягивают в себя правительства нескольких государств, а иногда даже и международные организации.
В свою очередь, межгосударственные конфликты, по линии их мотивации, можно подразделить на территориальные (большей частью, пограничные, но не только) национальные (связанные с разными этносами в конфликтующих странах), экономические (связанные с какими-то материальными выгодами), политические (включая идеологические). Этот ряд тоже может быть продолжен, причем нередко мотивация конфликта носит сложный характер, имея несколько мотивов разной степени настоятельности.
Нас в данном случае интересуют прежде всего только что перечисленные мотивы, плюс организованная преступность, которая тоже способна сыграть роль детонатора в переводе конфликта с микро- на макро- и даже на мегауровень (мировая война).
Констатируем:
1.Почти все государства мира, способные развязать мировую войну, имеют территориальные проблемы почти со всеми своими соседями. У России единственное исключение составляет разве что Беларусь. У США их пресловутое «присутствие» практически во всех странах мира и роль единственной оставшейся супердержавы делают вообще любой конфликт на планете проходящим как бы рядом с лужайкой Белого Дома и требуют вмешательства при малейшем осложнении положения где бы то ни было. Даже островная Англия ухитрилась ввязаться в безысходный территориальный конфликт с соседней Ирландией.
Правда, большинство такого рода конфликтов носит скорее потенциальный, нежели реальный характер. Так, Россия не требует возвращения Аляски в обмен на какие-то жалкие шесть миллионов долларов. А Италия не требует возвращения Ниццы, нагло захваченной Наполеоном Ш. И Китай не претендует на Сибирь. Но ведь это только при существующем положении вещей. Если оно начнет меняться (ниже мы постараемся показать: непременно начнет в самом недалеком будущем!), то любая, самая фантастическая ныне потенция может за сутки стать такой реалией, что миру во всех смыслах этого термина не поздоровится.
Почти все оставшиеся территориальные конфликты как бы «заморожены». То есть, наличие конфликтной ситуации признается, но предпочтение обеими сторонами отдается по разным причинам сохранению статус кво. Таков только что упоминавшийся конфликт Великобритании и Ирландии. Конфликт России и Японии из-за Южных Курил. И десятки других, таких же. «Разморозить» их в одночасье при изменении существующего положения вещей еще легче, чем потенциальные.
Но и тех территориальных конфликтов, что тлеют горячими угольями или уже горят синим пламенем, более чем достаточно, чтобы раздуть пожар новой мировой войны. Достаточно взглянуть на пресловутую «дугу нестабильности» от Балкан к
к Ближнему Востоку через Кавказ с Крымом в Среднюю Азию, чтобы перестать быть оптимистом на сей счет.
То же самое относится к национальным конфликтам, сплошь и рядом тесно связанным с территориальными. Наиболее яркий пример – Косово. Редкий ныне национальный конфликт приобретает «вялотекущий» характер, как в Северной Ирландии или в Стране Басков. Гораздо типичнее – грань или уже за гранью гражданской войны, как во многих государствах Африки или Юго-Восточной Азии. И это при существующем, относительно стабильном, положении вещей! Смотришь на политическую карту мира и чувствуешь себя как будто в Париже вечером накануне Варфоломеевской ночи. Уже и все двери будущих жертв помечены в средствах массовой информации. Вот только не знаешь, когда пробьет двенадцать часов и начнется резня.
Существующий мировой торговый баланс таков, что страны-должники просто физически не в состоянии выплатить триллионные долги. Мировая торговля давно превратилась в сложную политическую комбинацию социальных механизмов, призванных предотвратить или хотя бы отдалить неуклонно назревающие социальные взрывы локального и регионального уровня, которые способны быстро принять глобальный характер. Достаточно сбоя хотя бы одного из этих механизмов, чтобы взрыв состоялся. Напомним, что сипайское восстание против англичан в Индии середины Х1Х века вспыхнуло из-за ложного слуха, будто мусульман-сипаев заставляют смазывать ружья свиным салом. Сегодня это кажется просто анекдотом по сравнению с той горой горючего материала, который накопился в странах Третьего мира за последние десятилетия.
Из идеологически-политических течений, способных сыграть роль фитиля на бочке с порохом новой мировой войны, выделяются по масштабам и агрессивности два: разнообразные тоталитарные – от Ливии и Ирака до Северной Кореи и Кубы; еще более разнообразные религиозно-изуверские – от алжирских и ближневосточных религиозных фанатиков до чеченских боевиков в России и талибов в Афганистане. Впрочем, разделение это условно, ибо на практике все труднее понять, где кончается тоталитаризм и начинается религиозный фанатизм.
К этому необходимо добавить мощнейшую мировую мафию, особенно нарко-мафию, к которой тесно примыкает коррумпированная часть госаппарата многих стран мира, не только России, где часто не разберешь, где кончается чиновник и начинается уголовник. Во всяком случае, чиновный рэкет, который проник даже в университетско-академическую среду, не говоря уже о правящих кругах, по масштабам и наглой безнаказанности не уступает уголовному. Достаточно вовлечь коррумпированные круги в постоянно растущие криминальные разборки – и пламя войны может полыхнуть широко.
Мы далеки от мысли сводить комплекс «Исследование мира во всем мире» только к макроконфликтологии и к выявлению потенциальных очагов новой мировой войны. Его проблематика гораздо шире - от геополитических проблем современного человечества до проблемы целесообразности торговли игрушечным оружием. Но и сказанного, на наш взгляд, достаточно, чтобы придти к важному выводу: если возникает сложная, трудноразрешимая проблема – например, развал семьи или угроза новой мировой войны – междисциплинарный комплекс способен выработать намного больше конструктивной научной информации для её решения, нежели любая из научных дисциплин или даже специалисты разных дисциплин, работающие совместно, но не в едином комплексе. Этот вывод, учитывая нынешнее приниженное положение меж-дисциплинарных комплексов, трудно переоценить.
6
«Исследование мира во всем мире» дает ценнейшую научную информацию для решения труднейшей социальной проблемы. Такую, какую практически невозможно получить при любых других формах организации научных исследований. Но, увы, не всю информацию. Например, не в состоянии выявить, как именно может и даже должно меняться существующее положение вещей, которое не дает подавляющему большинству макроконфликтов перейти из состояния потенциальных,«замороженных» или «тлеющих» в состояние войны локального, регионального или глобального уровня. Что ж, это и не является его задачей. Для этого существует другой такой же комплекс – «Исследование будущего».
Данный комплекс, как и все вышеупомянутые, - как, впрочем, и все подлинно научные дисциплины - отнюдь не представляет собой какого-то монопольно-непререкаемого учения типа марксизма-лениизма-чучхеизма. Он покоится на нескольких научных школах, из которых в данном случае выделяется та, к которой принадлежит автор настоящего доклада. Это – школа так называемого технологического прогнозирования, рожденного в 20-х годах в России (В. А. Базаров-Руднев), непонятого, забытого и вновь рожденного в 50-х годах на Западе, откуда затем добралось и до российских послесталинских научных пустыней. Школа рассматривает прогнозирование как разновидность научного исследования, т.е. требует программного обоснования, адекватного описания и гипотетического объяснения с последующей верификацией и теорией, сохраняющейся вплоть до получения новых данных и повторения нового цикла исследований. Главное же, школа принципиально отказывается от попыток предсказания явлений, поддающихся изменению средствами управления, делает упор на выявление назревающих проблем (поисковое, или эксплораторное прогнозирование) и на пути их оптимального решения (нормативное прогнозирование). Общий алгоритм прогнозной разработки: программа исследования, построение профильной и фоновой исходной модели (в виде системы математических уравнений или хотя бы просто упорядоченной совокупности количественных и качественных показателей), экстраполяция построенных на них динамических рядов, опрос экспертов, построение основанных на этом прогнозных сценариев и т. д. Главное – не предсказание, а заблаговременное «взвешивание» возможных последствий намечаемых решений и повышение таким образом уровня объективности и , следовательно, эффективности управления.
С этих позиций тщетно ожидать предсказаний, когда начнется новая мировая война и чем именно закончится. Зато связанные с этим проблемы и пути их решения – все налицо.
В исходной модели основополагающее место занимает совокупность глобальных проблем современности (их, по разным системам, насчитывается от десятка до полутора десятков). Среди них ключевая, после конца гонки вооружений СССР-США, великое противостояние «Богатый Север – Бедный Юг». Именно здесь обнаруживается капсюль, который рано или поздно должен взорвать бомбу под названием «Четвертая мировая война".
Судите сами.
В странах с низкоразвитой или однобоко развитой экономикой всегда по меньшей мере каждый третий не имел постоянной работы или работы вообще. Это относилось (и относится) в равной мере и к Индии, и к Китаю, и к СССР, и к современной России (только в СССР почти все, а в России более половины безработных выступают в виде «избыточных рабочих мест», где имеет место «видимость работы за видимость зарплаты»). До недавних пор эта злосчастная треть поколениями смирялась со своим существованием, получая дотации, достаточные для выживания – пусть на самом примитивном уровне. А за последние десятилетия эти отверженные, в силу «демографического взрыва», составили огромную критическую массу из быстро растущих сотен миллионов – ныне близко к миллиарду – очень активных, но парализованных безысходностью своего положения людей. Между тем, они поколение за поколением получают по меньшей мере начальное образование, приобщаются к средствам массовой информации, узнают о возможности «иной жизни» и начинают десятками миллионов страстно рваться к ней. Удается это лишь немногим тысячам. Остальным, кто не смиряется со своим положением, остается только три альтернативы: включиться в тоталитарные, фанатично-изуверские или мафиозные структуры. Сразу появляется смысл и перспектива жизни. Беда только в том, что все три структуры могут успешно существовать только в условиях противостояния кому-то – до военного включительно. Больше они практически ничего предложить не могут.
До сегодняшнего дня соотношение сил на мировой арене складывалось явно не в пользу помянутых структур. Их активизация вызывает решительное противодействие подавляюще превосходящих сил. Их военное выступление – «Бурю в пустыне» и разгром за считанные дни. Однако в руки этих структур день за днем буквально «плывет» целых четыре инструмента, четыре разновидности оружия массового поражения, способных радикально изменить соотношение сил, начинать борьбу, так сказать, на равных.
Первое, наименее эффективное и потому наименее вероятное в применении - ядерное. Дело в том, что в отсталой стране его трудно изготовлять и еще труднее доставлять к месту назначения. Кроме того, оно действует слишком уж разрушающе и мгновенно сплачивает потенциальные жертвы для ответного удара.
Трудно, но не невозможно. Нам известны страны и их лидеры, которые уже имеют такое оружие и не задумаются его применить при благоприятном для них стечении обстоятельств. Конечно, на общественном транспорте его не провезешь, но на частной яхте или на частном самолете – пожалуйста, хоть к Статуе Свободы.
Поэтому такую вероятность сбрасывать со счетов никак нельзя.
Второе, поэффективнее, - химическое. Репетиция в токийском метро показывает, что его можно провозить куда угодно и сколько угодно, потому что его применения никто и нигде не ожидает. Конечно, масштабы поражения – не те, что при взрыве атомной бомбы. Но при умелом применении в крупном городе возможна паника огромных масштабов и миллионы жертв уже от неё. При этом сохраняется «таинственность» удара и возможность его повторения, т.е. превращение террора в систематический, на манер чеченских взрывов в городах России. Иными словами, возможен шантаж с вымогательством у противника весьма существенных уступок.
Еще более эффективно бактериологическое оружие. Оно может за несколько суток унести десятки миллионов жизней в крупной городской агломерации, посеять панику общегосударственных масштабов и вынудить к капитуляции позорнее мюнхенской. Одна только перспектива подобных «успехов» способна вскружить голову не одному «вождю и учителю» сотен миллионов обездоленных.
Наконец, как это ни покажется странным на первый взгляд, еще более эффективным в обозримом будущем может оказаться компьютерное оружие массового поражения. Уже сегодня заурядный оболтус-хакер может с помощью своего компьютера украсть в банке миллионы долларов или дезорганизовать работу целого учреждения. Несколько хакеров повзрослее продемонстрировали способность примерно таким же образом подорвать финансы и затем экономику крупного государства, вызвав социальные потрясения огромной силы. Завтра, когда компьютеризация станет всеохватывающей, подобного рода хулиганы будут способны буквально парализовать все и вся, как если бы страну захватил враг.
Три фактора делают потенциальную жертву полностью беззащитной от потенциального агрессора.
Во-первых, идет быстрое физическое вырождение коренных народов западной и евразийской цивилизации. И количественное, и качественное. В России, например, убыль населения происходит со скоростью до миллиона человек в год, причем среди подрастающих поколений стремительно нарастают десятки процентов физически и психически ущербных. Через пяток лет ожидают падения числа школьников на целую треть. И что же, оставшиеся две трети изменят эту катастрофическую тенденцию, что ли? Скорее, падение в пропасть продолжится еще более значительными темпами и масштабами. Убыль населения заставляет шире открывать ворота для работников из «трудоизбыточных регионов». Словом, полностью повторяется сценарий падения Древнего Рима.
Во-вторых, на Запад и Евразию обрушивается самое настоящее цунами сильнодействующих наркотиков. Россия и без того гибнет от повального пьянства, а если к этому добавятся – уже добавляются! – сильнодействующие наркотики новых поколений, то её гибель предрешена. Но вряд ли счастливее окажется в данном отношении судьба Северной Америки и Западной Европы.
Наконец, в-третьих, развал семьи, «разрыв поколений», разгул антикультуры с её культами насилия, секса, наркокайфа, буквально заживо – буквально как в Древнем Риме – разлагают целые поколения людей. Сравните типичного сегодняшнего американца, европейца, русского и противостоящего ему фанатика-моджахеда. Русский историк и этнолог Лев Гумилев писал о «пассионарных цивилизациях», завоевывавших мир, И «постпассионарных», умирающих, становящихся жертвами агрессоров. Будем дискутировать на тему, кто есть кто в данном смысле в современном мире?
7
Почти полвека назад, на основании открытых данных в зарубежных источниках,
я написал 20-листовую книгу о возможных сценариях Третьей мировой войны. Редактора издательства, куда, ничтоже сумняшеся, отнес рукопись, чуть удар не хватил, и он с трудом отделался от очередного графомана разгромной рецензией. Хотя, автор, разумеется, во всех сценариях победоносно громил врага и при этом даже не подозревал, что сочиняет свой опус в самый разгар прогнозируемой им войны с фактически предрешенным исходом не в пользу прославляемых им победителей. Сегодня я ни за какие гонорары не взялся бы за написание подобной рукописи. И не только потому, что по собственному опыту знаю заранее все досконально насчет гласа вопиющего в пустыне. Главное, потому, что спустя полвека твердо знаю: такие труды можно всерьез создавать только как отчеты об исследованиях, проведенных в рамках суперкомплекса междисциплинарных комплексов, служащих предметами рассмотрения в настоящем докладе.
Понятно, такие отчеты должны завершаться нормативным подходом: как предотвратить назревание новой мировой войны?
Ясно, что при существующем положении вещей это вряд ли возможно, хотя двух- и многосторонние переговоры-соглашения могут до известной степени продлить нынешнюю относительно стабильную ситуацию. Еще больше в данном отношении могли бы сделать эффективные международные организации, начиная с ООН. Только как их самих сделать более эффективными – вот в чем вопрос. Остается присмотреться внимательнее к потенциалу уже существующих эффективных международных организаций. Например, к НАТО.
НАТО создавалась и остается прежде всего антисоветской, антироссийской организацией. Самокритически вспоминая, кто стоял у власти у нас и пятьдесят, и двадцать, и десять лет, и всего год назад (пока что ничего не могу сказать о существующем правительстве – просто пока не знаю, что это такое) – должен признать, что наши супостаты имели все основания опасаться таких соседей. Примерно, как мы сегодня опасаемся разных ваххабитов, талибов и прочих моджахедов. Но я и не призываю отказываться ни от каких опасений – ни с той стороны, ни с этой. И делать все возможное, дабы эти опасения не претворились в жизнь. Но если еще раз перелистать вышеизложенное, то закрадываются опасения куда более масштабные и страшные. На них тоже неплохо бы возможно более адекватно реагировать.
Например, реорганизацией НАТО таким образом, чтобы сохраняя весь свой потенциал против любого потенциального агрессора, она повернулась лицом к глобальным проблемам современности. И прежде всего к проблеме международного терроризма, к проблеме быстрого назревания новой мировой войны. В реорганизованний таким образом организации безусловно могло бы найтись место не только России, Украине, Беларуси, но даже стране, которая, при существующих условиях, вполне может разжечь пожар мировой войны, а в рамках соответствующей международной организации будет вынуждена разоружиться.
Если бы нечто подобное могло реализоваться хоть на тысячную долю своей потенции – я бы предложил поставить памятник при жизни не людям, а междисциплинарным комплексам исследований будущего и мира во всем мире.
8
Возвратимся к основному замыслу доклада. Он, конечно же, сводится не к очередному «фильму ужасов» на сюжет, где и когда сильнее рванет, В его основе три тезиса:
1.Пора стыдиться приниженного положения междисциплинарных комплексов исследований, пора начать приравнивать их по научному и социальному статусу к традиционно престижным научным дисциплинам. Не чванливое противопоставление дисциплинарности – междисциплинарности , а трезвый подход: при какой именно форме организации научных исследований можно добиться наибольшего эффекта в каждом конкретном случае.
2.Пора обратить сугубое внимание на огромный и пока еще почти полностью нереализованный потенциал «комплекса комплексов» - органического взаимодействия нескольких междисциплинарных комплексов для решения конкретной задачи.
3.Пора подумать о путях возможно более органического взаимодействия науки с
другими формами общественного сознания.
Из вышесказанного явствует, что агрессора в складывающейся ситуации надо не карать, а превентивно обезвредить задолго до того, как он развяжет агрессию.
И террориста тоже надо превентивно нейтрализовать хотя бы за минуту до того, как подготовленный им террористический акт унесет жизни миллионов людей и, возможно, развяжет крупномасштабную войну.
Только вот как это сделать?
Компьютер через несколько лет уподобится портативному телефону или даже наручным часам и, связанный с мировой информационной сетью, станет мощнее любого из существующих. Мало того, по заданной неизвестно кем программе он станет следить за самочувствием человека, регулировать его физиологию, психологию, возможно даже умственную деятельность. И при всем том человеку хотелось бы не превратиться в «кибернетический организм», а остаться человеком.
Только вот как это сделать?
Наука на такие вопросы ответа сегодня не знает. И вряд ли узнает до тех пор, пока будет поздно узнавать. Не знает ответа и никакая другая форма общественного сознания. Ведь речь идет о кардинальной смене менталитета всего человечества!
Может быть, сообща они скорее и увереннее добьются успеха?..
Во всяком случае, в настоящем докладе явно прослеживается попытка воздействовать не только на разум, но и на эмоции читателя-слушателя.
Может быть, эмоции помогут нам сделать привычные стереотипы сознания и поведения более рациональными?..